−3°C
завтра: 0°C
Погода в Перми
−3°C
вечером−4°C
ночью−8°C
завтра0°C
Подробно
 92,59
+0.0174
Курс USD ЦБ РФна 28 марта
92,5919
+0.0174
 100,27
−0.1417
Курс EUR ЦБ РФна 28 марта
100,2704
−0.1417
  • Показать скрытый текст
    Рано утром всегда хорошо спится, особенно когда не надо с утра никуда торопиться, не нужно идти в школу и можно спать хоть весь день. Сквозь сон Андрейка слышал, как за окном шумят дворники, разгружая мусорку, кричат собачники и маленькие дети, которых родители ведут в детский сад. И только только Андрюша собрался погрузиться опять в сладкий утренний сон, как на нос села муха. “Чего ей надо?”. Она просто ползала и сильно щеколалась. Андрейка потёр нос ладошкой, согнав муху, которая тут же вернулась и села на глаз. Андрюша махнул рукой, муха опять взлетела и тут же села прямо на губы! “Вот тварь” - ругнулся про себя Андрюша и натянул на голову покрывало., повернувшись на другой бок. Муха тут же перелетела на освобождённые покрывалом пятки и стала ползать по пальцам. Андрюша терпел-терпел, пока не понял, что сна уже нет и притворяться спящим не перед кем: мамка уже почти наверняка а работе, а Тимка стопудово спит. Он маленький и под маминым одеялом можно разместить еще несколько Тимков - никакие мухи не достанут.

    Андрюша вывернул лицо от стены, сделал в покрывале окошко и выглянул. Было тихо и спокойно. Муха тут же улетела, видимо почувствовав боевой Андрюшкин настрой с ней расправиться за нарушенный сладкий сон. Возле противоположной стены на мамкином диване под одеялом спал младший брат Тимка. Ему недавно исполнилось 4 года и он был очень вредный. Он не ходил в детский садик, потому что там объявили карантин по случаю заболевшего мальчика. И сейчас Тимка повис “на шее” у старшего брата.

    Андрюша потихоньку, чтобы не шуметь, выполз из-под покрывала, и нащупав ногами тапочки и не одевая штанов цапнул со спинки кровати полотенце и тихонько покрался в уборную. За зубы мамка сильно ругалась. Уборная была рядом с общей общажной кухней. По случаю лета в студенческой общаге, где работала Андрюшина мама кастеляншей и где в отдельной комнате они жили, никого не было и стесняться трусами было некого. Они остались одни на этаже. К тому же было жарко. На обратном пути Андрюша выглянул в окно: общажный двор был пуст, только дядя Ваня возился в тени со своим старым “москвичём”, ещё пока в одиночество. “Москвич” был полуразобранным всё время, сколько себя Андрей помнил, а прожил он на свете уже немало лет! Осенью ему исполнится десять и мамка обещала его одного без Тимки сводить в зал с видеоиграми на весь день. Андрюша представил как он будет играть в видеоигры весь день и “завис” в мире воображения, лёжа животом на старом бетонном подоконнике общаговского окна, и сквозняк из полуоткрытого окна дул рывками в лицо, будто он сидит в седле мчащегося на большой скорости мотоцикла. Из грёз его выдернул шум из комнаты и Андрей поторопился вернуться домой.

    Младший брат проснулся и первым делом зачем-то полез под Андрюшину кровать. Одеяло было сдёрнуто, стул приставлен к кровати сбоку и на нём высокой снежной вершиной была водружена мамина подушка. Тимка потерялся где-то в недрах подкроватного царства , рожденного ребячьим сознанием. Из-под одеяла торчала только пятка.

    -Тима,. Ты что делаешь?

    -Я иглаю!

    -Во что?

    -Я падсемный калоль!

    Тима не выговаривал некоторые буквы. Мама старалась его учить, но не особо успешно: через некоторое время достигнув определённых успехов, Тимофей успешно забывал всё, чему они с мамой научились.

    -Скажи “кОРОль”! Раскатывая звук “РРР” сказал Андрей.

    -“ЛЛЛЛ!” радостно донеслось из под кровати. Пятка исчезла. “ЛЛЛЛ” Я тепель тигл! Я тебя буду есть!

    -Так ты или подземный король или тигр?

    -Я тигл патсемный калоль!
    Скрыть текст

    Капитан Очевидность

    Исправлено пользователем Эми_Фара_Фаулер (03.09.18 16:55)

  • Друзья-«Тени»
    Показать скрытый текст
    Айседора Дункан погибла из-за шарфа,
    вернее, шали, изысканной шелковой шали с лазоревыми цветами, птицами и загадочными иероглифами. Это известный факт: танцовщица села в гоночный автомобиль, помахала рукой, воскликнула:
    - Прощайте, друзья, я еду к славе! — машина тронулась, шаль обмоталась вокруг колеса… И через секунду Айседора была мертва – крепкая шелковая шаль сломала шею стареющей красавицы.
    А ведь подруга, верная подруга Мэри Дести пыталась предупредить Айседору – она видела, что шаль сползла с плечей Айседоры, что она волочится по земле, словно струйка крови, что ткань попала в колесо! Она пыталась сказать – но ее не услышали. Она кричала, указывала на опасность, просила знакомого сказать об опасности – все было тщетно.

    Мэри сама описала этот трагический эпизод в своей книге о жизни Айседоры. И добавила историю о мрачных предчувствиях, которые мучили ее до поездки, когда восторженная и снова влюбленная Айседора только собиралась ехать с молодым красавцем-итальянцем. Мэри пыталась предупредить – но ничего не вышло. Айседора была поглощена начинающимся романом, предстоящей поездкой на скоростной машине, она ничего не желала слушать! Вот и не услышала последнего предупреждения верной подруги…

    Вся эта трагическая история описана Мэри очень драматично и искренне. Но дин из автомобильных экспертов обмолвился в своем отчете, написанном спустя много лет после гибели певицы: крики и суета, невнятные предупреждения перед поездкой очень отвлекали внимание от возникшей проблемы. Мэри сильно суетилась, очень старалась предупредить, сообщала об опасности окружающим – но в итоге Айседора не услышала ее и не поняла. И погибла.

    Погибла, как и мечтала – мгновенно, о чем с умиротворением пишет Мэри. И причиной была эта роскошная шелковая шаль, которую вот эта Мэри и подарила подруге… Никто не может обвинить Мэри; она так старалась помочь! Она так любила Айседору; и даже последние слова подруги она несколько отредактировала. Айседора кричала: «Я еду к любви!», намекая на новый роман с красивым итальянцем.

    «Я еду к славе!», — так написала Мэри, это куда пристойнее и благороднее, не так ли? И вообще, воспоминания Мэри очень приличные. Там почти ничего нет об оргиях и бесчинствах, о разнузданном пьянстве и мотовстве великой танцовщицы; только намеки, только горестные вздохи и слова сочувствия, только тени «неприличных» событий.

    И это так понятно: благопристойная подруга хотела оставить об Айседоре благопристойные воспоминания, чтобы ничем не осквернить память Дункан. Ведь сама Мэри была не такая. Совсем не такая.
    И больших усилий ей стоило быть рядом с такой неуравновешенной и пьющей представительницей богемы, как Айседора.
    Но Мэри всегда была рядом. Во время всех несчастий, гибели детей, болезней, разорения, пьянства, болезненного разрыва с Есениным – всегда рядом была Мэри. Хотя она была не такой, как Айседора!

    Мэри была умной, воспитанной, благообразной дамой. Любовницей сатаниста Алистера Кроули, одной из его «Багряных жен». Но об этом она, конечно, не слишком распространялась. Мэри входила в самый близкий круг Кроули, принимала участие в тайных ритуалах и общении с Дьяволом. Специальные сексуальные оргии, наркотики, тайная секта сатанистов – все это было близко знакомо Мэри. Но, в отличие от Айседоры, Мэри не склонна была всем открыто рассказывать о своей жизни.

    Вот о жизни подруги, в которой она принимала самое горячее участие, — пожалуйста. Об этом Мэри любила поговорить. И говорила постоянно, внушая окружающим под видом проявлений заботы и любви, свою версию жизни великой танцовщицы. Как прискорбно, что Айседора пьет! Разве вы не заметили? У нее в номере постоянно бутылки. К ней постоянно приходят собутыльники, а недопитые бутылки вина стоят прямо в биде. И Айседора недавно разводила остатки вина одеколоном – хотела опохмелиться. Какой ужас, как жаль Айседору!
    Это все виноват Есенин, вы заметили, как дурно он влияет на Айседору? Это ужасный человек, но я ничего не могу поделать с этим романом, хотя всем понятно – добром это не кончится!

    Мэри очень тщательно, упорно и обдуманно создавала репутацию Айседоры, в точности, как в детективных романах. Она проявляла заботу и тревогу о здоровье Айседоры, о ее финансах, о ее репутации…
    И постепенно богатая и блистательная танцовщица утрачивала все, одно за другим. А потом и вовсе трагически погибла…

    Нет точных сведений о том, как и когда Мэри Дести появилась в жизни танцовщицы. Версия, которую Мэри приводит в своей книге, может и не соответствовать действительности.

    Ясно одно – есть друзья-«Тени», подобные андерсоновской Тени из печальной сказки. Они появляются в жизни человека, проявляют огромное внимание и интерес, участвуют во всех событиях, они всегда рядом и следят за каждым шагом своего «друга» — а события жизни другого человека начинают разворачиваться в трагическом ключе.

    И все хорошее постепенно исчезает и гибнет; на смену радости, богатству и здоровью приходят нищета, пороки и болезни.
    И страшные утраты, как у Айседоры, которая потеряла двоих детей. Они были в машине, которая скатилась в Сену из-за трагической случайности. Когда машину достали со дна реки, они были мертвы.
    И мертвая нянюшка прижимала их к себе…

    И Мэри оказала Айседоре всю возможную поддержку, хотя эта утрата была невосполнима. Айседора стала сильно пить и потеряла интерес к жизни – но кто мог бы спокойно перенести такую утрату?
    Потом умер и третий ребенок, он прожил всего один день, бедняжка, оставив Айседору истекать слезами и молоком на больничной кровати… Мэри все понимала и всегда была рядом

    Миллионер Зингер расстался с неуравновешенной Айседорой; танцовщица отправилась потом в Советскую Россию, чтобы учить детей танцам – она была экзальтированной дамой…
    И снова рядом была Мэри Дести, оказывая всемерную поддержку в этом удивительном начинании.
    Начался роман с Есениным – и наперсница Мэри сразу поняла, какой это ужасный человек. И постоянно говорила об этом Айседоре. И в книге скрупулезно описала все эпизоды, которые дурно характеризовали великого поэта.

    Чтобы сразу стало ясно, кто споил Айседору, кто разрушил ее психику и кто во всем виноват. Мэри считала своим долгом не оставлять Айседору наедине с этим хулиганом и пьяницей; уже за рубежом они перебирались из отеля в отель, из города в город, из страны в страну, сопровождаемые верной Мэри.
    И поведение танцовщицы и поэта становилось все более деструктивным: ссоры переходили в драки, Есенин крушил мебель и зеркала в гостиницах, деньги разбрасывались направо-налево, выступления отменялись, а на тех, что все-таки проходили, Айседора вела себя странно и непристойно.

    Она то размахивала красным флагом перед добропорядочными американцами, пела со сцены «Интернационал», то забывала надеть нижнее белье и оказывалась перед публикой почти голой, с обнаженной грудью… Все это немедленно попадало в газеты, и былая слава танцовщицы сменилась скандалами и даже изгнанием из США.

    Поведение Айседоры было диким, бесспорно. Возможно, так на нее влиял алкоголь плохого качества – уже был введен «Сухой закон», и скандалы с неуравновешенным тоже поэтом.
    А может быть, кроме алкоголя что-то еще влияло на Айседору и поэта.

    Алистер Кроули пропагандировал наркотики, открыто и смело, как и положено сатанисту. Мэри принимала активное участие в разнообразных оргиях и ритуалах – у тех, кто служит Темным силам, оргии и ритуалы – это одно и то же.
    И, разумеется, знала о разных веществах, имела к ним доступ, была прекрасно осведомлена об их действии.
    Потому что обычное пьянство редко имеет такие последствия; поэт и танцовщица могли находиться под действием чего-то более страшного, чем обычный американский самогон, которым пробавлялись страдавшие от «Сухого закона» янки.
    Бесчинства, драки, крушение всего вокруг, дикие выходки, скандалы – все это сопровождало пару на протяжении всего пребывания за границей. Когда молодожены вернулись в Россию, Айседора и Есенин были так истощены психически, что друзья испугались.

    И немедленно приняли версию Мэри о пагубном влиянии Есенина на Айседору – это он во всем виноват! Произошел разрыв между супругами.

    И, наверное, Мэри была довольна. Хотя она и не пишет об этом в своей
    книге, конечно.
    Но Мэри была бисексуальна и испытывала к Айседоре не просто дружеские чувства. Этот опыт Мэри тоже получила в секте Кроули. Поэтому присутствие Есенина, которого так горячо любила Айседора, была не очень приятно Мэри. И она приложила усилия, чтобы прервать этот ненужный роман.
    Чтобы Айседора оставалась в полной ее власти; к тому времени Мэри взяла на себя обязанности менеджера Айседоры и помогала ей устраивать выступления, зарабатывать деньги – но денег оставалось все меньше и меньше. Было продано и заложено все, что можно было продать и заложить. А остальное имущество некогда богатой Айседоры исчезало, портилось, как залитый канализационными водами дом в Бельвью, терялось и раскрадывалось…

    Сама же Мэри, напротив, сновала маленькую фабрику и сеть косметических магазинов. Дело шло недурно, очень помогал сын Мэри Престон. Это у Айседоры все дети погибли в муках, а у Мэри был сын.

    И, чем хуже шли дела Айседоры, тем лучше шли дела Мэри. Которая все равно не оставляла несчастную подругу и продолжала помогать ей.
    И наблюдать за ее жизнью, чтобы вовремя вмешаться, если что-то пойдет не так.

    Вот и вмешалась, когда увидела эту шаль, волочащуюся по земле, в опасной близости от колеса. Даже заранее вмешалась – поделилась с Айседорой мрачными предчувствиями накануне поездки.
    Она прекрасно знала подругу; стоило только запретить что-то пылкой танцовщице, особенно – любовный роман, удовольствие, поездку, выпивку, — и Айседора непременно загорится желанием это немедленно сделать.

    Так работают запреты и попытки удержать для импульсивных натур; возникает немедленное желание поступить по-своему! Так и вышло.
    И Мэри напомнила о том, что вечер холодный. И подала Айседоре подаренную шаль с загадочными иероглифами. Посоветовала, правда, надеть пальто, — она прекрасно знала, что ни за что Айседора не наденет для романтической поездки скучное пальто вместо багровой шали.

    Подарка «Багровой жены» сатаниста Кроули, которую давно звали не Мэри. В секте Кроули всем присваивали новые имена: «сестра Викатрим», вот как на самом деле звали милую подругу Айседоры
    . А дальше произошла описанная в книге Дести суета перед поездкой, когда почему-то не удалось всего лишь внятно и спокойно сказать: «Айседора, подбери шаль, она вот-вот зацепится за колесо!».

    Вместо этого, как точно отметил автомобильный эксперт, произошла странная сцена и выкрики, которые только отвлекли внимание и самой Айседоры и всех присутствующих. «Дымовая завеса».

    И через несколько секунд Айседора была мертва… С нее больше нечего было взять, не так ли? Она постарела, много пила, уже не могла танцевать как в молодости, репутация была безнадежно погублена, а главное – у нее больше не было денег. Совсем не было. А у Мэри – были. Теперь были. И сын Мэри Дести стал известным писателем и сценаристом. А Мэри успешно фабриковала кремы и одеколоны на своей личной фабрике и продавала в своих личных магазинах.

    И писала книгу о великой подруге, которая тоже принесла доход. В этой книге нет ни одного дурного слова об Айседоре и ее недостатках; только добро, только дружба и любовь. И горькое сожаление о такой трагической жизни и судьбе, которые выпали на долю великой женщины.
    Но некоторые книги надо читать очень внимательно, очень, — там все между строк. В сущности, когда мы пишем о ком-то, мы ведь пишем о себе – и это страшная история о подруге, о «Пиковой даме», которая выпала из колоды и сломала жизнь Айседоры.
    И от иных «друзей» надо держаться подальше.

    Потому что великий мистик Левиафас Леви написал давным-давно:
    «они продлевают свою жизнь за счет вашей». И это верно.

    © Анна Кирьянова
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

  • Соболев, ты-ж просил, да? На вот, читай.
    Показать скрытый текст
    У стойки вокзального кафе, молча подливая водку в уже давно раскисшие бумажные стаканы, эти двое обращали на себя внимание. Один — тщательно выбритый, в модном тёмном пальто, другой — в дырявом свитере с чужого плеча и с лицом, покрытым коростой бездомности и лишений. Один живой. Другой мёртвый.

    Они не виделись пять лет. И Павел, проездом оказавшийся в Москве, забыл и о прибывающем поезде, и о ждущей его в Рязани тёще, узнав вдруг в вокзальном нищем друга детства и своего боевого командира Юрку Букаева.

    «Чхели Боча?» — спросил Павел, тронув за плечо. По таджикски это означало «Как дела парень?». И знать это мог только Юрка. Нищий медленно повернул голову и посмотрел Павлу в глаза. Это был Юрка, которого помнил он шестилетним пацаном, которого упрямо и безнадежно разыскивал все эти годы. Это был он и не он. Такого равнодушного взгляда у его Юрки быть не могло. В нём не было ни радости, ни боли, ни одиночества. В нём не было НИЧЕГО.

    Они жили в одном доме, стоявшем на тенистой улочке, раскаленной летом градусов до 50 азиатской столицы. Они с Юркой были уверены: им здорово повезло. Что за жизнь где-то там в Пензе или Саратове? Скукотища. Здесь был Восток. Мощённая булыжником дорога от их дома резко сворачивала влево и терялась далеко за городом. По этой дороге каждый вечер пятницы приезжала из далекого аула повозка, доверху гружённая персиками, дынями или орехами. И возница щедро угощал детей, рассказывая забавные истории, приключившиеся по дороге. А они, мальчишки, строго по очереди поили уставшего ишака, поглаживая его запылённые в дороге бока. Мама у Юрки работала учительницей и всё время была занята. И Юрка, свободный от домашнего гнёта и неистощимый на выдумку, был признанным лидером их двора.

    Однажды в классе появилась новенькая. Алла. Ее тяжёлые косы красиво ложились на спинку стула, а глаза казались всегда грустными. Юрка изменился вдруг до неузнаваемости. Он больше не гонял с мальчишками по пыльным дорогам. Как привязанный ходил он за Аллой, вдохновенно рассказывая ей сюжеты любимых книжек. Им было тогда по 13 лет. И их дружба вызывала у взрослых лишь добрую улыбку.

    ...В тот день ей исполнилось 17. Он бежал к ней домой, от запаха роз и скорой встречи кружилась голова. Но она встретила его на улице. Впервые не пригласила к столу, где её папа говорил торжественную речь и мама зажигала свечи на вкуснейшем торте. Ему показалось, что они не бежали, а летели от её дома на безлюдные загородные просторы. Её лицо, утопающее в розах, выбившаяся прядка волос, коротенькое платье неземного розового, цвета...

    Она была бабочкой, рвущейся к солнцу. Юрка не отрывал от нее глаз. Её тело дрожало, как в ознобе. Она отдалась ему сама, желая раствориться в любимом. Уже на рассвете, провожая Аллу домой, Юрка вспомнил, что забыл про подарок. Из серебряной царской монеты, хранившейся у матери в память о деде, заказал он в ювелирке открывающееся сердечко и вставил в него свою фотографию. Цепочку с этим медальоном и повесил он на шею любимой. Она обещала не снимать ее никогда.

    Через 3 недели после дня рождения Алла сказала, что родители увозят ее в Литву. Отцу предложили хорошую работу. Все давно решено. Документы подписаны, и сделать ничего нельзя. Юрка не поверил. Он метался по городу, как раненый зверь. Через два дня их дом опустел навсегда. Он долго не мог смириться с несовершенством мира. Но даже не пытался учиться жить без неё. Она Писала часто. Когда ее письма приходить перестали, Юрка понял - стряслась беда. Его письма возвращались обратно, будто не было больше на планете ни города, ни дома, ни её самой.

    В армию он пошел упрямый и злой. Подчинённость чужой воле ему показалась спасением. Но спасения не было. Ночами Алла наклонялась над ним, поправляя грубое солдатское одеяло, нежно гладила сильно окрепшие за эти годы плечи, и её грустные глаза были полны слёз. Вернувшись к матери и не сняв ещё солдатских сапог, Юрка вновь упрямо принялся искать её. Пашка всегда был рядом и молча страдал с другом. Они вместе тогда часами торчали у посольства, ездили в Москву, писали просьбы во все инстанции, которые знали.

    Всё было напрасно… А вскоре Юрка сообщил верному другу Пашке, что собирается служить по контракту в любой горячей точке. По контракту так по контракту, решил Пашка, и они уехали вместе.

    Война оказалось безжалостной и грязной. Жизнь без надежды, смерть без ужаса. Очень скоро Юрка стал высококлассным снайпером, и его назначили командовать снайперским взводом. Для него не было не выполнимого приказа. Как будто в насмешку, здесь на войне, у него получалось всё.

    Была новогодняя ночь. Казалось это понимали и командиры, и противник. На войне это называется затишьем. Кто-то даже украсил местную ёлку-арчу пачками от сигарет и стрелянными гильзами. Пашка не заметил, как Юрка растворился в горах.

    Второй месяц, как на той стороне появился снайпер, отличавшийся от других поразительно метким выстрелом и способностью мгновенно исчезать. Вычислить его было невозможно, невозможно было и предсказать его следующий шаг. Он делал один выстрел и как будто растворялся в воздухе. Юрка давно охотился за ним.

    Почти 6 часов просидел он на дереве, особым, вычитанным еще до войны способом, каждые 15 минут делая зарядку только мышцами при неподвижном теле. Выстрел прозвучал неожиданно близко. Ни одна веточка не шелохнулась, пока поднимал он винтовку, по звуку наводя оптический прицел.

    Из-за камней вышла женщина, одетая как все женщины в этих краях по-старушечьи бедно. Вдруг она проворно спрятала что-то в вязанку с хворостом. Юрка нажал курок. Женщина упала… То ли сомнения, то ли охотничий азарт, то ли то, что мы называем роком или судьбой, но первый раз снайпер Букаев подошел к своей жертве. Он старался'не смотреть на нее. Его интересовала только вязанка хвороста. Снайперскую винтовку он нащупал сразу, стоило лишь чуть-чуть повернуть женщину набок. Но этого чуть-чуть оказалось достаточным, что- бы сердце его сжалось и застонало. И еще не поняв причины, вздрогнул Юрка от выпрыгнувшего, будто изнутри убитой, маленького серебряного' сердечка - ярко блестевшего на тёмной одежде и такого нелепого на войне.

    Долго стоял он на коленях над своей убитой любовью, не замечая ночного морозца и утреннего снежка. Она изменилась. Почти ничего не напоминало ту девочку-бабочку, порхающую от счастья. Холодные глаза, распахнутые в холодное небо... Откуда-то прилетела ворона. Её противное карканье вернуло его к действительности. Он осторожно, чтобы не сделать больно, подложил ей под голову платок, навеки закрыв её грустные глаза. Молча солдатским перочинным ножом он резал холодную землю на маленькие кусочки, пока не сдалась земля, не подчинилась воле упрямого человека. Эту страшную постель для любимой он устлал еловыми ветками. Она лежала на них как живая.

    …Три дня искали Юрку всей ротой. На четвёртый он вернулся сам с об- мороженными руками, чёрным лицом и мёртвыми глазами и первым же бортом улетел в Россию.

    Пил он люто ровно неделю. А потом вдруг собрался и улетел на восток - в знойный город их несостоявшейся любви. Пришел в свой дом, где уже давно жила шумная таджикская семья. Маленький мальчик в вышитой тюбетейке неожиданно протянул ему замызганный серый конверт.

    Ровно два года письмо ждало адресата. Дождалось. Любимым ровным почерком в нём сообщалось, что от сердечного приступа умер отец, мама тяжело заболела. Нужны были большие средства для ее содержания в клиниках. Эти средства в стране, так и оставшейся для неё чужой, она могла найти лишь двумя способами: выйти на панель или стать снайпером в горячей точке. Она выбрала второе...

    ...Пашка разлил остатки водки. Человеку, стоявшему напротив, он отдал бы все, но ему ничего не было нужно. Из страны мертвых не возвращаются в мир людей.

    Ирина Канточкина
    Скрыть текст

    чуть что, сразу - макума :dry:

  • Помощник.
    Показать скрытый текст
    Навигатор Андрея сошел с ума окончательно еще на подъезде к этой деревне. До того, как он решил срезать путь по грунтовой дороге, он и подумать не мог о том, что стрелочка на мониторе может так быстро перемещаться в пространстве, забрасывая его то на трассу, то на какую-то улицу Фестивальную, то в проезд Сиреневый. В принципе, Андрей примерно понимал, куда ему ехать дальше, чтобы добраться до города, но все же решил на всякий случай уточнить маршрут у местных.

    Остановившись у одного из первых домов, Андрей высунул голову из окна автомобиля и приветливо помахал рукой старушке, сидевшей на скамейке.
    - Бабуль, до Ростова так доеду?
    Старушка близоруко прищурилась, разглядывая Андрея, но ничего не ответила.
    - Бабуль!
    Андрей, не дождавшись никакой реакции, окинул взглядом улицу. Жара стояла невыносимая и, может быть, именно поэтому на улице не было видно ни одного человека. Вздохнув, Андрей вышел из машины и подошел к старушке.
    - Бабуль, я говорю, до Ростова доеду по этой дороге? - жестикулируя и специально повышая голос, еще раз задал он свой вопрос.
    Старушка молча вглядывалась в его лицо, как будто пытаясь вспомнить, не видела ли она его раньше. Через несколько секунд она отвела взгляд и снова уставилась куда-то в сторону.
    - Понятно, - снова вздохнул Андрей и уперевшись руками в бока, принялся разминать затекшую от долгой езды спину, - о, а чего у вас калитка на земле лежит? Петли оторвались что ли?
    Подойдя ко входу во двор, он осмотрел простенькую дверцу, сбитую из досок разной ширины, схваченных по диагонали еще одной доской. Одна петля была на месте, вторая, нижняя, болталась на одном, вывернутом до половины, саморезе. Петли были порядком заржавевшими, но вполне пригодными для эксплуатации.
    - Сейчас я вам все сделаю, а то негоже без двери жить.
    С этими словами Андрей подошел к автомобилю, открыл багажник и принялся ковыряться в ящике с инструментами, радуясь тому, что не только отдохнет и разомнется от долгого сидения, но еще и сделает доброе дело. Отыскав, наконец, отвертку и два новых самореза, он вернулся к калитке, на ходу подмигнув старушке.
    - Сейчас все починим, бабуль, - усмехнулся он и опустился на корточки.
    Дел было на две минуты. Плотно закрепив петлю, Андрей поднялся на ноги и принялся поднимать калитку, чтобы повесить ее на свое место. В этот момент он снова решил сказать что-то шутливое молчаливой старушке, но, обернувшись, так и замер с приподнятой дверцей в руках.

    Лицо старушки скривилось в гримасе ужаса, отчаяния и какой-то внутренней боли. Руки затряслись, а из глаз по морщинистым щекам двумя ручейками потекли слезы.
    - Что ты делаешь? - закричала она и протянула руку в сторону Андрея, указывая на того пальцем, - не он! Это не ты! Что же ты делаешь? Что же ты...
    Андрей прислонил калитку к забору и, нахмурившись, огляделся по сторонам.
    - Ты чего, бабуль? Чего орешь? Я же тебе помочь хотел...
    - Это не ты! - старушка вцепилась в рукав Андрея и принялась отталкивать его от своего дома, - это же не ты, зачем ты так? Совести у тебя нет!
    - Да чего ты...
    За его спиной послышался звук открывающейся двери. Андрей, пытаясь вырваться из рук обезумевшей старушки, оглянулся и увидел, что из соседского дома, на ходу пытаясь вдеть одну ногу в тапочек, выбежал мужчина.
    - Да отпусти ты уже! С ума сошла что ли? - он резко дернул рукой и снова обернулся, - мужик, помоги, а? Успокой свою соседку сумасшедшую, она мне сейчас руку оторвет.

    Мужчина, подбежав к ним, быстро оценил обстановку и сделал, пожалуй, самое нелогичное, что он вообще мог сделать. Размахнувшись, он со всей силы приложил ногой по многострадальной калитке, отчего та, жалобно скрипнув, снова рухнула на землю. Справившись с этой задачей, он бросился к старушке и, обняв ее, принялся гладить по голове в выцветшей косынке.
    - Всё, всё, теть Люб, успокойся, успокойся. Все хорошо, не плачь. Все хорошо, тише, тише...
    - Это не он, - отпустив рукав Андрея и закрыв глаза руками, всхлипнула она.

    Мужчина впервые бросил мимолетный взгляд на Андрея и снова посмотрел на старушку.
    - Не он, теть Люб. Это дурачок какой-то, чего ты из-за него расстроилась? Ну всё, успокойся. Мало ли каких дураков земля носит. Что ты, из-за каждого будешь расстраиваться? Перестань уже.
    Старушка как-то обмякла и ткнувшись в грудь соседа, зарыдала в голос.
    - Леша приедет, я все ему расскажу. Он им всем покажет, как старых людей обманывать. Совести совсем у них нет.
    - Расскажешь, теть Люб, расскажешь. Лешка им бока намнет, к гадалке не ходи.

    Мужчина снова повернулся к Андрею и, заметив в его руках отвертку, посмотрел на калитку.
    - Петли прикручивал?
    - Ну... Да... А что...
    - Делай так, как раньше было.
    - А что здесь вообще...
    - Делай как раньше. Бегом.

    Андрей пожал плечами, но решил не спорить. Выкрутив свои саморезы, он вкрутил старый до половины и молча сложил инструменты обратно в багажник своего автомобиля.
    - Всё? - спросил мужчина, который, успокоив старушку, снова усадил ее на скамейку и подошел к Андрею.
    - Всё, - кивнул тот.
    - Теперь вали отсюда. И больше не лезь туда, куда тебя не просят.
    - А в чем дело-то? - развел руками Андрей,- я же просто помочь хотел.
    - Помог? - усмехнулся сосед, - помощничек, б... Курево есть?
    Андрей достал из заднего кармана пачку и протянул ее мужчине. Выудив из нее сигарету и прикурив, сосед снова взглянул на старушку. Та уже успокоилась и только изредка смахивала краем платка слезинки с щек.
    - Может расскажешь, что с ней?
    Сосед, вдохнув горького дыма и немного подобрев, почесал пятерней грудь и посмотрел на Андрея оценивающим взглядом. Видимо решив, что с этим гостем можно и поделиться тайной, он начал свой рассказ:
    - Сына ее Лешкой зовут. Он в отпуск как-то раз призжал матери помочь по хозяйству, а калитку эту не успел доделать, так и оставил. Сказал, что как вернется, все сделает. Вот... До сих пор не сделал.
    - Ну так и в чем проблема? - наморщил лоб Андрей, - если у нее сын разгильдяй, что же ей теперь, без двери жить? Когда он там надумает снова приехать?
    Мужчина, прищурившись, затянулся и бросил недокуренную сигарету на землю, прямо под ноги удивленному Андрею.
    - Да никогда. Погиб он в Афгане тридцать лет назад... Ладно, вали давай отсюда.

    Сплюнув между зубов, мужчина снова бросил взгляд на Андрея и, слегка помедлив, направился к своему дому, шаркая по асфальту тапочками.
    - Вчера почтальон наш ходил, - обращаясь к соседу, заговорила старушка, - я спрашивала у него про письма, так он говорит, что не было пока. Тебе Леша не писал? Когда приедет-то?
    - Не, теть Люб, не писал, - не останавливаясь, покачал головой сосед.
    - А то ж калитку обещал починить...
    - Починит, теть Люб, приедет и обязательно починит...

    ©ЧеширКо
    Скрыть текст

    чуть что, сразу - макума :dry:

  • О гендерном неравенстве и правах)))
    Показать скрытый текст
    Женщины, п.5, страшные существа.
    Их логика фрикционна и неисповедима. Кажется, только ты приноровился к женской манере излагать свои желания и понял, какова твоя финишная задача на этой извилистой прямой – хряммсс! Ты все понял неправильно. И тебе надо было купить не молоко трехпроцентной жирности, а памперсы и окислитель для волос.

    Помните про рояль? Мне еще три года вспоминали, как я просрал великое музыкальное будущее своего сына. Хотя Серега, кажется, не возражал. Его планы скакали так же, как и женская логика – через мозги по почкам.
    Сначала он хотел быть пожарником, потом космонавтом, потом генералом. В тринадцать лет решил стать гинекологом. Кажется, пора было проводить профилактические беседы о пользе мастурбации. Но его развитие хотя бы линейно.

    С женщинами все куда сложнее. На них не действуют примитивные физические законы.
    Да и теория относительности на женщинах тоже боится экспериментировать. А вот теория хаоса как раз отдыхает.


    - Вася, я знаю, чего мне не хватает для полного счастья, - заявила Зинаида сегодня утром, разглядывая в зеркало свои брови. От них мало что осталось после вчерашнего косметолога и теперь голубые глаза жены под ниточками бровей напоминали двух жаб на болотных кочках.

    Я знал, чего ей не хватает. Но не дурак же, заявлять об этом вслух.

    - Зина, тебе нужно родить девочку, - закричала теща из сортира. Туалет, который примыкает стеной к кухне – это п.5, доложу я вам. Все в курсе событий на смежных территориях.

    - Какайте, мама, не отвлекайтесь, - закричал я в ответ. – У вас еще пять минут, а потом вы собирались с соседкой на дачу, помните?
    Еще одной девочки в нашей жизни мне не вынести, однозначно.

    - Так что там с полным счастьем, дорогая? – проворковал я, обнимая жену за бедро. – Ты и так не худое счастье, куда же боле?
    Она отпихнула мою руку и вскинула эти свои бритвенные изделия на лбу.

    - Мне нужна своя машина, - отчеканила Зина. – Мне надоело просить тебя, чтобы ты меня отвез туда или сюда, я хочу быть независимой. Увезти маму на дачу, доехать до парикмахера, а не ждать твоих милостей.

    Мои глаза, не хуже тех болотных жаб, выскочили из орбит. Начинается, п.5, в колхозе утро. Сначала независимость, потом сеансы у психолога, потом ночные клубы. Так и до анального фистинга можно докатиться.

    - А ты не забыла, случаем, что на управление машиной требуются права? – ласково уточнил я, мысленно аплодируя себе.
    Но Зина явно подготовилась.
    - Я тут спросила у Люси…

    п.5 эту Люсю в гланды, сказали мои мысленные аплодисменты. Эту подругу жены давно пора было сдать на опыты.
    Год назад по ее совету Зина сделала подтяжку кожи век и месяц не могла закрыть глаза даже во сне. Вы себе представляете спящую рядом жену с открытыми глазами, как у куклы? Нет? Вот и я раньше не представлял.
    Полгода назад Люся авторитетно сказала, что на мужскую потенцию положительно влияют еженедельные клизмы. Еле отбился. Дура. На мужскую потенцию положительно влияют жены, спящие с закрытыми глазами.
    На прошлой неделе у Люси был день рожденья. Зина хотела ей подарить мультиварку, но я отговорил ее от этой идеи. И намекнул ей, что Люся любит эксперименты. Зина посмотрела на меня подозрительно, а потом пошла в секс-шоп и купила подруге вибратор. Я думал, что этот подарок положит конец их фееричной дружбе, но не тут-то было.
    Именинница вскрыла подарок за столом, при всех присутствующих. Думаете, покраснела и метнула подарок Зине в голову с криком «за кого ты меня принимаешь?!»
    А вот лом вам в глаз. Люся мило покраснела и сказала, что воспользуется им сразу же, после ухода гостей.


    - Так вот, Люся уверяет, что не так уж это и сложно. Надо пройти курс теоретического обучения, потом пятьдесят часов накатать с инструктором, а потом сдать экзамены. Ничего сверхъестественного.
    Я открыл рот, чтобы привести весомые аргументы «против», но спохватился.

    Зина до сих пор путает «право» и «лево», не может поймать брошенное ей полотенце и видит только то, что хочет увидеть. Поэтому дальше теоретического экзамена она не уйдет. Денег жаль, но душевное спокойствие дороже.
    Теща наконец-то выползла из туалета, и я благополучно ретировался в безопасное сортирное пространство, прислонившись спиной к холодному бачку. Господи, спасибо тебе, за то, что ты создал туалеты и двери.


    На первые теоретические часы Зина ходила с воодушевлением.
    - Там рассказывают столько нового и полезного. – доверительно сообщила она мне через неделю. – Я даже почувствовала себя моложе.
    - Ну расскажи мне что-нибудь из усвоенного.
    Жена свела брови в кучку, пытаясь поразить меня знаниями.
    - Руль служит для поворотов вправо, влево, вперед и назад…
    - А в другие стороны? – подначил я.
    - И в другие стороны, - послушно ответила она. – И еще у машины есть скорости. И сцепления. И какая-то там коробка…

    Я вздохнул, вспомнив рассказ нашего цехового мастера по прозвищу Борода. Водительский стаж его жены оборвался на третьем месяце, оборвав заодно и жизнь новенькой «тойоты» за лям с лишним.


    - Так вот купил я ей, мужики, навигатор, чтобы она домой ехала по нему, а не по звездам, после того, как она приехала из «Магнита» в два ночи. И решила она поехать к сестре, п.5 в рот, у которой не была уже год. Едет себе, едет, проезжает по мосту, и тут навигатор ей сурово командует «поверните направо», японский постовой...
    - И чо, и чо? – угорали мы.
    - И она поворачивает, - горестно говорит Борода. – «Тойота» в яичницу, покемон ее трахни, у жены выбито три зуба.


    - Вась, а ты мне купишь «тойоту»? – спросила жена после двух месяцев курсов.
    - Непременно, - рассеянно ответил я, разглядывая дневник Сереги с «парой» по алгебре. – Две тойоты, шесть штук «Газелей» и «КАМаз».
    - КАМаз-то зачем? – не поняла Зина.
    - Давить тех, кто выжил под твоими «тойотами».
    - Ты никогда не верил в меня, - пафосно заявила жена и удалилась в спальню, обсуждать с Люсей мое несовершенство.


    Инструктор Паша у Зины был идеален. Индифферентный флегматичный мужик весом в центнер и взглядом, которым можно было остановить время.
    Я отвел его в сторонку и тихо спросил «а можно, она не сдаст?»
    - Вы муж?
    По мне сразу можно было определить, что я потерпевшая сторона.
    - Десять тысяч, и она передумает, - ухмыльнулся Паша.
    - Пять.
    - Семь пятьсот, - сбросил он двадцать пять процентов.
    - Семь, - не уступал я.
    - Договорились.


    Когда Зина вернулась домой с первого курса вождения, я сразу понял, что деньги потрачены не впустую.
    Глаза у жены были круглыми и стеклянными, как два аквариума.
    - Вася, можно, я больше не пойду на курсы? – спросила она.
    - Почему?
    Я был удивлен. Я понимал, что инструктор отработает аванс, но не настолько же быстро?!
    - Я задавила кошку.
    - ?
    - Вернее, сначала столб.
    - Он не смог убежать? – пошутил я.
    Зина расплакалась и ушла в ванну, а я набрал инструктора по телефону.
    - Кошку-то зачем? – укоризненно спросил я.
    - Да не сцы, это был муляж. У меня на всех баб с правами кошек в городе не напасешься, - успокоил меня Паша. – Некоторым особенно психически устойчивым я подбрасываю большую резиновую женщину. Вот там желание порулить отсекается напрочь.


    Зажужжал мобильный жены. Звонила Люся.
    - Ну как все прошло? – спросила она радостно.
    - Все хорошо. Зина задавила столб, кошку, инструктора и полицейского, - так же радостно ответил я. – Завтра понесу ей передачу в СИЗО. От тебя что-то передать?
    Люся охренела и бросила трубку, а я пошел в комнату к теще, рассказать последние новости в мире. Пенсию-то подняли, гады такие политические. Доживем, а?
    Скрыть текст

    чуть что, сразу - макума :dry:

  • В защиту теток.
    Показать скрытый текст
    "Часто мужчины возмущаются, увидев, что из тонкой и звонкой девочки, которой когда-то была их возлюбленная, вдруг вылупилась тетка. Они считают, что их обманули. Подсунули, вроде как, некачественный продукт. Была студентка в белой шапочке, танцевала на дискотеке, читала Мураками, мечтала поехать в Париж, и вдруг – она.

    Классическая тетка с лишним весом, сниженным кругозором, ограниченным покупкой тушенки «по акции» и наймом репетиторов для ребенка. С короткой стрижкой, в трусах в горошек, с пирожным в перерыве на работе, в странной одежде немарких цветов, больше напоминающей парашют. Откуда они вообще берутся – эти тетки?

    А я вам скажу, откуда. Тетками становятся женщины, которые живут не для себя. Женщины, которые вынуждены ежедневно и ежечасно поступать вопреки своим желаниям. Что заставляет их делать это? Вероятно, долг.

    Разве акциями в «Пятерочке» интересуются от хорошей жизни? Нет. Ими интересуются женщины, которые пытаются на месяц растянуть получку мужа, по недоразумению именуемую зарплатой. Чтобы хватило и на еду, и мужу на штаны, и ребенку на репетиторов.

    Опять же, разве репетиторов и скучную проверку уроков придумала женщина? Она лишь взвалила на себя ответственность, и старается соответствовать высоким современным стандартам содержания детей. О которых (и о стандартах, и о детях) муж часто имеет лишь умозрительное представление.

    Почему тетка ест пирожное? Вероятно, восполняет потери энергии, которые нельзя восполнить иначе – прогулками, сном. Потому что спать ей некогда, у ребенка резались зубы/болел живот/поднялась температура.

    Заметила, что свободные и необремененные родственниками и детьми женщины, которые делают, что хотят, тетками не бывают. Они бывают маргиналками, пьяницами, проститутками, содержанками, странными барышнями… но не тетками. Тетка – это всегда ужатие себя ради других, жизнь чужими интересами.

    Победи в себе тетку – кричат гламурные журналы. Наладь сон, питайся по пять раз в день мраморной говядиной, ходи три раза в неделю на силовую, и три раза в бассейн. Сходи в парикмахерскую, купи новую одежду. Им невдомек, что, возможно, эта женщина очень хочет и на силовую, и в парикмахерскую, и в бассейн. Но у нее на шее – двое детей-школьников, парализованная свекровь, требующие помощи родители.

    В обществе теток почему-то принято шугать, позорить нелепым внешним видом, обвинять в лености. Хотя, если уж откровенно, некоторым теткам мужья, дети и общество должны были бы поклониться в ноги за их подвиг. На них, отчасти, и держится этот мир."

    morena-morana
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

  • мама, море и цыгане :biggrin:

    Показать скрытый текст
    Анапа. Город-пляж, город-море, город липких ладошек, солнца, мух и витаминов.
    - Не потеряй ребёнка! - напутствовал папа.
    - Почему я должна его терять?! - возмущалась мама.
    Меня шестилетнего она везла на море.
    - Держи маму за руку, и не отпускай. А ты, не своди с него глаз!
    - Почему я должна сводить?!
    Папа волновался.
    - Потеряешься, и тебе конец! - кричал он мне. - Уволокут цыгане, и конец! Заберёт милиция, и конец! Я всыплю, и конец. Ты понял?!
    Я понял: "Мне конец!".
    По перрону шли цепью - я, сжимая мамину руку, мама, буравя взглядом мою макушку. Поезд тронулся. Не расцепляясь, мы повалились на полку.

    Двое суток пути я провисел на маме клещом.
    - Отцепись! - молила она, отрывая мою посиневшую ладошку от своей побелевшей.
    - Но папа сказал: мне конец!
    - Отцепись, или он тебе сейчас наступит!

    Я не поддавался. Наши руки срослись. Шумная Анапа лишь добавила цепкости. На базар - с базара, на пляж - обратно - мама шла, я плёлся. На двоих у нас была одна пара рук.

    Деньги мама носила в бюстгальтере. Она платила, я брал сдачу. Она перла в авоське арбуз - я поедал.
    "Мухи!" - хныкал я, и она отгоняла насекомых авоськой. Мухи взлетали, я отлетал.

    - На минутку, - просилась мама в уборную.
    - А вдруг ты потеряешься?
    - Можешь разговаривать со мной через дверцу...
    - Но папа потом всыплет...
    - А я сейчас! - не выдерживала она. - Вот, держи, - и мама втискивала в мою ладошку поясок платья. - Дёрнешь, - я выгляну.
    Я дёргал - она выглядывала. Дёргал, - выглядывала. Дёргал...
    - Прекрати! Прекрати уже дёргать или я выдёрну...
    "Мне конец!" - понимал я.

    - Ты сводишь с меня глаз! - тормошил я маму, если она засыпала.
    - А ты меня с ума! Куда я могу деться?! - кричала она. - Ну, куда я могу деться?!
    - К цыганам!!!
    Мама смотрела так страшно, что я пугался.

    День за днём отдых набирал обороты. Мама кренилась, но шла. Я же, вялый от бдений, засыпал на ходу.
    - Какой ужас, - шептались прохожие, - слепой ребёнок.
    Моя Анапа делилась надвое. Одна её половина мелькала жёлтым, вторая - колыхалась голубеньким горошком маминого сарафана. От двойственности меня мутило.
    - Ладно, давай поясок, - пошёл я на послабление. Мама облегченно застонала.

    С пояском обзор выровнялся. У нас появились лишние руки. Теперь она могла брать два арбуза, а я бороться с мухами. Ещё я мог строить башенки, а мама впадать в забытьё, если я не дёргал.

    Дистанция нарастала стремительно. С руки узелок незаметно перекочевал на ногу, затем к пояску приросла верёвка, а потом я сорвался. Увлёкся ракушками, и... Опомнившись среди незнакомых тел, я отчаянно дёрнул поясок, но мамы в нём не оказалось.

    - Чей ты, мальчик? - набежала на меня коричневая тётя. Обгоревшая кожа её свисала лохмотьями.
    "Цыгане!! - догадался я, - это конец!" - и дал стрекоча, вздымая песок и топча отдыхающих. За спиной грохотало: "Мать!.. Мать!.. Где его мать?!"
    Они были повсюду и настигли, а, обступив, затмили солнце.
    "Ты потерялся?!" - спросили "цыгане".
    "Потерялся - это конец!" - вспомнил я, и завопил: "Не-е-ет!!".
    "Он ненормальный. Его надо сдать в милицию!"
    "Милиция - это тоже конец!". И я забился, и меня волокли четверо.

    "Познакомься, это Маша! - сказала тётя милиционер, протянув мне одноноглазо-одноруко-безногую куклу. - Она тоже потерялась".
    В единственном стеклянном глазу Маши отразился мой ужас.
    - Не терялся я!! Не терялся!!!
    - А где ж твоя мама?
    - Распоя-я-я-ясалась!!!

    Через полчаса распоясавшаяся нашлась. Шумно влетев в комнату, мама вмяла меня в себя, и долго плакала.
    "Папе не говори, - шептала она, - или нам конец!".
    "Он неизбежен!" - понял я, и попросил мороженое.
    Руки наши немедленно срослись, и Анапа вновь раздвоилась.

    На вокзале папа подхватил меня, закружил, и стал щекотать. Я брыкался. Мама, не выпускавшая мою ладошку, трусила рядом.
    - И как тебе понравилось море? - улыбался отец.
    - Очень, - смеялся я. - И море, и цыгане...
    - Какие цыгане?!
    - Голые! Те, что сдали меня в милицию...
    Ладошка заныла. Мама побелела.
    - Лучше расскажи, как нам было весело... - умоляюще простонала она.
    - Было весело... - заморгал я. - Когда мама потерялась, было весело...
    Ладошка хрустнула.
    "Вот и конец" - понял я.

    © Эдуард Резник
    Скрыть текст

      

  • из серии "бапские мечты"))
    Показать скрытый текст
    В начале 90-х годов мой сын ходил в детский сад вместе с дочкой моей знакомой Ларисы. Мы с ней часто выручали друг друга "на предмет" забрать детей из сада, если кто-то из нас задерживался на работе. Ходили друг к другу в гости часто, бывало и праздники отмечали вместе.

    И конечно я знала ее соседку по лестничной клетке Свету. У Светы, как и у Ларисы, тоже двое детей и муж - горький пьяница. Несколько раз, приходя к Ларисе, я слышала скандалы в соседней квартире. Лариса много раз прятала Свету с детьми от пьяного мужа. Соседи регулярно вызывали милицию, участковый ходил к ним через день. Ситуация у Светы была ну очень тяжелая, муж по пьяни бил не только ее, но и детей. На тот момент им было 4 и 6 лет. Развестись и разменять убогую и убитую "хрущебу" у Светы не было возможности. Уйти к своим родителям она тоже не могла. Света приехала в город из глухой умирающей деревушки, закончила училище и тут вышла замуж. Через несколько лет после того, как она поселилась в квартире мужа, быстро, один за другим, буквально в течении месяца умерли свекор и свекровь. После их смерти муж и "слетел с катушек". Когда жизнь с мужем стала невыносима, возвращаться ей было уже некуда - мать умерла, деревня стала заброшенной окончательно.

    И вдруг Лариса мне сообщает новость - Света мужа схоронила. Да ничего удивительного, отвечаю я, так бухать - никакое здоровье не выдержит. Поговорили и забыли. А тут праздник - 8 марта. И Света, веселая и посвежевшая, приглашает нас с Ларисой в гости. Дети одной бандой играют в комнате, а мы сидим на кухне и душевно беседуем под рябину на коньяке. Скажу сразу, бутылку мы не допили, выпили чисто символически, по рюмочке. Света начала благодарить Ларису за помощь с похоронами и вообще за доброе к ней и детям отношение. А потом и говорит: "Не могу в себе держать, родных нет, подруг растеряла, вы самые близкие мне. Расскажу, что с мужем случилось. Судите, как хотите, но умер он не сам... Тут-то мы рты и разинули...

    Дальше рассказ Светы. Побитая, с незаживающими синяками я ходить за полгода почти привыкла и на работе привыкли видеть меня такой. Муж, хоть и пил каждый день, но на работе держался. На заводе его и его семью знали хорошо, родители проработали там всю жизнь. С завода их обоих и схоронили. Жалели его до тех пор, пока не начались сокращения. Больше его никуда уже не брали по понятным причинам. Муж начал выносить из дома вещи, одежду, еду. Пил самогон, который делала соседка, живущая в доме напротив. Голодные дети - это ужас, их иногда кормили соседи. Чаще всего Лариса, ты. Спать дома стало невозможно, муж в любой момент мог вытолкнуть из постели и меня и детей. И опять же ты, Лариса, нас пускала переночевать на полу. Я начала подумывать о самоубийстве. И рядом с запиской заявление оставить, чтоб ребят в детдом отдали. Уже детали продумывала и таблетки собирала...

    А тут у сотрудницы на работе случился юбилей. Отмечали на работе конечно, но главный праздник проходил дома в ближайшие выходные. Придя в понедельник на работу, сотрудница поведала нам ужасную историю о том, как под конец гулянки некоторым гостям не хватило спиртного и они отправились в ближайший ларек за добавкой. Принесли бутылку, кто хотел, те выпили. На утро те, кто пили из последней бутылки поехали на скорой в больницу с отравлением. Врачи говорят, отравление суррогатным алкоголем. Двое из гостей до сих пор в больнице. Девочки, закончила свою историю сотрудница, в ларьке рядом с моим домом не покупайте спиртного - отрава 100%. Слушаю я и как-будто лампочка в мозгу - вот он, выход! Я с работы отпросилась, денег заняла и бегом в ларек за бутылкой.

    Дома оставила бутылку на видном месте и вернулась на работу. Вечером забрала детей из сада и напросилась в гости к приятельнице на другом конце города. Она давно меня просила ей юбку сшить, я сказала, что за вечер сделаю, только нам с детьми у нее заночевать придется. Утром детей в сад, сама на работу. Двигаюсь, как автомат, голова пустая, только мысль: "как будет, так и будет"... После работы детей к тебе, Ларис, привела. Сама домой захожу - тихо в доме. Муж на диване, уже холодный и бутылка почти пустая на столе. Вызвала скорую, они - милицию. Врач сказал, отравлений спиртным по городу много за последнее время. Из милиции ребята пожали плечами - "Мы тут зачем? Криминала нет." Через три дня схоронили.

    Света замолчала, сидела, глядя в пустоту и крутила в руках салфетку. Подняла глаза на нас и говорит: "Я не жалею... Дело шло к тому, что либо я отправлюсь "цветочки с корня нюхать", либо он. Дети сейчас хоть есть и спать нормально стали. Старшему в школу скоро, он сообразительный у меня, в саду его хвалят. Младший заикаться перестал... Я бы еще раз сделала тоже самое ради ребят!"

    Я проглотила комок в горле и говорю: "Ты не причем, вдруг бутылка нормальная была, ты же не знаешь. Это ему время пришло, просто совпадение, не терзай себя!"
    Скрыть текст

    чуть что, сразу - макума :dry:

  • Зонтик
    Показать скрытый текст
    Налетели тучи, грянул гром, сверкнула молния. И, как полагается, хлынул дождь. А ведь профессор Беляев по НТВ обещал сухую солнечную погоду. Старый холостяк Игорь Александрович Зудилов хлопотливо раскрыл зонт и довольно улыбнулся: какой он все же предусмотрительный!

    Мимо пробежала тоненькая, вся вымокшая девушка. Мокрое платье очень выгодно облепило ее гибкую фигурку. Но не это заставило дрогнуть сердце застарелого холостяка: девушка под этими потоками хлещущей с беспощадного неба воды выглядела такой беззащитной, что хотелось ее по-отечески прижать к своей груди, оградить ото всех напастей, обсушить, обогреть, напоить горячим чаем с лимоном и мармеладками…

    - Сударыня, становитесь под мой зонтик, а то совсем промокнете и простынете! – несмело, без всякой надежды окликнул юную незнакомку Игорь Александрович. Девушка остановилась, обернулась. Игорь Александрович был еще ничего себе: ему было всего сорок лет, он хорошо зарабатывал в своем департаменте городской администрации, не пил, не курил и мог позволить себе со вкусом одеваться. Девушка это, похоже, оценила, потому что в ее прелестных карих глазах появился интерес.

    - Правда? – спросила она мелодичным, задевающим самые глубинные струны холостяцкой души голоском. – Спасибо, я воспользуюсь вашим предложением.
    И она в самом деле шагнула под зонт к Зудилову и почти прижалась к нему. Игорь Александрович обомлел.
    - Зонт у вас маловат для такого случая, - весело прощебетала девушка. – Кстати, меня зовут Юля. А вас?

    Зудилов заглянул в ее теплые, озорные глаза и… пропал.
    - Меня?Игорь Александрович, - пролепетал он. – Хотя нет, зовите меня просто Игорь. А насчет зонта… Это мы сейчас исправим!
    И увлек Юлю к ближайшему бутику.
    - У вас зонты побольше этого есть? – строго спросил он менеджера магазина, показывая ему свой зонт.
    - К сожалению, нет, - с действительным сожалением сказал менеджер. – Как раз сегодня у нас зонтов вообще нет, последний перед вами купили. Но мы можем предложить для вашей девушки замечательный плащик. Только что из Англии…

    - Как мило! – захлопала в ладоши Юля. – Берем, Игорёк?
    - Несомненно, - важно сказал Игорь Александрович.

    А дождь на улице к тому времени уже кончился.
    - Милый, мне как-то неудобно выйти под солнце в этом плаще, - надула губки Юля. – А платье еще не обсохло. Смотри.
    И она медленно повернулась перед ним вокруг своей оси. У Зудилина ту же пересохло в горле. Поперхнувшись, он судорожно зашарил по карманам. Так как наличные Игорь Александровича ушли на оплату плаща, в ход пошла кредитка. Юле купили изящный вечерний ансамбль от самого Кардена, и перед начавшим сдавать свои позиции старым холостяком предстала элегантная зрелая дама восхитительной красоты.

    - Ну что, пойдем? – нерешительно протянул Зудилин ей руку.
    - Пешком? Никуда я не пойду! – отрезала Юлия Никаноровна (теперь она попросила называть себя так). – Я каблучки могу сломать! Нет, конечно, если ты живешь недалеко, то можно и пройтись…
    Игорь Александрович захлебнулся от восторга и вызвал такси.
    - Завтра же купим свою машину! – пообещал он Юлии Никаноровне уже в такси, прикинув, что денег у него на счету еще вполне достаточно.

    А потом он взял кредит и купил особняк. А потом Юлечке захотелось на Багамы, и Игррь Александрович впервые в жизни взял крупную взятку. Аж дымился, когда сгорал от стыда, но взял. А на второй взятке его взяли самого и…

    - …Вы что-то хотели сказать, молодой человек? – с выжидательной улыбкой смотрела на него мокрая прекрасная фея.
    - Кто, я?
    Игорь Александрович потряс головой, отгоняя наваждение. И сказал наставительно:
    - Нельзя в такую погоду без зонтика ходить, девушка. Простудиться можно!

    И побрел по лужам дальше, к своей остановке...
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

  • отважный
    Показать скрытый текст
    На днях в нашей квартире состоялась грандиозная "зачистка". Решили избавиться от уже ненужных нам вещей и игрушек.

    Вначале мы собрали одежду и, аккуратно уложив в баулы, отправили её в село.

    Затем мы стали сортировать игрушки.

    Игрушек к выселению, особенно мягких, набралось внушительная кучка.

    Дети решили, что они уже выросли, и теперь их нужно передать детям по-моложе.

    Я принёс из чулана большую сумку, и мы стали складывать туда зверей, машинки и прочие паровозы.

    В какой-то момент сын вытащил из кучки старого потрёпанного плюшевого тигрёнка и попытался незаметно засунуть его себе в карман, но я это случайно заметил, отчего он жутко смутился.

    - Да ладно тебе! Нормально всё. Это же твой "Отважный"? - подбодрил я его.

    - Ну, да. Только он очень грязный. Надо бы его постирать.

    Мы оставили тигрёнка и даже постирали его в стиральной машинке.

    Много лет назад, когда моему сыну было три года, на него не возможно было смотреть без слёз. И это не речевой оборот.

    Всё его худенькое тело, лицо, ноги и руки были сплошь в аллергических высыпаниях.

    Они страшно зудели, и ребёнок постоянно пытался их расчёсывать.

    Нам ничего не оставалось делать, как хватать его за руки, а он ревел и умолял что-нибудь сделать...

    Многочисленные лекарства и мази, прописанные врачами, помогали не надолго.

    Доктора утверждали, что его надо чем-то отвлекать, чтобы он не расчёсывал свои болячки и они успевали зажить.

    Поэтому я каждый вечер, возвращаясь с работы, приносил домой новую игрушку для "отвлекания".

    К сожалению, новая игрушка работала лишь несколько минут.

    От отчаяния мне в голову пришла мысль, что нужно придумать какую-нибудь увлекательную детскую историю, подобрать к истории игрушку в тему и попробовать вовлечь в это ребёнка.

    Я купил в магазине игрушек качественного плюшевого тигрёнка и назвал его "Отважный". "Отважный", потому что по легенде он никогда не плакал, ничего не боялся, любил мазаться мазями, пить горькие капли с таблетками и старался очень редко чесаться, чтобы вырасти в большого и сильного тигра.

    Не смотря на незатейливость придуманной мной истории, мелкий радостно принял своего нового друга.

    Каждый день он стал сочинять про него разные истории, а затем увлеченно показывал всем похождения и подвиги "Отважного". Делал для него доспехи, используя все доступные подручные средства: отвертки, шпильки, цепочки, кусочки тканей.

    В итоге тигрёнок был весь замотан, и не защищенными оставались только глаза.

    По ночам тигр-воин водружался на край кровати, чтобы не спать и бдительно охранять своего аллергичного друга.

    По прошествии времени, нам, наконец-то, дали добро на приём к чудесному врачу-аллергологу и мы выехали в город Пятигорск.

    Для того чтобы вычислить пищевые аллергены, нужно было сдать кровь. Экзекуция, под названием "забор крови из вены", вызвала у меня непреодолимое желание физически уничтожить и врача, и медсестру одним ударом прямо на месте, но хладнокровная супруга вовремя удалила меня из процедурного кабинета, и кровь мелкого перекочевала из его вены в пробирки.

    Кстати, после этого у "Отважного" появились новые доспехи из кусочков плотной кожи на передних лапах в местах локтевого сгиба.

    Когда через две недели были получены результаты анализов, нам стало ясно, что парень будет питаться, исключительно, полезной пищей: кукурузой, сыром, мясом. С натяжкой можно было картофель и рис, а вся остальная пища так или иначе вызывала у него аллергию.

    Мы немедленно убрали из рациона "вредные" продукты, и постепенно у ребёнка все нормализовалось.

    Кожа стала чистой и бархатистой, аппетит зверский, улучшилось настроение. Мальчик, наконец-то, зажил полной детской жизнью.

    И теперь, когда со здоровьем всё стало хорошо, в знак благодарности за помощь в трудные времена, "Отважный" был постиран в лучшем стиральном порошке и с глубоким уважением уложен на самое почетное место в сундуке.

    А что, мы всё помним, мы люди благодарные...


    © Durgulel
    Скрыть текст

    чуть что, сразу - макума :dry:

  • :бебе:
    Какие ты рассказы хорошие постишь........... :wub1.gif:

    он относил себя к культурным
    но те назад его несли

  • Ключ в кармашке платья
    Показать скрытый текст
    Мне двадцать три. Старшему из моих учеников шестнадцать. Я его боюсь. Я боюсь их всех.

    Светлана Комарова уже много лет живет в Москве. Успешный бизнес-тренер, хедхантер, карьерный консультант. А в 90-х она восемь лет работала школьной учительницей в глухих дальневосточных деревнях.

    ***

    Дальний Восток. Каждая осень неземной красоты. Золотая тайга с густо-зелеными пятнами кедров и елей, черный дикий виноград, огненные кисти лимонника, упоительные запахи осеннего леса и грибы. Грибы растут полянами, как капуста на грядке, выбегаешь на полчаса за забор воинской части, возвращаешься с корзиной грибов. В Подмосковье природа женственна, а тут — воплощенная брутальность. Разница огромна и необъяснима.

    На Дальнем кусается все, что летает. Самые мелкие тварешки забираются под браслет часов и кусают так, что место укуса опухает на несколько дней. «Божья коровка, полети на небко», — не дальневосточная история. В конце августа уютные, пятнистые коровки собираются стаями как комары, атакуют квартиры, садятся на людей и тоже кусают. Эту гадость нельзя ни прихлопнуть, ни стряхнуть, коровка выпустит вонючую желтую жидкость, которая не отстирывается ничем. Божьих коровок я разлюбила в восемьдесят восьмом.

    Вся кусачесть впадает в спячку в конце сентября, и до второй недели октября наступает рай на земле. Безоблачная в прямом и переносном смысле жизнь. На Дальнем Востоке всегда солнце — ливни и метели эпизодами, московской многодневной хмари не бывает никогда. Постоянное солнце и три недели сентябрьско-октябрьского рая безвозвратно и накрепко привязывают к Дальнему.

    В начале октября на озерах мы празднуем День учителя. Я еду туда впервые. Тонкие перешейки песка между прозрачными озерами, молодые березы, чистое небо, черные шпалы и рельсы брошенной узкоколейки. Золото, синева, металл. Тишина, безветрие, теплое солнце, покой.

    — Что здесь раньше было? Откуда узкоколейка?

    — Это старые песчаные карьеры. Здесь были лагеря, — золото, синева и металл тут же меняются в настроении. Я хожу по песчаным перешейкам между отражений берез и ясного неба в чистой воде. Лагеря посреди березовых рощ. Умиротворяющие пейзажи из окон тюремных бараков. Заключенные выходили из лагерей и оставались в том же поселке, где жили их охранники. Потомки тех и других живут на одних улицах. Их внуки учатся в одной школе. Теперь я понимаю причину непримиримой вражды между некоторыми семьями местных.

    В том же октябре меня уговорили на год взять классное руководство в восьмом классе. Двадцать пять лет назад дети учились десять лет. После восьмого из школ уходили те, кого не имело смысла учить дальше. Этот класс состоял из них почти целиком. Две трети учеников в лучшем случае попадут в ПТУ. В худшем — сразу на грязную работу и в вечерние школы. Мой класс сложный, дети неуправляемы, в сентябре от них отказался очередной классный руководитель. Директриса говорит, что, может быть, у меня получится с ними договориться. Всего один год. Если за год я их не брошу, в следующем сентябре мне дадут первый класс.

    Мне двадцать три. Старшему из моих учеников, Ивану, шестнадцать. Два года в шестом классе, в перспективе — второй год в восьмом. Когда я первый раз вхожу в их класс, он встречает меня взглядом исподлобья. Дальний угол класса, задняя парта, широкоплечий большеголовый парень в грязной одежде со сбитыми руками и ледяными глазами. Я его боюсь.

    Я боюсь их всех. Они опасаются Ивана. В прошлом году он в кровь избил одноклассника, выматерившего его мать. Они грубы, хамоваты, озлоблены, их не интересуют уроки. Они сожрали четверых классных руководителей, плевать хотели на записи в дневниках и вызовы родителей в школу. У половины класса родители не просыхают от самогона. «Никогда не повышай голос на детей. Если будешь уверена в том, что они тебе подчинятся, они обязательно подчинятся», — я держусь за слова старой учительницы и вхожу в класс как в клетку с тиграми, боясь сомневаться в том, что они подчинятся. Мои тигры грубят и пререкаются. Иван молча сидит на задней парте, опустив глаза в стол. Если ему что-то не нравится, тяжелый волчий взгляд останавливает неосторожного одноклассника.

    Районо втемяшилось повысить воспитательную составляющую работы. Родители больше не отвечают за воспитание детей, это обязанность классного руководителя. Мы должны регулярно посещать семьи в воспитательных целях. У меня бездна поводов для визитов к их родителям — половину класса можно оставлять не на второй год, а на пожизненное обучение. Я иду проповедовать важность образования. В первой же семье натыкаюсь на недоумение. Зачем? В леспромхозе работяги получают больше, чем учителя. Я смотрю на пропитое лицо отца семейства, ободранные обои и не знаю, что сказать. Проповеди о высоком с хрустальным звоном рассыпаются в пыль. Действительно, зачем? Они живут так, как привыкли жить. Им не нужно другой жизни.

    Дома моих учеников раскиданы на двенадцать километров. Общественного транспорта нет. Я таскаюсь по семьям. Визитам никто не рад — учитель в доме к жалобам и порке. Для того, чтобы рассказать о хорошем, по домам не ходят. Я хожу в один дом за другим. Прогнивший пол. Пьяный отец. Пьяная мать. Сыну стыдно, что мать пьяна. Грязные затхлые комнаты. Немытая посуда. Моим ученикам неловко, они хотели бы, чтобы я не видела их жизни. Я тоже хотела бы их не видеть. Меня накрывает тоска и безысходность. Через пятьдесят лет правнуки бывших заключенных и их охранников забудут причину генетической ненависти, но будут все так же подпирать падающие заборы слегами и жить в грязных, убогих домах. Никому отсюда не вырваться, даже если захотят. И они не хотят. Круг замкнулся.

    Иван смотрит на меня исподлобья. Вокруг него на кровати среди грязных одеял и подушек сидят братья и сестры. Постельного белья нет и, судя по одеялам, никогда не было. Дети держатся в стороне от родителей и жмутся к Ивану. Шестеро. Иван старший. Я не могу сказать его родителям ничего хорошего — у него сплошные двойки, ему никогда не нагнать школьную программу. Вызывать его к доске без толку — он выйдет и будет мучительно молчать, глядя на носки старых ботинок. Англичанка его ненавидит. Зачем что-то говорить? Не имеет смысла. Как только я расскажу, как у Ивана все плохо, начнется мордобой. Отец пьян и агрессивен. Я говорю, что Иван молодец и очень старается. Все равно ничего не изменить, пусть хотя бы этого шестнадцатилетнего угрюмого викинга со светлыми кудрями не будут бить при мне. Мать вспыхивает радостью:

    «Он же добрый у меня. Никто не верит, а он добрый. Он знаете, как за братьями-сестрами смотрит! Он и по хозяйству, и в тайгу сходить… Все говорят — учится плохо, а когда ему учиться-то? Вы садитесь, садитесь, я вам чаю налью», — она смахивает темной тряпкой крошки с табурета и кидается ставить грязный чайник на огонь.

    Этот озлобленный молчаливый переросток может быть добрым? Я ссылаюсь на то, что вечереет, прощаюсь и выхожу на улицу. До моего дома двенадцать километров. Начало зимы. Темнеет рано, нужно дойти до темна.

    Наутро на уроке географии кто-то огрызается на мое замечание.

    «Язык придержи, — негромкий спокойный голос с задней парты. Мы все, замолчав от неожиданности, поворачиваемся в сторону Ивана. Он обводит холодным, угрюмым взглядом всех и говорит в сторону, глядя мне в глаза. — Язык придержи, я сказал, с учителем разговариваешь. Кто не понял, во дворе объясню».

    У меня больше нет проблем с дисциплиной. Молчаливый Иван — непререкаемый авторитет в классе. После конфликтов и двусторонних мытарств мы с моими учениками как-то неожиданно умудрились выстроить отношения. Главное быть честной и относиться к ним с уважением. Мне легче, чем другим учителям: я веду у них географию. С одной стороны, предмет никому не нужен, знание географии не проверяет районо, с другой стороны, нет запущенности знаний. Они могут не знать, где находится Китай, но это не мешает им узнавать новое. И я больше не вызываю Ивана к доске. Он делает задания письменно. Я старательно не вижу, как ему передают записки с ответами.

    Два раза в неделю до начала уроков политинформация. Они не отличают индийцев от индейцев и Воркуту от Воронежа. От безнадежности я плюю на передовицы и политику партии и два раза в неделю по утрам пересказываю им статьи из журнала «Вокруг света». Мы обсуждаем футуристические прогнозы и возможность существования снежного человека, я рассказываю, что русские и славяне не одно и то же, что письменность была до Кирилла и Мефодия. И про запад. Западом здесь называют центральную часть Советского Союза. Эта страна еще есть. В ней еще соседствуют космические программы и заборы, подпертые кривыми бревнами. Страны скоро не станет. Не станет леспромхоза и работы. Останутся дома-развалюхи, в поселок придет нищета и безнадежность. Но пока мы не знаем, что так будет.

    Я знаю, что им никогда отсюда не вырваться, и вру им о том, что, если они захотят, они изменят свою жизнь. Можно уехать на запад? Можно. Если очень захотеть. Да, у них ничего не получится, но невозможно смириться с тем, что рождение в неправильном месте, в неправильной семье перекрыло моим открытым, отзывчивым, заброшенным ученикам все дороги. На всю жизнь. Без малейшего шанса что-то изменить. Поэтому я вдохновенно им вру о том, что главное — захотеть изменить.

    Весной они набиваются ко мне в гости: «Вы у всех дома были, а к себе не зовете, нечестно». Первым, за два часа до назначенного времени приходит Лешка, плод залетной любви мамаши с неизвестным отцом. У Лешки тонкое породистое восточное лицо с высокими скулами и крупными темными глазами. Лешка не вовремя. Я делаю безе. Сын ходит по квартире с пылесосом. Лешка путается под ногами и пристает с вопросами:

    — Это что?

    — Миксер.

    — Зачем?

    — Взбивать белок.

    — Баловство, можно вилкой сбить. Пылесос-то зачем покупали?

    — Пол пылесосить.

    — Пустая трата, и веником можно, — он тычет пальцем в фен. — А это зачем?

    — Лешка, это фен! Волосы сушить!

    Обалдевший Лешка захлебывается возмущением:

    — Чего их сушить-то?! Они что, сами не высохнут?!

    — Лешка! А прическу сделать?! Чтобы красиво было!

    — Баловство это, Светлана Юрьевна! С жиру вы беситесь, деньги тратите! Пододеяльников, вон — полный балкон настирали! Порошок переводите!

    В доме Лешки, как и в доме Ивана, нет пододеяльников. Баловство это, постельное белье. А миксер мамке надо купить, руки у нее устают.

    Иван не придет. Они будут жалеть, что Иван не пришел, слопают без него домашний торт и прихватят для него безе. Потом найдут еще тысячу и один притянутый за уши повод, чтобы в очередной раз завалиться в гости, кто по одному, кто компанией. Все, кроме Ивана. Он так и не придет. Они будут без моих просьб ходить в садик за сыном, и я буду спокойна — пока с ним деревенская шпана, ничего не случится, они — лучшая для него защита. Ни до, ни после я не видела такого градуса преданности и взаимности от учеников. Иногда сына приводит из садика Иван. У них молчаливая взаимная симпатия.

    На носу выпускные экзамены, я хожу хвостом за англичанкой — уговариваю не оставлять Ивана на второй год. Затяжной конфликт и взаимная страстная ненависть не оставляют Ваньке шансов выпуститься из школы. Елена колет Ваньку пьющими родителями и брошенными при живых родителях братьями-сестрами. Иван ее люто ненавидит, хамит. Я уговорила всех предметников не оставлять Ваньку на второй год. Елена несгибаема, ее бесит волчонок-переросток, от которого пахнет затхлой квартирой. Уговорить Ваньку извиниться перед Еленой тоже не получается:

    — Я перед этой сукой извиняться не буду! Пусть она про моих родителей не говорит, я ей тогда отвечать не буду!

    — Вань, нельзя так говорить про учителя, — Иван молча поднимает на меня тяжелые глаза, я замолкаю и снова иду уговаривать Елену:

    — Елена Сергеевна, его, конечно же, нужно оставлять на второй год, но английский он все равно не выучит, а вам придется его терпеть еще год. Он будет сидеть с теми, кто на три года моложе, и будет еще злее.

    Перспектива терпеть Ваньку еще год оказывается решающим фактором, Елена обвиняет меня в зарабатывании дешевого авторитета у учеников и соглашается нарисовать Ваньке годовую тройку. Мы принимаем у них экзамены по русскому языку. Всему классу выдали одинаковые ручки. После того как сданы сочинения, мы проверяем работы с двумя ручками в руках. Одна с синей пастой, другая с красной. Чтобы сочинение потянуло на тройку, нужно исправить чертову тучу ошибок, после этого можно браться за красную пасту. Один из парней умудрился протащить на экзамен перьевую ручку. Экзамен не сдан — мы не смогли найти в деревне чернил такого же цвета. Я рада, что это не Иван.

    Им объявляют результаты экзамена. Они горды. Все говорили, что мы не сдадим русский, а мы сдали! Вы сдали. Молодцы! Я в вас верю. Я выполнила свое обещание — выдержала год. В сентябре мне дадут первый класс. Те из моих, кто пришел учиться в девятый, во время линейки отдадут мне все свои букеты.

    Начало девяностых. Первое сентября. Я живу уже не в той стране, в которой родилась. Моей страны больше нет.

    — Светлана Юрьевна, здравствуйте! — меня окликает ухоженный молодой мужчина. — Вы меня узнали?

    Я лихорадочно перебираю в памяти, чей это отец, но не могу вспомнить его ребенка:

    — Конечно узнала, — может быть, по ходу разговора отпустит память.

    — А я вот сестренку привел. Помните, когда вы к нам приходили, она со мной на кровати сидела?

    — Ванька! Это ты?!

    — Я, Светлана Юрьевна! Вы меня не узнали, — в голосе обида и укор. Волчонок-переросток, как тебя узнать? Ты совсем другой.

    — Я техникум закончил, работаю в Хабаровске, коплю на квартиру. Как куплю, заберу всех своих.

    Он вошел в девяностые как горячий нож в масло — у него была отличная практика выживания и тяжелый холодный взгляд. Через пару лет он действительно купит большую квартиру, женится, заберет сестер и братьев и разорвет отношения с родителями. Лешка сопьется и сгинет к началу двухтысячных. Несколько человек закончат институты. Кто-то переберется в Москву.

    — Вы изменили наши жизни.

    — Как?

    — Вы много всего рассказывали. У вас были красивые платья. Девчонки всегда ждали, в каком платье вы придете. Нам хотелось жить как вы.

    Как я. Когда они хотели жить как я, я жила в одном из трех домов убитого военного городка рядом с поселком леспромхоза. У меня был миксер, фен, пылесос, постельное белье и журналы «Вокруг света». Красивые платья я шила вечерами на подаренной бабушками на свадьбу машинке.

    Ключом, открывающим наглухо закрытые двери, могут оказаться фен и красивые платья. Если очень захотеть.

    © Anatoliy Sapr
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

    Исправлено пользователем Эми_Фара_Фаулер (18.11.18 07:28)

  • Бабушка ходит к внучке,что бы побыть с ней,когда родители заняты.....https://www.proza.ru/2016/09/24/1919

  • :biggrin:
    Показать скрытый текст
    Она стояла на пороге, улыбалась: «Вот и я. Зови меня просто Маша». «Проходите, – говорю, – Меня зовут Алексей. Раздевайтесь». Маша засмеялась: «Зачем же на вы? Нет, Леша, давай уж на ты».

    Сняла плащ, поставила огромную сумку и решительно вошла в комнату: «Времени мало, где начнем?». Я сказал, что мне все равно.

    Эту услугу мне посоветовал друг. В отличие от меня он женат, но как-то его жена с детьми уехала на все лето на дачу, друг заскучал посреди недели. И нашел сервис «Жена на час». Его рассказ мне страшно понравился, одному все-таки бывает грустно вечерами. Решил попробовать, вызвал эту Машу, крутобедрую брюнетку лет сорока. Я вообще люблю брюнеток с крепким телом.

    Маша тем временем уже сама начала в комнате. Она деловито заправляла постель, которую я не убирал месяц, и ворчала: «Мог бы и сам, а то рад все свалить на жену. Небось, и посуда немытая?» Я радостно ответил: «Да! Там целая гора!».

    Маша быстро пошла на кухню: «Да ты совсем уже! Еще и сковородки?».

    Я сел на стул, положил ноги на другой стул и с наслаждением смотрел, как Маша возится с посудой. Она мыла ее ловко, но молча.

    «Не, так не пойдет, – говорю. – Какая же это жена?»

    Маша улыбнулась: «Ой, отвлеклась, извини. Тебе как лучше – погромче или занудно?». Лучше занудно, сказал я.

    И Маша стала зудеть, как я ей надоел, испортил жизнь, а она сегодня только сделала маникюр, а тут я со своей посудой, совсем ничего не могу, ужасный человек, зачем только она за меня вышла.

    О, это было прекрасно. Сказать, что я получал удовольствие – мало. Я был в восторге. Но тут Маша вдруг обернулась: «Нет, а что ты молчишь? Что ты скажешь в свое оправдание?» Я сел поудобней: «А я чертовски устал на работе…» Тут Маша взбесилась: «Ах, ты устал? Вчера бухал с друзьями весь день и устал, да?» Тут она вежливо поинтересовалась: «Можно разбить одну тарелку?» Я кивнул: «Да, вон ту, с трещиной».

    Маша грохнула тарелку об пол: «А я не устала, да?»

    Боже, как это было эффектно и как похоже на нормальную семейную жизнь. Да, мне вдруг захотелось нормальной семейной жизни, хотя бы на час. Могу я, разведенный три раза, позволить себе эту слабость? И даже ее оплатить. На такое денег не жалко.

    Маша собрала осколки, вымыла пол, вытерла пыль. Открыла холодильник: «Слушай, так не годится. Тут должно быть пиво, а не только пожухлая колбаса». Зачем, спрашиваю, пиво? «Ну как? – засмеялась Маша. – Это же лучший повод еще поругаться». А, говорю, точно, но мне неохота в магазин. Маша грозно произнесла: «Ничего вы, мужики, не можете!»

    После чего достала из своей большой сумки три бутылки пива: «Все нужные средства я ношу с собой!» Одну убрала в холодильник, а две отдала мне: «Спрячь где-то, я должна буду найти». Ту, что она убрала, Маша тут же достала: «Это еще что, а? Тебе вчера было мало?». И вылила пиво в унитаз. Злобно взглянула на меня: «Так! Ты не скандалишь, значит, у тебя есть точно заначка!»

    К нашему огорчению, заначку Маша нашла очень быстро, в шкафу, между постельным бельем. Вот зараза, рассердился я. «Может, перепрячешь?» – спросила она. Нет, говорю, у нас с тобой будет другая игра – носки! И я показал ей корзину, где валялись постиранные носки. Их надо было рассортировать попарно. Маша с тоской взялась за носки, а я прилег на диван.

    «Давай включай свой футбол, – приказала она мне. – А я буду дальше зудеть». Нет, отвечаю, какой футбол без пива? Да и нет в мире зрелища интересней, чем хмурая жена, которая сортирует носки. И вообще мне теперь хотелось разговора по душам.

    «Ну вот еще! – вскрикнула Маша. – Нахамил мне, а теперь – по душам, да? Может, извинишься?» И минут десять мы препирались, кто из нас виноват. Я лежал на диване, Маша сортировала носки, мы ругались, это было наслаждение, это был дикий экстаз. Это была настоящая семейная жизнь. Наконец, я назвал ее дурой, Маша заплакала. Причем так натурально, что я даже вскочил с дивана и обнял ее за плечи: «Маша, ну извините, я увлекся…» Она взглянула глумливо: «Ага, извинился-таки! Ну давай по душам, что за проблемы?»

    И я долго рассказывал, какой тупой у меня начальник, как мне тяжело на работе, какая маленькая зарплата, как меня никто не ценит, как трудно мне жить, и как соседи тоже достали. Маша отложила носки, села рядом, посмотрела в глаза: «Милый, но я же рядом. Я же всегда буду рядом с тобой, не волнуйся. Хочешь, принесу тебе пива?»

    Ты же, говорю, его вылила. «Нет, – улыбается. – Те две бутылки я спрятала. Будешь?»

    Она принесла стакан, наполненный пивом… но в этот момент у нее запищал телефон. «Ой, извини, Леша, время вышло. Мне пора!» Я умолял Машу продлить еще на час, обещал заплатить по двойному тарифу, потому что мне еще очень хотелось пожаловаться на жизнь. Но Маша уже спешила в прихожую: «Не могу, сегодня еще два клиента, я очень востребована. Сколько вас таких, несчастных мужиков, которым нужен не секс, не какой-то разврат, а просто обыкновенная жена – хотя бы на час».

    И ушла. Я вылил пиво в раковину, мне и без него было хорошо. Какая же Маша чудесная жена, настоящая, как в жизни. И теперь я уже точно знал, что вызову Машу примерно через месяц. И это будет особенный вечер, потому что я «заболею». Буду лежать в кровати с температурой 37,3 и страдать. Пусть Маша попрыгает вокруг, пусть!


    © Беляков
    Скрыть текст

    чуть что, сразу - макума :dry:

  • ПАЕТОЧКИ
    Показать скрытый текст
    "Мы с женой лежали в постели. Все было, как и должно быть в две тысячи сто шестьдесят первую брачную ночь — жена в своем телефоне, я в своем.
    Из ее телефона по громкой связи доносился приторный до зубной боли женский голосок, адски мимикрирующий под мимимишность, от которого затупляются ножи и самоотклеиваются обои. Моя жена увлекается скрапбукингом, и это был чей-то онлайн мастер-класс.

    — ...мы же с вами провели онлайн опросик, и победила идея с зайчатками. Ну, что же, девчонки, на этот раз нам понадобятся анкеры, бордюрички, брадсы, ниточки берем обязательно вощеные и не забываем про паеточки. Перво-наперво делаем биговочку...

    Из этого потока профессиональный патоки я понял только "пивной картон" и "глиттер", и то, в случае со вторым словом мне наверняка все-таки показалось, что я его понял.

    —...берем дырокольчик и делаем в картончике прокольчики, раз, два, три, четыре, пять, шесть...

    Эта рукодельница из одиннадцатого века (если судить по "перво-наперво") когда-нибудь остановится, или мне ее прокольчики вместо овец на сон грядущий считать?!

    —...двенадцать, тринадцать, и не забываем про паеточки...

    Еще бы, могла бы и не предупреждать, я теперь про эти паетчоки до конца жизни не забуду.

    Я лежал неподвижно, якобы уставившись в свой телефон, и чувствовал, как по телу бежит неприятная волна шевеления волос. Где моя жена? Та, которая взглядом умела гнуть подковы? Чей реализм я время от времени глотал пригоршнями, в качестве лекарства от своего воображения? Ниточки обязательно вощеные? Really? Эй, ты, фея, обнюхавшаяся клея "Момент", так и подмывало меня крикнуть ведущей мастер-класса, немедленно верни мою жену!

    —...красочки у нас акриловые, ленточка у нас киперная, скотч у нас принтовенький...

    — Да пошла ты в жопу, — вдруг сказала жена, — красочки у нее акриловые.

    Она шумно выключила телефон, резко стянула с меня почти все одеяло, как обычно, и, не поворачиваясь ко мне, буркнула:

    — Спать!

    Я послушно засыпал, считая своих положенных овец, и думал о том, как все-таки хорошо, что никакие обнюхавшиеся феи не властны над нашим браком, даже в его две тысячи сто шестьдесят первую ночь."

    Автор-Олег Батлук.
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

  • А скоро Новый Год.
    Показать скрытый текст
    Уже два дня в доме пахнет мандаринами. Мама их купила целую большую сумку, и спрятала на балконе. Иногда можно незаметно утащить оттуда две штучки – себе и сестрёнке, и быстро их съесть, запихнув оранжевые мясистые шкурки под кровать.

    В большой комнате, в углу стоит ёлка. Её принёс папа три дня назад, и мы все её наряжали. Мама достала с антресолей большую коробку из-под сапог, перевязанную бечёвкой, в которой, утонув в вате, лежат хрупкие стеклянные шары и фигурки. Вот эту белку мне подарили в детском саду. За победу в каком-то конкурсе на утреннике. А вот это – царь. Все знают, что это мамин царь. Он старый совсем, и с дыркой на боку. Но мама всегда его вешает на самое видное место. Потому что этот царь старше её самой, как она говорит. И гирлянда у нас есть. Перепутанная вся. Мы её распутываем осторожно, и вешаем на ёлку. А потом папа выключает свет, и включает гирлянду в розетку. Сначала ничего не происходит, долго так. Сидим в темноте, и дышим. И вдруг гирлянда начинает мигать, освещая ватного Деда Мороза, стоящего на белой простыне под ёлкой, который тоже старше моей мамы, и наши с сестрой лица. У Машки оно то красное, то зелёное. У меня, наверное, тоже.

    Сегодня с самого утра мама с папой торчат на кухне, и что-то готовят. Слышится стук ножей о разделочную доску, и голоса «Проверь холодец на балконе, может, его пора в холодильник поставить?», «Ты курицу целиком запекать будешь или мариновать?» и «Ну, вот куда ты это положил, а? Сдурел? Я на ней фрукты режу, а он – селёдку!». По телевизору показывают «Иронию судьбы» и рыженькая девочка поёт про три белых коня. На улице ещё светло, а дома скучно. На кухню с запотевшими окнами меня не пускают, чтобы не мешалась. Начинаю ныть и капризничать. Получаю шлепок по заднице от мамы, а папа откладывает в сторону половину селёдки, моет руки, и берёт меня за плечо: «Доставай коньки, и помоги Маше одеться». Визжу и бегу по коридору, путаясь в сползших, не моего размера, колготках, и кричу «Машка, мы на каток щас пойдём!»

    Машка совсем не умеет кататься на коньках, два раза упала, надулась, и папа отнёс её на лавочку, где начал молча снимать с неё коньки, отчего Машка ещё больше надулась, а потом заревела. Совсем незаметно стемнело. Значит, скоро Новый Год. Папа машет мне рукой, и я подкатываюсь к лавочке, с готовностью протягиваю папе ногу в коньке, и, держась за папину шею, жду, когда он наденет синие пластмассовые чехлы на лезвия. Если б с нами не была папы, я бы ни за что не надела чехлы. Я бы доковыляла до кусочка асфальта возле канализационного люка, и била бы по нему коньком, чтобы искры летели. Как у Серебряного копытца. Один раз папа это увидел, и наказал меня. Я месяц не ходила на каток. В следующий раз буду выбивать искры подальше от своего дома. За Иркиным домом тоже есть люк с асфальтом.

    Дверь нам открывает мама. У неё на голове бигуди, и накрашен один глаз. В руке она держит коробочку с тушью для ресниц, в которую плюёт, и возюкает там щёточкой. Мне всё время хочется сделать так же. Плюнуть и повозюкать. Но мама всегда забирает свою косметичку, когда уходит на работу. Мама смотрит на нас с Машкой, и ругает папу. «Они ж все мокрые как мыши! Зачем ты им разрешил валяться в снегу? Я только-только с больничного! Щас опять обе заболеют, а кто с ними сидеть будет?!» Папа молча помогает нам снять коньки, а мама машет своей щёточкой, и убегает в ванную докрашивать второй глаз. Из ванной слышно мамино «Тьфу!». И непонятно: то ли она в тушь плюнула, то ли на папу рассердилась. Отсюда не видно.

    Мы с Машкой наряжаемся в костюмы. Я как будто бы Красная шапочка, а Машка как будто бы снежинка в короне. Я тоже корону хочу, но у меня уже красная шапочка на голове. Придумываю, как бы сверху надеть эту корону на шапочку, чтобы ничего не свалилось. Накрашенная на оба глаза мама в бигудях, бегает по квартире с тарелками. Мы с Машкой незаметно таскаем с них колбасу. Для себя и собаки Мишки. А плешь на тарелке с колбасой старательно маскируем укропом. Очень хочется есть. По комнате нервно ходит папа в сером костюме, дёргая себя за галстук, и косясь на бутылку водки. Папа сегодня напьётся и будет смешно танцевать, сгибая колени. Мы с Машкой всегда смеёмся когда он так танцует. Мы водку не пьём. Для нас мама купила много бутылочек с Тархуном, Буратиной и Лесной ягодой. Буратину можно налить во «взрослые» хрустальные фужеры, думать что это шампанское, а потом изображать из себя пьяных, и танцевать на полусогнутых ногах.

    Заходит мама, смотрит на часы, и говорит: «Проводим Старый Год». Мы с Машкой сразу принимаемся за колбасу, чтобы мама не заметила плешь под укропом. Кричим «Мне Тархун», «А мне Буратину», «Тогда мне тоже Буратину!», «А что ты за мной всё повторяешь? Пей свой Тархун!». По телевизору опять показывают Иронию судьбы, только по другому каналу. Мы с Машкой уже наелись, и уже хочется подарков. Но мы сидим, и молчим. И тоже смотрим Иронию судьбы. Когда на экране вдруг появилась Кремлёвская стена, куранты, и круглая крыша с красным флагом – мама закричала «Слава, выключай свет скорее!». Папа выключил свет, зажёг гирлянду, и на экране появилось лицо Горбачёва с синяком на лысине. Он непонятно говорил, а мама с папой слушали, держа в руке бокалы с шампанским. И мы с Машкой тоже встали, и подняли свои фужеры с Буратиной. А потом начали бить куранты, а мама сказала «Скорее загадывайте желание!» Я загадала себе куклу Джульетту и магнитофон, а Машка, это и так понятно, железную дорогу. Я очень быстро всё загадала, а куранты всё били и били. Стало жалко, что у меня больше нет желаний, и я быстро загадала ещё, чтобы все люди в мире никогда не болели. Только я загадала про всех людей – по телевизору запели «Союз нерушимый республик свободных». Я тоже запела. У меня на всех школьных тетрадках этот гимн написан на задней обложке. Я все слова наизусть знаю. Папа включил свет, и крикнул «Ура!», и мама крикнула. И мы с Машкой тоже. Хотели чокнуться своим Буратиной с родителями, а они не разрешили.

    Машка шепнула мне на ухо: «А сейчас будут подарки», и мы посмотрели на папу. Папа подёргал себя за галстук, прислушался к чему-то, и вдруг схватил меня за руку: «Побежали! Я слышу, что на лестнице кто-то есть! Это Дед Мороз!» Мы побежали. Машка корону уронила, а у меня шапочка упала, но я её подобрала. На лестнице никого не было. Мы посмотрели на папу, а он тащил нас по лестнице наверх. «Он выше убежал, догоняйте!» Мы добежали со второго этажа до девятого, но Деда Мороза не нашли. Машка заревела, а я сдержалась. Открылись двери лифта. Это папа за нами приехал. «Что, говорит, - упустили Деда Мороза? А он уже успел к нам домой зайти, и подарки вам оставить. Быстрее в лифт». Машка плакать перестала, а я подумала, что папа всё врёт. Не мог Дед Мороз так быстро от нас убежать, и вернуться к нам домой с подарками. Но папа не обманул. В комнате была настежь распахнута балконная дверь, и на паласе лежал настоящий снег, на котором отпечатались человеческие следы! А под ёлкой лежал серый мешок, и в нём что-то было! Я потрогала снег на полу, и спросила маму: «Это правда Дед Мороз приходил?», а мама сказала «Конечно. Вы только убежали – и вдруг распахивается балконная дверь, метель такая что не видно ничего, и Дед Мороз появился. В валенках и с мешком. Говорит «А где же Маша с Лидой?» Я ему говорю: «Дедушка, а они на лестнице тебя ищут», а Дед Мороз извинился, сказал: «Эх, не успею я с ними повидаться, меня другие детишки ещё ждут», и ушёл» И я сразу очень ясно представила себе и метель эту, и Деда Мороза с мешком. Снег на паласе растаял уже, а я запомнила какие там следы были. Это точно от валенок. Машка уже мешок развязала, и теперь сопит, и роется в нём. Я тоже полезла. Машку толкаю, а она меня отталкивает. Только мы всё равно поняли кому какой подарок. Мне – куклу Джульетту, а Машке железную дорогу. Ха, а Ирка говорит, что Дед Мороза не существует, и подарки дарят мама с папой. Всё она врёт. Мама с папой даже не знали, что мы с Машкой загадали под бой курантов. Только магнитофона нету почему-то. Наверное, на следующий год подарит. Когда я подрасту. Всё равно у меня даже кассет никаких нету, чтобы музыку слушать…

    ***

    А скоро Новый Год. Скоро надо будет ехать в «Метро», и коробками закупать шампанское, водку, колбасу, консервы. Надо будет позвонить Машке, она мне всегда икру хорошую через мужа достаёт. Платье своё белое, в котором я летом на свадьбе у Женьки была, достать надо. По-моему, там пятно. В химчистку отдать нужно, если не забуду. Надо определиться где я Новый Год встречать буду: дома, в гостях, или на даче. Чулки купить нужно, и туфли откопать белые. Не помню, куда я их сунула. Ирке позвонить не забыть бы. Она мне рецепт салата дать обещала. Список подарков составить, чтобы никого не забыть. Сыну – МР3 плеер, Машке – игрушечный мотоцикл, для её коллекции, маме – духи и новую тушь, она намекала стеснительно, а папе… А папе я подарю этот рассказ. Я подарю ему его по телефону, ровно в полночь. Пока бьют куранты, и играет гимн России. Я буду ему читать это с листа, и сдерживаться, чтобы не заплакать. Как тогда. Двадцать три года назад. На лестнице. На девятом этаже. Когда мне всего на одну секунду показалось, что папа может меня обмануть…

    © Лидия Раевская
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

  • Лидок выдает более лиричное, изменяется, настаивается, отлично :улыб:

    он относил себя к культурным
    но те назад его несли

  • Ванька
    Показать скрытый текст
    У Дашки было девяносто пять килограммов веса. И это при росте сто шестьдесят два сантиметра. Понятно, что с такими параметрами, она не укладывалась ни в какие формулы соотношения роста и веса. Хуже того, Дашка точно не знала свой размер и с трудом находила одежду. Продавцы в магазине, завидев её, насмешливо морщились и старались не замечать Дашку, давая понять ей, что Дашкины проблемы – это не их проблемы. Приходилось идти на рынок. Там сердобольные тётушки навскидку находили ей платья и юбки величиной с парашют.
    Дашка не то, чтобы любила поесть. Просто не есть она не могла. Начинало сосать под ложечкой, и появлялись суицидные мысли. Если в этот момент не сунуть что-нибудь в рот, дело могло закончиться в морге.
    Одно время Дашка даже подумывала стать борцом сумо, чтобы оправдать свои габариты, но после первой же тренировки ей понадобился нашатырь и двойная порция гамбургеров.

    Хотела ли она похудеть?
    Дашка старалась об этом не думать. А чего хотеть того, что неосуществимо?! Лучше булку съесть.
    Но примерно раз в год она снилась себе с тонкой талией, узкими бёдрами, длинными ногами и интеллигентно-небольшой грудью. На ней было короткое платье, туфли на шпильках и отчего-то венок из одуванчиков на голове. В общем, худеть Дашка не собиралась. Как растолстела в семнадцать лет на почве стресса перед экзаменами, так и ходила. А ведь пора было подумать о муже, детях, уютном гнезде и о чём там ещё принято думать в двадцать пять лет, но что совершенно несовместимо с девяносто пятью килограммами?..
    Из мужиков Дашке нравился Брэд Питт. Ну, и немножко сосед с верхнего этажа, потому со спины он был похож на Брэда Питта. Короче, мужской вопрос Дашку не интересовал. Как-то не понимала она мужского вопроса и всех переживаний с ним связанных.
    Дашка жила размеренной, неторопливой жизнью: работа, сериалы, женские
    детективы, работа. Ну и еда, конечно. Много еды.

    Счастье кончилось в одно прекрасное утро. К Дашке пришла двоюродная сестра Алла, и, выставив перед собой худосочного, белобрысого мальчика, попросила:
    – Дашка, будь человеком, посиди с Ванькой, а я в Сочи слетаю, личную жизнь улажу.
    – Надолго? – жуя бутерброд, уточнила Дашка.
    – Недели на две, – пожала плечами Алка. – А может, на месяц, как масть пойдёт.
    Ваньке было семь лет, он выглядел паинькой, и Дашка решила, что обузой племянник для неё не будет.
    – Ладно, я всё равно в отпуске, пусть живёт, – великодушно согласилась она.

    Всё началось с мелочей.
    – Не буду борщ, – сказал вечером Ванька, усаживаясь за стол. – И пельмени не буду.
    А винегрет тем более не буду.
    – А что будешь? – без особого интереса спросила Дашка.
    – Пиццу с морепродуктами.
    – Нет у меня ни пиццы, ни морепродуктов. Не хочешь есть, ложись спать голодным, – очень просто решила проблему Дашка.
    В три часа ночи её разбудил звонок. Дашка открыла дверь, и посыльный вручил ей огромную коробку, разрисованную крабами, кальмарами и прочей морской гадостью. Оказалось, что со Дашкиного домашнего телефона поступил заказ. Ошалевшая Дашка отдала посыльному аж семьсот рублей.
    Ванька спал как младенец. Будить и бить его было как-то неправильно. Дашка решила перенести беседу на утро. Она посмотрела на пиццу и почувствовала к ней отвращение.
    Но утром воспитательной беседы не получилось…
    Вместо зубной пасты в тюбике оказался клей, из душа на Дашку не пролилось ни капли воды, из унитаза выскочила механическая лягушка, а из фена в лицо выстрелила мучная пыль.
    Выход получался только один – бить. Дашка схватила ремень от юбки и помчалась за Ванькой, который заученно и бесстрастно начал маневрировать между мебелью. Он скользил между креслом, диваном, сервантом и столом, словно скользкий уж между камнями. Дашка выдохлась через минуту и обессиленно упала в кресло.
    – Сволочь, – сказала она.
    – Жиртрест, – с безопасного расстояния огрызнулся Ванька.

    Если бы Дашка знала, что это только начало! «Семечки», – как говорила их общая с Алкой бабушка…
    – Картошку не буду, винегрет не буду, а в особенности не буду пиццу с морепродуктами, – сказал за завтраком Ванька.
    – А что будешь? – зло прищурилась Дашка, которой первый раз в жизни с утра не хотелось есть.
    – Лозанью и фруктовый торт.
    – Если позвонишь в ресторан и сделаешь заказ на дом, убью, – лаконично предупредила она Ваньку.
    – Сначала поймай, корова, – ухмыльнулся племянничек, ловко увернувшись от оплеухи.

    В то утро Дашка впервые за долгое время расплакалась. Она прорыдала в ванной целых пятнадцать минут, словно несчастная женщина, узнавшая об изменах любимого. Когда она вытерлась полотенцем, на лице остались чёрные разводы. Дашка так и не поняла: щёки и лоб испачкались о полотенце, или полотенце о щёки и лоб…
    К обеду у Дашки выработалась чертовская осторожность. К вечеру фантастически обострилась интуиция. Она не ступала по квартире ни шагу, не просчитав в уме, какими последствиями он ей грозит.
    При открывании шкафов взрывались петарды. При закрывании ничего не взрывалось, но Дашка приседала от страха. Прежде чем сесть, она проверяла, не намазан ли чем-либо собственный зад, и нет ли клея или кнопок на кресле. Механическая лягушка Дашку достала. Она с отвратительным криком выпрыгивала из всех щелей и углов. К вечеру Дашка перестала её бояться. Ванька несколько заскучал и оживился только тогда, когда, ложась спать, Дашка обнаружила под одеялом отрубленную кровавую руку. Она визжала до тех пор, пока не прибежали соседи и битьём руки о батарею не доказали Дашке, что она резиновая.
    Спать Ванька улёгся довольный.
    Дашка проворочалась без сна до утра, даже не вспомнив, что за весь день ничего не поела.

    Через два дня к Дашке пришла комиссия из отдела опеки и попечительства.
    – Почему ваш ребёнок просит милостыню возле метро? – строго спросила тётка с рыжей химией на голове и лекторскими очками на переносице.
    – Что делает мой ребёнок? – не поняла Дашка.
    – Просит милостыню! – повысили голос тётка. – Причём, берёт не только деньгами, но и продуктами!
    – Ну, начнём с того, что это не мой ребёнок, – нахмурилась Дашка.
    – А чей?! – заорала инспекторша, или кто она там была. – Вы мальчишку голодом морите? Кормить не кормите?!
    Дашка жестом пригласила пройти тётку к холодильнику.
    – Только под ноги смотрите и никуда не садитесь, – предупредила она «опеку». Распахнув холодильник, Дашка продемонстрировала тётке запасы, которых хватило бы экспедиции, отправившейся зимовать в Арктику. Правда, запасы были несвежие, так как Дашка несколько дней не ходила в магазин по причине отсутствия аппетита, но тётке это было знать ни к чему. «Опека» пожала плечами, нахмурилась, и только хотела сказать своё веское слово в защиту Ваньки, как в рыжую химию, прямо с двери, с мерзким кваком прыгнула механическая лягушка. «Опека» завизжала, Дашка захохотала, и тут, сразу в нескольких углах кухни рванули петарды. Дашка даже не вздрогнула, зато «опека» неизящно и глупо присела, закрыв голову бюрократической папкой, из которой посыпались документы.
    – Тяжёлый ребёнок, – вздохнув, пояснила Дашка «опеке». – Отца нет, мама в Сочи.
    – В кружок его запишите, – буркнула тётка, собрав документы и ретируясь к двери.
    – У нас хорошие кружки есть в Доме культуры: рисование, бальные танцы и… оригами.
    – Хорошо, – пообещала «опеке» Дашка, закрывая за нею дверь. – Только не завидую я вашему оригами.
    Ванька беззвучно хохотал на диване.
    – Сукин ты сын, – беззлобно сказала Дашка. – Зачем побираешься?
    – Так подают! – ответил Ванька, показывая карманы, забитые деньгами.

    Ночь прошла спокойно, если не считать звонка на Дашкин мобильный. Шёпотом ей было дано указание вынести из дома все деньги и ценности, и закопать их в песочнице, сказав «крэкс, фэкс, бэкс!». Дашка так устала от всех этих шуточек, что послала звонившего по совсем не детскому адресу.
    А утром пришёл сосед. Тот самый, похожий со спины на Брэда Питта. Дашка сначала потеряла дар речи, но быстро пришла в себя, когда сосед начал орать, что его машину с её балкона забросали яйцами, а ручки дверей густо смазали вазелином. Спереди сосед оказался копией Стаса Пьехи, к которому Дашка ровно дышала.
    – Я три раза упал! – вопил он, показывая жирные руки и грязные джинсы. –
    Мальчишки во дворе видели, что это сделал ваш охламон!
    – Это не мой охламон! – заорала на него Дашка.
    – А чей, мой, что ли?! – закричал гибрид Стаса Пьехи и Брэда Питта. – Почему он прицепился именно к моей машине?!
    Дашка, изловчившись, поймала Ваньку за ухо и потащила во двор.
    – Почему ты прицепился именно к его машине? – трагически спросила она, держа Ваньку практически на весу.
    – Потому что у него самая крутая тачка во дворе, а значит, он бандит, – объяснил Ванька, даже и не думая вырываться. – Приличные люди на «Лексусах» не ездят!
    – Ах, ты! – замахнулся на него сосед, но вовремя спохватился и сунул руку в карман.
    – Хорошо, если я скажу тебе, что я не бандит, а зубной врач и у меня есть своя клиника, ты отцепишься от моей машины?
    – Нет, – сказал Ванька, болтая ногами в воздухе.
    – А когда отцепишься?
    – Когда ты на Дашке женишься! – заорал Ванька. – Тогда у меня будет крутой дядька на «Лексусе»!
    Сосед громко фыркнул и уехал с разводами от яиц на лобовом стекле. Дашка выпустила Ваньку.
    – Балбес, – сказала она. – Теперь на мне вообще никто не женится.
    – Спокуха, сеструха, – отпрыгнув подальше, заявил Ванька. – Я подгоню на твои телеса самых крутых в городе перцев! Дашка подпрыгнула и погнала Ваньку по двору с воплем «Убью!».

    А вечером был пожар. Маленький, ненастоящий, но очень запоминающийся. Ванька поджёг на балконе скворечник. Хорошо, что птенцы уже вылетели, плохо – что предварительно Ванька забил скворечник ватой. Но хуже всего было то, что, вернувшись из магазина, Дашка не обнаружила в сумке ключей. Ждать пожарных у неё не хватило сил. Дашка взяла у соседки лейку с водой и по пожарной лестнице полезла тушить это безобразие. Внизу столпился любопытный народ, среди которого Дашка отчётливо различила белобрысый затылок Ваньки.
    На середине пути с Дашки слетела юбка. Просто взяла вдруг и полетела вниз, будто ей не на чем было держаться. Дашка очень удивилась. С неё никогда не слетала одежда, даже если отлетали все пуговицы и ломались молнии. На девяноста пяти килограммах всегда есть за что зацепиться. Когда юбка спланировала на толпу, Дашка для приличия вскрикнула, хотя ей было плевать, что о ней подумают. Тем более, что на белье она не экономила.
    Толпа зааплодировала, засвистела и захохотала. Дашка залила из лейки скворечник, прошла через балкон в квартиру, и под привычные взрывы петард попыталась переодеться. К её удивлению все вещи оказались непомерно большими. И как она не замечала, что в последнее время ходит в хламидах на три размера больше?
    Дашка чуть не заплакала. Ко всем несчастьям прибавилось ещё одно – ей нечего стало носить.
    Дашка обернулась два раза халатом и вышла на улицу, прихватив ремень.
    Ванька сидел в песочнице и швырялся песком в толпу.
    Какая-то тётка попыталась отвесить ему затрещину, но получила в глаза горсть песка.
    – Простите его, – жалобно обратилась Дашка к толпе, забыв про ремень. – Он сирота! Папы нет, мама в Сочи…
    – А тётка дура! – закончил Ванька.
    И Дашка вновь погнала его по двору с воплем «Убью!!!»

    – Ванька, ну ты же хороший мальчик, – сказала Дашка дома, в минуту затишья между взрывами и нападениями лягушки.
    – Кто сказал? – нахмурился Ванька.
    – Ну… я сказала, – неуверенно ответила Дашка. – Хочешь, я тебя в кружок бальных танцев отдам?
    – Лучше велик купи, толстуха!
    На следующий день Дашка купила велосипед. Ваньки не было слышно три дня. Дашка даже съела творожный сырок и без приключений помыла голову. Где и чем питался Ванька, она понятия не имела.
    Однажды вечером он пришёл с шишкой на лбу, выбитым зубом и расцарапанными коленками.
    – Под машину попал, – коротко пояснил Ванька, поставив в угол завязанный в узел велосипед. Потом, правда, выяснилось, что это машина под него попала. Соседский «Москвич» лишился лобового стекла, бампера, а заодно и водителя, который надолго слёг в неврологический диспансер.
    С велосипедом было покончено.

    Ванька попросил компьютер. Дашка готова была чёрта лысого ему купить, лишь бы он забыл про петарды, механическую лягушку, отрубленные руки и ночные звонки на её мобильник с распоряжениями похоронить в песочнице все свои капиталы. Взяв кредит, Дашка купила компьютер.
    Ваньки не было слышно недели две. За это время Дашка успела наскоро прибрать квартиру, помыться в ванной без ущерба здоровью, и купить новый гардероб. По привычке она пошла за вещами на рынок. Увидев её, знакомые тётки присвистнули.
    – На какой диете сидите? – спросили они.
    Дашка хотела сказать, что диета называется «Ванька», но не рискнула.
    Вещички ей подобрали отличные, в том смысле, что среди них были недоступные раньше юбки выше колен и узкие брюки.
    Через неделю пришёл счёт за Интернет. Увидев в квитанции сумму, Дашка стала громко икать, смеяться и плакать одновременно. Её откачивали всем подъездом, и всем спиртным, которое было в многоквартирном доме. Очухавшись, Дашка попыталась возродить интерес Ваньки к лягушке, петардам, резиновой руке и ночным звонкам, но попытка не удалась. Ваньку тянуло во всемирную паутину. Дашка взяла ещё один кредит и оплатила счёт. Потом пригласила мастера и попросила его отрубить Интернет. Поняв, что выхода в сеть нет, Ванька ушёл из дома, прихватив все наличные деньги.
    Два дня Дашка жила спокойно и даже начала смотреть сериал. На третий день она поняла, что ей не хватает опасностей. Ванька приучил её жить вечном стрессе, и это превратилось в жизненную необходимость. Дашка пошла к метро и забрала оттуда грязного, но довольного Ваньку с коробкой звенящей мелочи.
    Беспризорная жизнь пошла Ваньке на пользу. Он забыл про Интернет и вернулся к прежним забавам. В доме опять всё взрывалось, пачкалось, падало на голову и выскакивало из-под ног.

    – Ну что тебе не хватает?! – взмолилась однажды Дашка.
    – Мамки, папки, братика и сестрички, – не моргнув, ответил Ванька.
    Ни на какие кредиты Дашка дать ему этого не могла.
    – Может, хоть собаку купишь? – хитро прищурился Ванька.
    Дашка расплывчато пообещала, что «подумает».
    Килограммы всё уходили. Есть было некогда и опасно для жизни. Самое безобидное, что мог подсыпать Ванька в еду – это дохлые мухи.
    Скоро одежда, купленная на рынке, стала большой. Дашка рискнула и отправилась в магазин.
    – Да вы как конфетка, – похвалил Дашку продавец, когда она примерила узкое платье. – Бывают же такие фигуры!
    Дашка не стала уточнять свой размер, она привыкла жить, не зная его.

    Наутро пришёл сосед. Зубной врач был чем-то смущён и расстроен одновременно.
    – Похоже, нам всё-таки придётся пожениться, – с места в карьер заявил он. – Твой дуралей сегодня замазал мне фары зелёнкой, на номерах нарисовал бабочек, а на зеркало заднего вида наклеил картинку с совсем другим задним видом. Я в столб въехал! Хорошо, хоть не задавил никого. Так что выход один…
    – А вдруг я соглашусь? – захохотала Дашка.
    – Во всяком случае, я этого не испугаюсь, – сказал сосед и ушёл.
    Дашка прикинула себя в роли жены зубного врача и поняла, что она ей совсем не противна.

    Вечером Ванька свалился с ангиной. У него поднялся жар и пропал голос. Дашка вызвала «Скорую», накупила лекарств, и целую ночь дежурила у его постели. Ванька был тихий, беспомощный и беззащитный. Не удержавшись, Дашка погладила его по голове.
    – Мама?! – приоткрыв мутные глаза, спросил Ванька.
    – Мама в Сочи, – всхлипнула Дашка и отчего-то поцеловала его в горячую щёку.
    Весь следующий день она пыталась дозвониться до Алки, но её телефон был отключен. Видно, у Алки «масть пошла», или, наоборот – «не пошла», Дашка ничего в этом не понимала.
    Ванька проболел две недели. За это время Дашка узнала всё, про фолликулярную ангину, и как её лечить. Она ходила к врачам, знахаркам, и даже в церковь. Когда однажды утром она выпила чай с горчицей, то поняла – Ванька пошёл на поправку.

    Зубной врач больше не приходил. Видимо, проблема женитьбы на Дашке отпала вместе с болезнью Ваньки. Машину никто не портил, и жениться стало необязательно. Дашка со злорадством ждала, когда Ванька окончательно встанет на ноги. И дождалась.
    В квартире прогремел мощный взрыв. Вынесло окна, надвое разнесло шкаф, раскурочило компьютер и телевизор.
    – Не рассчитал, – сказал Ванька.
    – Ты не ранен?! – рыдая, ощупывала его Дашка. – Не покалечен?!!
    – Чем? – презрительно фыркнул Ванька. – Всего-то грамм двести тротила.
    Выглянув в разбитое окно, Дашка увидела, как зубной врач суетится возле своего «Лексуса», проверяя, не повреждена ли взрывом машина. Другие соседи даже не вышли. Они привыкли, что название всем бедам одно –
    ВАНЬКА.
    – Он сирота, – плача, давала показания Дашка следователю прокуратуры. – Хороший мальчик! Папы нет, мама в Сочи, а тётка дура…

    Прошло больше месяца, а Алка не приезжала. Дашка вставила стёкла, выбросила испорченный шкаф, отдала в починку компьютер и купила собаку. Ванька так увлёкся щенком, что забыл про эксперименты с тротилом.
    «Лексус» под окном пропал, переехав, видимо, на стоянку. Но однажды вечером, увидев его на привычном месте, Дашка не выдержала и сама с удовольствием намазала ручки дверей вазелином. На следующее утро раздался звонок. Дашка открыла дверь, привычно увернувшись от упавшего сверху пакета с песком и пнув под зад орущую лягушку. На пороге стояла загоревшая Алла.
    – Мне Дашу, – сказала она.
    – А я кто? – возмутилась Дашка.
    – Ты?!! – поразилась сестрица и вдруг захохотала: – Это мой засранец тебя до сорок второго размера довёл?!
    – Он не засранец, – мрачно сказала Дашка, пропуская сестру в квартиру.
    – Слушай, с тебя пятьсот баксов за курс похудания! – Алка, прежде чем сесть, внимательно оглядела стул. – Мне его надо ещё Маринке подкинуть, у неё десять килограммов лишнего веса!
    – Не надо его никуда подкидывать! – возмутилась Дашка.
    – Да мне ещё на Кипр надо смотаться, – смутилась вдруг Алла. – На неделю, или две, как масть пойдёт…
    – Вот и езжайте на свой Кипр! – сказал бас в коридоре, и на кухню зашёл сосед.
    Оказалось, что Дашка не закрыла дверь, и он слышал весь разговор.
    – А вы кто? – игриво спросила Алка зубного врача.
    – Жених, – представился врач, и, взяв с полки средство для мытья посуды, хотел отмыть руки от вазелина. Не успела Дашка его предупредить, как руки врача по локоть оказались в чёрных чернилах.
    – Сколько перемен! – вздохнула Алка и встала. – И всё за такое короткое время! Вот это масть! – восхитилась она. – Так мне Ваньку к Маринке отправить, или он тебе ещё пригодится?
    – Пригодится, – буркнула Дашка.
    – Пригодится, – подтвердил врач, рассматривая свои руки.

    Когда за Алкой захлопнулась дверь, Дашка поняла, что не причёсана и не одета.
    – Не суетись, – остановил её сосед. – Тебя и так весь дом без юбки видел.
    – Могли бы и представиться, – обиделась Дашка, всё же натягивая на ночнушку халат.
    – Стас, – протянул врач перепачканную ладонь.
    Дашка захохотала.
    – А я видел, как ты мне вчера ручки дверей вазелином мазала, – сказал Стас, не зная, куда деть свои руки.
    Дашка перестала смеяться и почувствовала, что краснеет.
    – Простите, – пробормотала она. – На меня Ванька плохо влияет.
    – Ванька на всех плохо влияет, – вздохнул Стас. – Может, усыновим его, чтобы пороть можно было?
    – Может, усыновим…
    Они подошли к кровати, где в обнимку с собакой спал Ванька.
    – Только на бальные танцы я не буду ходить, – не открывая глаз, сказал он.
    – Куда я скажу, туда и пойдёшь, – показал ему чернильно-вазелиновый кулак Стас.

    © Ольга Степнова
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

  • :live:

  • Интервью с попугаем
    Показать скрытый текст

    "Где-то году в 96-м, я поехала брать интервью у Руцкого. Экс-мятежник жил в огромной квартире неподалеку от храма Христа Спасителя. Я позвонила в дверь. Тишина. Через пару минут я заметила, что она не заперта и легонько ее толкнула. Дверь открылась и я увидела, что меня встречает… попугай. Он был какой-то монотонно мутнозеленой раскраски, но такого огромного размера, что я замерла.

    — Кто? — сказал попугай.

    Я так растерялась, что полезла за визиткой, но потом одумалась.

    — Драстье, — сказала я попугаю в тон, надеясь, что если я буду коверкать слова, то он меня лучше поймет.

    — Вор, — сказал попугай утвердительно.

    Я совсем скисла. К счастью в этот момент из кухни вышла жена Руцкого:

    — Не обращайте внимания, он всех подозревает в воровстве. Когда я вороне на карниз крошу хлеб, он истошно орет: крадут! крадут!

    Не помню, как звали эту прекрасную птицу, но она (он), подозрительно оглядываясь, провел меня в кабинет к Руцкому. И остался слушать.
    Поначалу Руцкой говорил спокойно, но дойдя до октябрьских событий 93-го года, он перешел на повышенные тона и начал размахивать ручищами.
    Попугай огорчился и встрял:

    — Что ты кричишь! Что ты кричишь! Что ты кричишь!

    — Заткнись, — рявкнул на него Руцкой и показал кулак. — Это мне друзья на выход из Лефортово подарили. Болтливый зараза — говорит все.

    Попугай оказался не просто болтливым. Он перехватил инициативу и на каждую реплику Руцкого кричал: Врет! Не ори! Вор! Крадут! ( последнее, поглядывая в мою сторону). У меня создалось впечатление, что он отлично понимает, о чем говорит хозяин.
    Руцкой поначалу рычал на птицу, но когда интервью превратилось в перепалку экс-вице-президента России и попугая (у меня на пленку записалось только их поочередное — не ори! сам дурак!), экс-вице схватил попугая и засунул его в огромную клетку.

    — Мерзавец, — это сказал Руцкой. Попугай на секунду замолчал — он подбирал слова.

    — Предатель, — вдруг спокойно сказал попугай. Экс-вице побагровел.

    Я была готова выключить диктофон и откланяться — ничего лучше бы я уже не услышала. Я ошибалась.
    Руцкой взял плед и накрыл им клетку. Наступила тишина. Какое-то время мы оба приходили в себя после бури.

    — Так о чем мы говорили? О Чечне? Я в свое время говорил Ельцину, что Чечню надо накрыть экономической блокадой, как я этого попугая одеялом. И они будут сидеть, как он сейчас, и не питюкать.

    — А я тут, а я тут, а я тут, — раздалось из-под одеяла тихо, но уверенно."

    Диана Качалова.
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

  • Усы.
    Показать скрытый текст
    Все, абсолютно все без исключения мечтают заарканить какого-нибудь подходящего мужичка и править им. Или чтобы он правил. Третьего не дано. Это великое знание я приобрела в девятнадцать лет и с тех пор убеждений не меняла. И была я юна, и, как теперь только стало понятно, — прекрасна. Но разговор не обо мне, отвлеклась.

    Была у меня тогда очень пожилая тридцатипятилетняя подруга. Практически древняя старуха. Работала она заведующей столовой большого НИИ, статусная была женщина. И у нее, в свою очередь, были еще более древние и не менее статусные подруги. Одна, тридцативосьмилетняя, заведовала овощебазой, вторая, самая старая сорокалетка, была главным кадровиком огромного ДСК. Жили они себе поживали сырами в масле. Все у них было, и ничего им за это не было. Четырехкомнатные квартиры в хрустальных люстрах и вазах, в узбекских коврах и невероятной комфортности спальных гарнитурах. Великие женщины. Ко всему этому благолепию у двоих прилагались мужья. У завстоловой — разбитной монтажник Игорюха, у завбазой — добрейший руководитель заводской самодеятельности, гармонист Колясик (так и только так его называла супруга). У главного кадровика мужа не было. И это было страшной трагедией. Во всяком случае все наши посиделки на определенном градусе заканчивались ее горькими рыданиями с причитаниями: какие все счастливые и только она, одна она одинока, как маяк в океане, и нет ей в этой жизни ни просвета, ни счастья. Боль одиночества была настолько страшной и материальной, что хрустали тускнели и переставали звенеть, а ковры теряли шелковистость. Не жизнь, а дно Марианской впадины. Для меня, считавшей, что в сорок только две дороги: в крематорий или геронтологический санаторий, эти страдания были смешны до колик. Какая любовь может случиться с человеком с перманентом, рубиновыми перстнями на трех пальцах и отметкой в паспорте — сорок лет?! Постыдились бы… Но молчала я, понятное дело. А вот верные подруги не молчали. Утешали, строили планы захвата какого-нибудь зазевавшегося вдовца и разведенца. А он все никак не находился. А если и находился, то не подходил по параметрам: то выяснится, что будущий счастливый жених тихий алкаш, то ходок, то статью не вышел. Кадровик (звали ее Марией) была женщиной монументальной и терпеть рядом с собой какой-то там «поросячий ососок» (цитата) не собиралась. А вот в кошельки претендентов дамы не заглядывали — не считали нужным, все же у них было, вы помните. Пока шли трудные поиски, навстречу своему счастью из северной деревушки выехал мужчина в самом расцвете лет по фамилии Генералов и пришел устраиваться на работу в ДСК. Монтажником. Рука судьбы уже крепко держала за холку счастливца, шансов увернуться не было никаких. И попадает он на собеседование не к рядовому кадровику, а к нашей рубиново-перманентной Марии. А чтоб вы все до конца понимали, фамилия Марии была не менее героической, оцените: Маршал. Вечером был созван весь генштаб и адъютанты в моем лице. На кухонном столе лежали карты боевых действий. А если быть точной — от руки написанная биография и фото соискателя на позицию монтажник-высотник. С паспортного черно-белого фото на нас смотрел мужик с тяжелым взглядом и усами, которых хватило бы на пять составов «Сябров» и «Песняров». Мария рыдала. От любви, конечно же. Это была страсть с первого взгляда. Сокрушительная. Мы с пристрастием разглядывали Усы и осторожно делились впечатлениями:
    — Ну ничего так мужикашка: чернявенький, усявенький.
    (Комментарий завстоловой.)
    — Наташа, да ты посмотри на его нос! Гоголь от зависти умер бы, Сирано де Бержерак глаз при таком носе не поднял бы из уважения к пропорциям.
    (Это уже я умничаю.)
    На меня жестко посмотрели.
    Терпеливо вздохнули и в три голоса объяснили, что большой нос для мужчины как раз является подтверждением его… гм… несокрушимой мужественности (жизнь, конечно, потом внесла в эти знания свои коррективы, да не об этом сейчас разговор). Но тогда я поверила подружайкам на слово. Задавили опытом. Соборно решили, что такие усы не имеют права бесхозно болтаться по городу и что «надо брать». Но как? Как подкатить к простому работяге, если ты вся в хрусталях и песцовой шапке, а он в общаге на панцирной сетке?

    — Наташа, ну как я с ним подружусь, он же не пьет! Совсем!
    — Закодированный что ли?
    — Не знаю, не пьет, и все, ни граммулечки! Я уже и в гараж его звал, и в баню. Он приходит — и не пьет. Машину, вон, батину отремонтировал, как новая теперь фырчит — и не пьет; парится в бане, как черт, и не пьет — как с ним дружить?

    Усы по решению женсовета были определены к мужу завстоловой в бригаду монтажников, с целью охмурения сначала «великой мужской дружбой» с последующим захватом уже женским генштабом. Но Усы не сдавались. Усы не пили, не курили и не читали советских газет. Усы оказались интровертами, которые быстро делали порученное им дело и тут же скрывались в общежитии. По свидетельствам очевидцев, Усы записались в городскую библиотеку, много читали и что-то время от времени записывали в толстую тетрадь, которая хранилась под матрасом. Рабочий кодекс чести не позволял соседям втихушку достать эту тетрадь и выяснить, что же он там записывает. Это было «не по-пацански» и на все уговоры женщин, которые пацанскими понятиями не жили, а только страстно желали узнать, не пишут ли Усы кому любовных писем (у баб одно на уме!), была единственная возможная реакция: а не пошли бы вы, тети, куда подальше со своими просьбами. Не крысы мы, мы — мужики честные. Раз прячет человек, значит так надо.Ни шантажом, ни подкупом не удалось разбить монолит порядочности «простого рабочего человека». Как ни старались. Все это оказалось дополнительным плюсом в карму Усов, так как ничто не делает мужчину еще более желанным, как налет загадочности и тайны. Мария наша уже сходила с ума не хуже Велюрова, ежедневные сходки генштаба не вносили никакой ясности, а лишь только усугубляли и без того незавидное положение сгорающей от страсти женщины. Рубины тускнели, перманент расправлялся, платья уже не соблазнительно обхватывали выпуклость форм, а спущенным флагом болтались на стремительно теряющей стать фигуре. Мария угасала на глазах. Мария была тяжело влюблена в одностороннем порядке, и что с этим делать — мы не знали.
    А Усы тем временем выбились в передовики производства и помимо посещения библиотеки были пару раз замечены на репетициях художественной самодеятельности, пока что в качестве безмолвного зрителя. Генштаб вынес единственно правильный с женской точки зрения приговор: бабу себе там присмотрел. Иначе зачем здоровый мужик сорока лет отроду будет шастать по репетициям и концертам? Только из-за бабы. Любовь к искусству в этих кругах не рассматривалась абсолютно.
    В Марииной судьбе уже не призрачно, а очень даже отчетливо замаячила кардиореанимация. Сердце кадровика оказалось не готовым к испепеляющему марафону неразделенной любви, сердце медицински стало страдать тахикардией, переходящей в мерцательную аритмию. И тут мы поняли, что без решительного наступления женской армии ситуация не разрешится никогда. Совет собрали у одра тяжкоболящей рабы Божией Марии.
    Умирала Мария по всем правилам жанра. Потухший взор, впалость когда-то сияющих здоровьем щек, потускневший до бледно-тараканьего некогда рубиновый перманент… Одним словом, уходила из Марии жизнь уже не по капле, а по ведру в день. Мы стояли у одра и пытались заткнуть ее ментальные дыры своими полными физического и морального здоровья телами. Тщетно. Мария хотела уже только одного: умереть. Во цвете лет, на пике карьеры и хрустально-коврового благополучия она решила во имя любви оставить этот презренный мир материальных ценностей и сгинуть на одном из Томских кладбищ. Завещание было составлено, и ничего более не удерживало ее на этой жестокой, лишенной любви и счастья планете по имени Земля…
    Но было одно обстоятельство, которое не позволило ей скончаться в этот же день, а именно — заседание профкома, бессменным председателем которого Мария была уже лет шесть. На повестке дня было распределение квартир между очередниками и льготниками (о, эти благословенные времена, кто помнит, когда по истечении пятнадцати лет ожиданий, мотовни по общагам и коммуналкам родное до зубовного скрежета предприятие одаривало своих сотрудников живыми квадратными метрами!).
    Без Марии, знамо дело, эти метры ни за что правильно не распределили бы, и священный долг поднял ее со смертного одра, как расслабленного у Овчей купели, и кое-как причесавшись, не надев рубинов и люрексов, сожженная огнем любви почти до основания, Мария собралась на вечернее заседание.Тут я от безысходности выступаю с бредовейшим предложением:
    — Маш, а ты выбей ему квартиру. Тогда вы как-то в статусах сравняетесь с Усищами, и можно будет уже реально к нему подкатить. На новоселье через Игоряна напроситься, все ж таки он его бригадир, с переездом помочь и под шумок тетрадку вожделенную тиснуть и прочесть. От мужиков-то все равно никакого прока с их порядочностью. А нам можно, женское любопытство — не порок!
    В потухших глазах Марии заалел огонь надежды. Воспылал, взвился кострами… Завбазой и завстоловой смотрели на меня с нескрываемым восхищением. Оказалось, что бредовой моя идея была только для меня. Как говорят англичане, «нет ничего невозможного для сильно жаждущего сердца». Сердце Марии жаждало усатой любви настолько, что остановить ее порыв не смогли бы и боевые слоны Александра Македонского. Электробигуди. Тушь «Ланком», помада цвета «цикламен в перламутрах», польский костюм тончайшей красной шерсти, лаковые сапоги «в колено» на тончайшей шпильке — и от умирающей лебеди не осталось и следа. Валькирия, готовая сражаться со всем бюрократическим миром во имя любви, предстала пред нашими очами буквально через полчаса. Мы втроем с ужасом и восхищением наблюдали этот квантовый скачок от смерти к жизни и не верили своим глазам.
    Мне за креатив и живость ума были тут же подарены золотые сережки, от которых, понятное дело, отказываться было бесполезно, да и незачем. Заслужила. Воздвигла от одра болящую, не шутки шутила.Никто до сих пор не знает, какие аргументы приводила Мария на том собрании в пользу вожделенных Усов, на какие кнопки нажимала и кому потом увозила пару новых ковров в целлофане, кому подарила свою очередь на новый румынский гарнитур, но факт остается фактом: Усы вне всякой очереди (да он на нее и не вставал, скорей всего, работал каких-то восемь месяцев) получили ключи от прекраснейшей «малосемейки»; одиноким в то время большие метражи не полагались. Не умеешь плодиться — сиди в малометражке. Усы изумились до невозможности такому кульбиту в судьбе, но от квартиры не отказались (хоть ты живи в библиотеке и сто тетрадей испиши, квартирный вопрос от этого менее насущным не становится). Пробили брешь в святом образе хитрые бабы.
    Усы были поставлены перед фактом, что на новоселье бригадир его Игорян явится не один, а с семьей и друзьями семьи, которые привыкли вот такой здоровенной толпой делить вместе все радости и горести, все взлеты и падения — и свои, и друзей, и друзей друзей. Дополнительным бонусом в карму нашей шумной сорочьей стае шла полная организация пира по случаю получения Усами ордера. Усы поначалу пытались сопротивляться, но где уж устоять перед натиском нашего табора, в котором каждый был бароном, и сопротивление было сломлено, не успев начаться.
    И сорокоградусным зимним утром наш караван выдвинулся в сторону новостроек.
    Всю ночь перед этим знаменательным днем два лучших томских шеф-повара варили, пекли, жарили, взбивали, заливали желатином в столовой закрытого НИИ трапезу, достойную высших членов политбюро. Помидорные розы, каллы из отварной моркови с глазками дефицитного консервированного горошка в обрамлении петрушечных кустов, «сельдь под шубой» в вип-исполнении, заливные судачки, буженина, убивающая своим чесночно-перцовым ароматом всякого, кто приближался к ней на небезопасное расстояние, разнузданные цыплята табака, отбивные из парной свинины…
    Спецрейсом из Стрежевого в ночь прилетели томные и благоуханные осетры и игривые стерлядки, сочащиеся смоляным жиром через пергаментную бумагу. Белоснежная нельма размером с хорошего дядьку, замотанная благодаря некондиционным габаритам в простынь по горло, таращила свой радужный глаз и, казалось, подмигивала им в предвкушении: «Эх, погуляем!».По мелочи еще, конечно, пара картонных коробок с сервелатами-балыками, вчера еще бегающими задорными свинками и потряхивающими веселыми хвостиками на территории свинокомплекса, а сегодня уже обретших строгий геометрический вид и веревочные хвосты для лучшей укладки и транспортировки. В трехлитровых банках колыхалось свежайшее пивцо утреннего разлива (спецрейс с пивзавода в шесть утра, на директорской «волге»), коньяк для вальяжности, водочка «для куражу» и «красное-сладенькое для девочек». Девочки, правда, все как одна лопали водку — не хуже, а где-то даже и получше нормальных мужиков, но для форсу — надо. Не сразу же утонченные Усы озадачивать своими умениями. Для него, как непьющего, взяли ящик «Буратины» (пусть порадуется человек).Бесчувственную, сменившую 58 размер на 48 Марию выводили из дома под руки. Не несли ноги сомлевшую от предчувствия счастия или несчастия, истомившуюся в любовных муках женщину. Мы все уже порядком устали сострадать подруге, поэтому были настроены на решительный абордаж, когда уже «или пан, или пропал».
    Ухайдоканная страстью нежной и от этого вся потусторонняя Мария, хохотуша Люся-завбазой с Колясиком и аккордеоном, Наталья-завстоловой, томная красавица в чернобурках, перевитых соболями, изумрудах с голубиное яйцо, языком настолько острым, что его хватило бы на три украинских села и мужем, вечным пацаном — Игорюхой. Ну и я, конечно, ваша покорная слуга, юная, ржущая молодой кобылой без перерывов на обед, правда, без соболей и брильянтов, но это отлично компенсировалось датой рождения. В тот момент мы были похожи на альпинистов, стоящих у подножия Джомолунгмы, решая и гадая, покорится нам вершина или нет. Квартира усатого новосела располагалась на восьмом этаже, мы стояли у подъезда в молчании, высчитывая глазами окна светелки, где в ожидании своего счастья томился Машкин принц.
    И грянул праздник!
    Как мы ползли до восьмого этажа (а дом-то новый, а лифт-то еще не подключен!), навьюченные аккордеонами, балыками и заливными судачками «а-ля натюрель» без лифта — «будем знать только мы с тобой». Но мы смогли, выдюжили и оправдали, мы каким-то чудесным образом все донесли, не помяв, не расплескав, не сломав и не уронив. Чего все это стоило, не высказать. Объемы пролитого пота помнят только норковые «чалмы», ондатровые «формовки», да я, раба многогрешная. Марию волокли волоком, чуть ли не за ноги, поставив в один ряд с балыками и вип-селедкой. Лишь бы дойти, лишь бы достигнуть вожделенной цели… И мы достигли.
    — Итить-колотить, — подал голос стокилограммовый Колясик. — Как тяжело любовь добывается…
    Мы зашикали на него всем хором — акустика-то роскошная в пустом подъезде, а ну как жених молодой раньше времени обрадуется? У двери под номером 32 мы торжественно остановились, отдышались, надавали свежих пощечин уже совершенно бездыханной Марии и хором на последовавший из-за двери вопрос: «Кто?» дружным хором гаркнули: «Конь в пальто!».Отверзлась дверь, и на пороге, во всем блеске своей красоты предстали Усы. В идеально отглаженных черных брюках и белоснежной, той хрустящей снежной белизны, что нам, людям эпохи техники «mille», уже и не снилась, рубашке. Мы обомлели всей женской половиной табора и моментально поняли, почему так страшно страдала Мария. Усы были невозможно, кинематографически, журнально красивы. Он был не фотогеничен, да и кому повезло на паспортном фото выглядеть прилично? А другого мы и не видели. Но в жизни это было «что-то с чем-то». Рядом с ним все чернобурки смотрелись облезлыми кошками, брильянты напоминали куски асфальта, люрексы — мешковину, а все мы вместе взятые — канадскую «траву у дома», которая вроде и зелена, но не мягка и не душиста, так, имитация… Даже буженина и та втянула вовнутрь весь свой чесночный дух и скромно пахла половой тряпкой.
    Мы, сглотнув слюну, вытащили Марию из двадцать пятого глубокого обморока и прошествовали в тридцатиметровые апартаменты. И завертелось. Стола не было, да и откуда взяться этому столу? Дастарханом, на полу, раскинули двуспальную льняную скатерть, наметали туда все, что (было в печи) навертели за ночь шеф-повара, уселись по-турецки и пошел пир горой.
    В кассетнике страдала Ирина Аллегрова, а на полу, между мной и Колясиком, страдала Мария. Усы поначалу стеснялись незнакомой компании, но после второй бутылки «Буратино» неожиданно разошлись и начали сыпать шутками, тостами, рот под усами не закрывался, мужики хохотали каким-то своим производственным юморочком, а мы тремя квелыми коровами сидели, пучили бестолковые свои глаза на эту усатую красоту и слова не могли вымолвить. Все-таки красивый мужик — это вам не баран чихнул, это такая же редкость, как брильянт «Наследие Уинстона»: он вроде как и существует, и нашли его простые люди в Ботсване, а фиг его заимеешь. Ты его вроде как априори недостойна, из-за хронической нехватки средств, возможностей и, что греха таить — породы.
    И тут в дверь постучали.
    По-хозяйски, так стучат в дом, в котором ждут и где не удивятся твоему приходу. Усы резво подскочили и в один прыжок оказались у двери.
    — Маша, проходи, проходи скорей, знакомься, это мои друзья, новоселье празднуем, давай чемодан, вот тапочки тебе, да, мои, других нет, Маш…

    Мы с ужасом наблюдали за этой встречей, понимая, что наш льняной дастархан вот-вот превратится в саван. Новоявленная Маша была неприлично молода и приятна собой до невозможности. Ладная, высокая, с ногами, растущими прямо из конского хвоста, туго затянутого лентой на голове.
    Я посмотрела на нашу Машку, от которой уже просто разило могилой, и мне захотелось плакать. Плакать от великой бабьей жалости, которую мы можем испытывать независимо от возраста и количества траншей, из которых приходилось вылезать после падения. Наша Маша была уже сама по себе саван. Белая, бескостная и бесплотная, в нее саму уже можно было покойничков заворачивать… Она механически подносила к губам стакан с «красненьким-сладеньким», отпивала по чуть-чуть и не реагировала ни на какие внешние воздействия. Запах еды улетучивался, а на его место водворялся запах неминуемой трагедии. И только Усы и его гостья не видели и не чувствовали надвигающейся беды.
    — А я ей говорю, Машке: это ж какое счастье, что теперь у меня есть жилье, сколько уже можно по общагам мотаться? Теперь вот так, в тесноте, да не в обиде, я ж ее тоже заставил из общаги уйти, будет теперь как королева, в своем душе мыться, а это же счастье, такое счастье, да, Маш?!

    Завстоловой медленными глотками тянула из стакана водку и в упор смотрела на съеживающегося с каждой секундой мужа - Игорюху, из которого жизнь уходила на глазах, соразмерно сделанным Натальей глоткам. Проштрафился, прокололся, самого главного не выведал почти за год общения со своим подчиненным, и по всем правилам жанра он должен был пострадать. Люто и страшно. Возможно, в последний раз.
    Колясик с Люсей тем временем вытягивали из футляра аккордеон, решив, что теперь-то уж чего делать, помирать, так с музыкой, шоу маст гоу он, как говорится. Но тут тоже вышла осечка, потому что первым номером в репертуаре семейного дуэта, независимо от квалификации праздника, всегда шла песня «Враги сожгли родную хату». Восьмое марта, день рождения, крестины, смотрины, просто дружеские посиделки — традиция оставалась неизменной: в начале пели «про хату», в память Люськиного отца, героического командира дивизии.
    В общем, все очень «а-ля-рюсс». Разбитые надежды, «красивая и смелая дорогу перешла», вот-вот от горя умрет несостоявшаяся невеста, а над всем этим вселенским ужасом и апокалипсисом парит вибрирующее Люсино сопрано: «Куда теперь идти солдату? Кому нести печаль свою?» (и ведь не приврала я ни слова, все так и было).
    И тут мой взгляд падает на подоконник. Там лежит потрепанная книжка. Тургенев. «Ася-Рудин-Дым», три в одном. На книжке лежит пачка лезвий для бритвы «Нева», и этот натюрморт добивает меня окончательно; я еще раз смотрю на окаменевшую в своем горе нашу - Машу, на источающую ненависть ко всему сущему Наташу, на съежившегося трюфелем Игоря, на разливающихся в творческом экстазе Колю с Люсей, на Машку-соперницу и красавца усатого Серегу, и начинаю хохотать нечеловеческим вороньим хохотом…
    — Я, пожалуй, пойду, — встрепенулась, очнувшись от обморока, наша-Маша. — Да, пойду…
    — Сидеть! — цедит сквозь зубы осушившая уже второй стакан завстоловой. — Сидеть, я сказала, не двигаться! Щас мы… Щас мы всех тут на чистую воду выведем, щас мы тут всех…
    Праздник, несомненно, шел к тому, чтобы стать лучшим из всех до этого случившихся.
    Наташа тяжело поднялась с пола, выпрямилась во весь свой стопятидесятисантиметровый рост, и началось. Началось то, что обычно бывало на шахтерских окраинах Анжерки, откуда почти вся честная компания была родом и где только в честном, пусть и кровавом бою добывались и победа, и справедливость.
    — Слышь, профура, ты откуда к нам такая красивая приехала? Он же тебе в папаши годится! В папаши, а не в хахали! Квартирку унюхала и прикатила с чемоданчиком, лихая казачка?.. В душе она мыться собралась, чистоплотная наша! Игорь, быстро поляну собирай, к нам поедем догуливать! Люся! Глаза открыла, рот закрыла, гармошку в чемодан, Колясика — в ботинки, все едем к нам, хватит, нагостевалися, спасибо за прием, как говорится! Спасибо за все!!! Смотреть противно! А мы-то, мы-то думали, нормальный мужик, а ты — тьфу, кобелище, хоть и по библиотекам ходишь!
    — …?!!! Наташа?!! Наташа, вы что? Кто профура? Почему? Да вы вообще что тут себе позволяете, Наташа? У меня же в доме! Маша, Маша, постой, куда ты, Маша?!
    (Звук захлопывающейся двери)
    И тут Игорюхино сердце не выдерживает всего этого позорища, он подскакивает и с криком: «Да колотись оно все перевернись, ваше бабье отродье!» со всей дури бьет кулаком в оконное стекло (женщину, по пацанским понятиям, он ударить не может, друга — не за что, поэтому окно — самое то). А вы видели кулак монтажника? Нет? Я видела…
    Двойное стекло оказывается пробитым насквозь, осколки в секунду разрезают рубашечную ткань и Игорюхину плоть, и потоки… нет, не так, не потоки — реки, багровые реки крови начинают орошать подоконник с Тургеневым, «Асей», «Рудиным» и «Дымом», струясь по «Неве». Тихо. Страшно.Игорь, разбушлатившись, совершенно не обращал внимания на вопли жены и коллектива, размахивал во все стороны изрезанной конечностью, поливая фонтанирующей из ран кровищей стены в свежих обоях, дастархан, тела и лица присутствующих, и орал так, что наши круги кровообращения поворачивали вспять от ужаса происходящего.
    — Серега, снимай рубаху, надо его перевязать, — крикнул Колясик и одним рывком оторвал рукав белоснежной рубашки онемевшего в этом кошмаре новосела. (А чью еще рвать? Белая, достойная стать бинтами для раненого бойца, была только у Усов).В секунды рубашка превратилась в перевязочный материал, а Серега предстал пред нами во всей своей окончательно уже открывшейся красе. Было на что посмотреть, да… Бездыханная наша-Маша получила последний контрольный выстрел бессердечного Амура и сломанной куклой валялась где-то в углу, да и не до нее уже всем было. Сколько можно сострадать, не железные мы.
    — Наташка, хорош орать, бегом в машину, в больницу ему надо, потеряем мужика с вашими разборками! — Колясик, милый и с виду никчемный руководитель художественной самодеятельности, на глазах превратился в главнокомандующего. — Люся, пакуй коньяк, мы его не начинали, врачам дашь, чтобы милицию не привлекали. Где Наташка?! Муж погибает, ей и дела нет. Наташа!
    И тут в партитуру нашего побоища вливается страшный гром литавр (зачеркнуто), ужасный грохот и скрежет чего-то металлического и звуки стремительной горной реки. В одну секунду на полу образуется огромная лужа, из ванной комнатки раздается кряхтение, звук бьющегося стекла (к которому мы уже успели привыкнуть), и кадансом идут чьи-то всхлипы и рыдания.
    — Игооооорь, Игоооорь, иди сюда, я, кажется, ногу сломала… — И вой — пианистый, на одной нотке.
    Открывается дверь ванной комнатки, и оттуда цунами выносит завстоловой. В абсолютно мокром платье, с окровавленными руками и безжизненной, распухающей на наших глазах ногой.
    (Здесь, по идее, должна быть прямая речь всех участников драмы, но из этических соображений я ее опускаю, чтобы не оскорбить ненароком чьих-нибудь нежных чувств).
    В ходе непринужденной беседы выяснилось, что в начале банкета предусмотрительные хозяюшки набрали полную ванну холодной воды и погрузили в нее все пять трехлитровых банок с пивом, чтоб не скисло, значит, и своей прохладой могло порадовать любого страждущего даже на следующий день. А Наталья, зашедши в ванную комнату, перед отбытием из гостеприимного дома решила сполоснуть разгоряченное свое лицо, присела на край переполненной ванны и… 58 размер, что вы хотели? Ванна была плохо закреплена и опрокинулась вместе с трепетной девяностокилограммовой ланью и всем содержимым. Натали пыталась спасти банки, да не вышло, только изрезалась вся.
    Новоселье удалось на славу, стены в изобилии были окроплены кровью, единственная рубаха новосела изорвана в клочья на бинты, ванна вырвана с корнем, вода на полу, перемешанная с кровью, плавающие в ней тарелки с заливным и осетриной, петрушка — ряской по всем углам, разбитое окно (зима, крещенские морозы, Томск)…
    — Погуляли, елки-моталки, справили. Так, все по машинам, в травмпункт! Ты и ты, — перст Колясика уперся в мой нос и в угол, где притаилось тело Марии, — тряпки в зубы, все убрать и перемыть. Через час за вами заеду. Игорь, отдай стакан, больничный не дадут, если врачи поймут, что ты пил. Люся, мухой в машину — греть, не таращься… Серега, тащи Наташку вниз, ей не доползти самой.
    И тут одноногая Наталья восстала. Не захотела ни в какую, чтобы Усы ее тащили с восьмого этажа, заартачилась, несмотря на свое плачевное положение, как ни уговаривали. И в результате перли мы ее вдвоем с Люсей, проклиная все на свете, а прежде всего аппетит и должность нашей тяжеловесной подруги.
    В травмпункте ржали все, начиная от хирургов и заканчивая пожилой санитарочкой. Хитрый Колясик обязал меня в красках, со всеми подробностями рассказать историю получения травм, чтобы у расчувствовавшихся медиков (а уж служители травмпунктов повидали многое, их не разжалобишь) не возникло даже мысли привлечь стражей порядка в связи с обилием колото-резаных ран на телах супружеской пары Ильичевых. Я и старалась, конечно, и про любовь злую, и про аккордеон, и про Машку-разлучницу… Гогот стоял нечеловеческий. Коньяк, опять же, непочатый. Уломали мы хирургов не доносить на нас милиции и не указывать в истории болезни, что пострадавшие были не совсем трезвы. Слава Богу, от полученных травм никто не скончался — и ладно.
    — Слушайте, а наша-то Маша где? — поинтересовался свежезаштопанный Игорь.
    — Забыли мы ее у Сереги, да не маленькая, дома поди уже сидит, ковры слезами удобряет…
    — У меня сердце не на месте, — молвила Люся, — надо поехать, проведать, как она там, беды бы не натворила в таком состоянии…
    И наш боевой отряд, в бинтах и гипсе, выдвинулся к Маше.Сердца остановились у всех, когда мы поднялись на нужный этаж и увидели чуть приоткрытую дверь в Машину квартиру. Там хрусталей одних на тыщи было, в таких квартирах дверь должна быть всегда хорошо закрыта, а тут — открыто… Воображение всех присутствующих мигом нарисовало картину хладных ног, болтающихся над полом. Зайти первым никто не решался. Топчемся, прислушиваемся…
    И слышим — смех, женский, следом какое-то мужское бу-бу-бу и опять смех, не Машкин…
    Ставший в тот вечер очень героическим Колясик рванул дверь и ворвался в прихожую, следом уже все мы.
    На кухне, за накрытым столом сидели трое: наша-Маша, Усы и Маша-молодуха-разлучница. Увидев наши застывшие в немом вопросе физиономии, они начали истерически хохотать, а следом за ними и мы. До слез, до икоты.События после нашего отъезда разворачивались следующим образом. Сергей убежал на поиски Маши-разлучницы, а наша-Маша от холода начала приходить в себя и на нервных почвах за час с небольшим привела квартиру в относительный порядок. Только собралась уходить, явились Усы с зареванной молодушкой. В доме находиться невозможно — все заледенело, на улице сорокаградусный мороз, из окна ветер свищет, стены в крови, ванна с корнем вывернутая в санузле валяется, как тут ночевать? Вот наша Маша их к себе и забрала, обоих. В тепле, да под бутылочку всех разморило-развезло, и Машка наша возьми и выдай Усам всю правду-матку. И про любовь свою злую, с первого взгляда, и про квартиру, и про надежды ее несбывшиеся.А вторая Маша, возьми и ляпни тут же: «Теть Маш, да он по вам сам с первой встречи сохнет, не знает, как подкатить. Вы ж при должности и вообще, а он работяга без кола и двора, куда ему до вас. Вы ж вон красавица какая, по вам половина ДСК страдает, неужели вы не в курсе?»
    Почему в тот момент Машку нашу не хватил инфаркт — я не знаю, меня бы точно хватил. А может, и был обморок, да нам не рассказали. В кухне разливался свет взаимной любви и будущего семейного счастья.
    А «разлучница» оказалась дочерью Серегиного комдива, с которым он прошел Афганистан, а погиб уже на гражданке, вместе с женой, в страшной аварии. А Усам девочку удочерить не дали, но он опекал ее все это время и хотел впоследствии отдать ей свою квартиру, молодая же, ей надо…

    Сергей с Машей поженились через две недели. Сыну их, Косте, уже 22, оканчивает университет в Томске. Молодую Машу выдали замуж через два года и вся наша компания, конечно же, там была в качестве самых дорогих гостей, мед-пиво пила и по странному стечению обстоятельств ничего не разбила, не подожгла и никто не покалечился.
    Вот такая история.
    (А в тетрадку ту вожделенную Сергей переписывал понравившиеся стихи. Для интересующихся).
    (с)
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

  • :biggrin:
    Показать скрытый текст
    Дело было этим летом на даче. Приходим с мелким на детскую площадку нашего ДНТ.
    Рядом доска объявлений, всё как обычно: продаём-покупаем, роем-закапываем, вывозим-привозим и прочие «вяжим-валяем».
    А тут, смотрю, листочек, на нём нарисован детской рукой типо добрый дикообраз и надпись «Убижал ёжик кто найдёт таму канфеты.» Внизу номер участка.

    В тот день мы умотали с дачи по делам домой, вернулись только через две недели.
    Пошли с малым на д/п. Глянул, - объявления нет. Детки в песочнице, мамашки в теньке болтают. Поинтересовался про ежика, который всех улыбнул. И мне рассказали, со слов бабушки той семилетней девчушки, что нарисовала объявление.

    Оказывается, тем же вечером как объявление было прикноплено на доску, семья уехала в город до следующих выходных, на даче остался только дед. Как известно, народ у нас отзывчивый, и ему понесли…

    В первый день принесли двух ежиков, на второй одного, зато на третий уже трех. Затем ещё, кажется, пару раз приносили, хотя объявление им было снято сразу на следующий день. Дед, тем не менее, каждого принесшего благодарил, принимая животинку из рук в руки. Правда, всегда уточнял, где поймали, каждый раз удивляясь: - Это надо ж, как далеко удрал шельмец!
    Потом дома потом вешал на заднюю лапку бирочку с адресом проживания данного ежа.
    Ну, а как стемнеет, уносил в то место, откуда еж, и выпускал. Это, «чтобы не нарушать ареал обитания».

    P.S. Одного для внучки таки оставил.
    Скрыть текст

    чуть что, сразу - макума :dry:

  • Полная чаша.
    Показать скрытый текст
    Дом у Тани полная чаша в смысле живности.
    Кошка, пёс, две канарейки.
    От соседей-алкоголиков в поисках тепла и уюта захаживает мышь.
    Плюс сын, плюс муж, плюс свекровь, живущая через дом, но через дом ей скучно.
    Плюс с недавних пор потенциальная не-дай-бог-невестка Вика.
    Плюс тараканы, вольготно чувствующие себя в голове каждого насельника.

    Помойное детство кошки Мамзельки не прошло даром, застарелые психотравмы оживают, Мамзелька мстит домашним тапкам. Удивительно, сколько мести помещается в кошке скромных размеров.
    Пёс Мартын не в силах понять, отчего ему приходится спать на коврике, а не на чистых простынях между обожаемыми хозяевами. Если упомянутые хозяева забывают запереть спальню, то Мартыну выпадает счастье, а хозяевам экстремальное пробуждение.
    У безымяных канареек сбились биологические часы, днём молчат, ночью не заткнуть.
    Мышь прогуливается по кухне, за ней доброжелательно наблюдают — канарейки из клетки, Мамзелька с подоконника, Мартын из прихожей. Никаких поползновений на свободу мышиной личности.
    У себя в комнате сын Никита апгрейдит мотоцикл, не в подъезде ж оставлять, сопрут. По громкости Настоящий Мотоцикл должен равняться реактивному истребителю. Пока не достигнуто, но скоро, скоро.
    Мужу врачи велели дышать свежим воздухом. Вместо прогулок по парковым аллеям доктор наук Лев Андреич увлёкся охотой сам и увлёк парочку профессоров. По выходным уезжает пугать фауну. Возвращается надышавшись и с пустыми руками. Изредка предъявляет нашпигованную дробью тощую птичку, при этом вёдёт себя так, будто добыл мамонта.
    Свекровь четверть века переживает на тему «Лёвушка мог бы выбрать и получше».
    Не-дай-бог-невестка Вика — ну что тут скажешь, мог бы выбрать и получше.

    Таня отправилась на рынок за новым плащом, вернулась с аквариумом и двумя золотыми рыбками. Рыбки простенькие, лупатенькие. Вообще-то Тане понравились другие, с дивным именем Глаз Дракона, невозможной красоты и возмутительной цены. Но и эти ничего, плавают, ничего не требуют, не возражают, всем довольны. Хоть кто-то.

    На юбилей Льву Андреичу подарили лицензию на кабана. В пятницу муж с соратниками отправился убивать несчастное животное, сказал, чтоб не волновались, с ними будет настоящий егерь, завтра вернусь с кабанятиной.
    А в субботу Таню вызвали на работу, разыскивать контейнер, отправленный из порта Фучжоу провинции Фуцзян в порт Клайпеда, но по пути растворившийся в океанских просторах.
    Свекровь сказала, что конечно же, обед приготовит, хотя и не понимает женщин, у которых семья на последнем месте.
    Не-дай-бог-невестка Вика пообещала почистить аквариум, а сын Никита убрать свою тарахтелку куда угодно, лишь бы отсюда.
    После многочасовых переговоров с разноязычными диспетчерами контейнер был найден в чилийском порту Крус-Гранде. К этому моменту Таня прокляла саму идею морских перевозок.

    Вернулась поздно.
    По виду правого тапка поняла — у Мамзельки опять нервный срыв.
    Мартын радостно взлаивал и напрыгивал на хозяйку, оставляя на светлом Танином пальто следы немытых после прогулки лап.
    Свекровь сказала, всё приготовлено, хотя полдня ушло на отдраивание кастрюль со сковородками, разве можно так запустить хозяйство.
    Тут явился с охоты муж, замурзанный до изумления, как будто его долго полоскали в грязной луже. На невинный Танин вопрос, где кабанятина, взъярился, заорал, что и дома нет ему покоя, понимания и уважения, даже ногами затопал.
    Свекровь сочла нужным заметить, что до женитьбы Лёвушка подобного поведения себе не позволял. И ещё что-то про нервы, которые не железные. Не Танины нервы.
    Взревел мотоциклетный мотор.
    В стену застучали соседи.
    Таня не раздеваясь прошла в гостиную и села перед аквариумом. В нём мирно дрейфовали две рыбки. Кверху брюхом.
    — Татьяна Олеговна, — дрожащим голосом сказала из-за спины не-дай-бог-невестка Вика, — я, чтоб руки не портить, кремом их смазала, а рыбкам, наверно, не понравилось, я не хотела, честное слово!
    — Не наверно, а точно не понравилось, — сказала Таня. И добавила, глядя на столпившихся в дверях домашних: — Как же вы мне осточертели! Видеть вас не могу!
    Схватила сумочку и ушла.
    Бесцельно бродила по безлюдным улицам. Мимо парка, где первокурсник истфака Лёвка собрал ей букет из кленовых листьев. Мимо больницы, где родился Никита, самый симпатичный в палате, прочие младенцы красные, лысые, а Никита с густой шевелюрой, длинными ресницами и аккуратными, будто нарисованными бровями был как с плаката про счастливое материнство. Ходила, пока ноги не начали отказывать. Домой пришла в шесть утра, свет не включала, легла в гостиной, укрывшись покрывалом с дивана, и уснула.
    И проспала до обеда, как убитая.
    Проснулась от того, что кто-то засопел в ухо.
    Мартын сидел на полу, смотрел преданно, увидел, что Таня открыла глаза, и лизнул её в щёку.
    Под боком притулилась Мамзелька.
    У дивана стояли тапки — красивые, из овчины, с вышивкой.
    В гостиную заглянул сын, сказал: — Ну как, подошли? Самые тёплые. Мать, я с дворником договорился, байк в дворницкую поставил, не сердись, ладно?
    Пришёл муж, сел рядом: — Танечка, прости, с кабаном этакая несуразица. Маркевича на ёлку загнал, Игорь Петрович ружьё бросил, чтоб бежать легче было, я в болото сиганул, спасался. А егерь этот хвалёный ржал как лошадь. И сразу, и потом, когда Маркевича с ёлки снимали. Бог с ним, да и кабан пусть живёт и жизни радуется. Вставай, мама пирожков напекла, я чайник сейчас поставлю.
    Свекровь сказала: — Танюша, ну характер у меня тяжёлый, всегда такой был, но ты же знаешь, я за вас умру, за Никитку, за тебя с Лёвушкой.
    В дверь позвонили, Таня открыла. На пороге стояла не-дай-бог-невестка Вика, держала целофановый пакет, в котором плавала рыбка Глаз Дракона, бархатного чёрного цвета с тёмно-синим отливом.
    — Господи, это мне? Она ж дорогая! Зачем?
    — Я стипендию получила. Зачем? А затем, что я его люблю! Я вам не нравлюсь, а всё равно его люблю! — сказала Вика и заплакала.

    Потом пили чай. С пирожками. Разговаривали. Смеялись.
    Таня, Лев Андреич, Анна Петровна, Вика, Никита.
    Мамзелька на подоконнике.
    Мартын под столом.
    Канарейки в клетке.
    Из-под мойки выглянула соседская мышь.
    Ей покрошили печенья и положили кусочек сыру.
    (с)
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

  • Юбилейное Михал Михалыча
    портрет россиянина в интерьере (актуально прям к ЖД )))

    Если ты чувствуешь, что оставаться человеком стоит — пусть это ничего не даёт, — ты всё равно их победил (1984)

  • Показать скрытый текст
    А в вашем городе еще остались бабушки, сидящие в холодную погоду около магазинов, почтовых отделений, подземных переходов? Я не про тех, которые сидят с протянутой шапкой, поджав про себя ноги и изображая инвалидов. Я про тех, которые пытаются продать свои заготовки, яблоки, помидоры, зелень.

    У нас таких много. Сидят пенсионерки, пытаются хоть как-то поправить свое нелегкое положение и раздобыть прибавку к своей "огромной" пенсии.

    Скажу честно, я не благодетель, и обычно прохожу мимо. Очень редко бывает, что покупаю что-нибудь из этого "пенсионного" ассортимента. Все потому, что я не люблю разные заготовки и т.д., а если этим бабушкам дать денег просто так, с желанием помочь, они ни в какую не возьмут. Не попрошайки ведь.

    Вот и в этот раз, сидя в машине и ожидая, когда моя супруга выйдет из отделения сбербанка, располагающегося напротив Почты, я наблюдал, как "идет торговля" у одной бабули, аккуратно пристроившейся около выхода.

    Бабушка сидела, укутавшись в пальто, а перед ней стояла коробка. На коробке красовался пучок укропа и стояли две банки с соленьями из помидор. Также рядом лежал пакет с какими-то сухофруктами.

    Место было людное, так как в сбербанк и почту шел постоянный поток посетителей. Но все люди проходили мимо, не обращая внимания на старушку.

    Изрядно устав ждать супругу, я вышел из машины, подышать воздухом.

    "Купить укроп у нее что ли?" - промелькнула в голове мысль.

    Соленья мы не едим, а укроп все равно в рационе присутствует. Какая разница, где его брать, у бабушки или в магазине? Тут хоть помочь немного получится.

    С этими мыслями я направился в сторону бабушки.

    "Почем укропчик?" - спрашиваю.

    Старушка сначала даже не поняла, что обращаются к ней. Видимо настолько долго и безрезультатно тут сидела.

    "Так сколько стоит зелень?" - повторил я вопрос.

    "Ой, да я не знаю, сколько дадите!" - встрепенулась пенсионерка, пытаясь подняться на ноги.

    Я достал из кармана деньги и хотел уже расплатиться, как позади раздался голос:

    "А соленья почем, мать? И сухофрукты?"

    Оборачиваюсь, стоит мужик. Прилично одетый, видно, что не бедствует.

    "Ой, да рублей по сто бы за банку получить. А сухофрукты я вам так отдам, если соленья то возьмете!" - говорит пенсионерка.

    "Вы не против, если я заберу?" - обратился ко мне мужчина.

    "Нет, я только укроп хотел взять!" - улыбаюсь.

    "Давай, мать, сейчас я в машину отнесу," - говорит мужик.

    После этого берет все, что было у бабули на коробке в охапку и направляется к джипу, припаркованному около отделения сбербанка.

    "Да вы что, и помидорки заберете? Куда это он?" - распереживалась бабушка, видимо, еще не понимая, что ей удалось продать весь товар.

    "Да сейчас вернется!" - улыбаюсь.

    Мужик поставил соленья в багажник машины и подошел обратно. Достал из кармана бумажник и вытащил из него пятитысячную купюру.

    "Держи, мать! Соленья то хоть вкусные?" - спросил мужчина, протягивая деньги пенсионерке.

    "Так сама делала, вкусные! Ой, у меня ведь сдачи то нет с таких денег!" - растерянно произнесла женщина, беря в руки купюру.

    "Ну раз сама делала, то и сдачи не надо!" - улыбнулся мужик и молча развернувшись, пошел к машине.

    "Оставили меня без укропа! Может выкуплю?" - окликнул я его вслед.

    "Укроп я сам люблю!" - обернувшись, пошутил мужчина.

    Мы оба понимали, что никому из нас этот укроп не нужен, как и соленья. Просто каждый из нас решил помочь пенсионерке, в меру своих возможностей.

    "Так что же это..." - растеряно произнесла женщина, держа в руках добрую половину своей пенсии.

    "Видимо и правда у вас соленья вкусные, раз так ценятся! Идите домой, замерзли поди!" - улыбнулся я и пошел обратно к своей машине.

    Бабушка медленно собрала пустую коробку и пошла в сторону жилых домов. Из сбербанка вышла девушка, богато одетая, и села на пассажирское сиденье в джип того мужчины. Парочка укатила восвояси.

    Радует то, что остались люди, которые не утратили человечность, несмотря на то, что их состояние позволяет не обращать внимания на бедность и грязь вокруг себя.
    Скрыть текст

    чуть что, сразу - макума :dry:

  • Показать скрытый текст
    Дело было в лихие годы. Я только начинала работать. Времена "стрелок", разборок и других интересных вещей.

    Вечер в клинике выдался на редкость тихим и скучным. Я сидела заполняя карты и сводя остатки по аптеке. Трудовыебудни как они есть. Вдруг визг тормозов, свет фар в окна и вся парковка заполнена большими и страшными машинами. Из этих машин начинают выгружаться столь же страшные мужчины, все похожие друг на друга, как близнецы. Выстраиваются в ряд, передний держит в руках нечто. Перед ним распахиваются дверь клиники и я вижу что на руках он держит почти труп собаки. Далее монолог в бледную меня:

    "Мы, это...По делам серьезным ехали. А тут он. Прям под колеса. Я по тормозам. А он под колесо. Мы вышли. И вот...Лепила, сделай что нибудь! Никак нельзя чтоб он умер. Плохо будет" Во время этого потока речи я сумела рассмотреть что все мужчины вооружены, и далеко не интеллектом.

    Из этого потока предложений я смогла вычленить что плохо будет мне, если вот этот комок мяса и костей умрет. Нацепив на лицо милую улыбку, я уверила группу мужчин, что всё будет отлично и сегодня никто не умрёт. И унеслась в ординаторскую. Надо сказать, что я совсем не ортопед. Не люблю эту часть профессии, и потому на подработке у меня был по вызову детский хирург-ортопед по имени Иван. Он был крайне удивлен, когда я разбудила его и потребовала немедленно ехать спасать мою жизнь. Приехав и осмотрев разбитого кобелька, и рассмотрев "владельцев", Ванечка грустно изрек : "Нам хана.. Но мы выкрутимся...Хоть и не представляю как..."

    5 часов в операционной мы собирали собаку-Франкенштейна. Спицы в двух лапах, проволока в челюсти, ушивание рваных ран, периодическое выдергивание не желающего жить пса с того света.

    Когда мы убедились что пёс не собирается к праотцам, я нацепила на лицо самую благодушную улыбку и пошла сообщать "владельцам", что сейчас всё хорошо и теперь остается только ждать как организм отреагирует на вмешательство. Серьезные люди внимательно выслушали, кинули на стол "котлету" денег и уехали. Мы с Ванечкой дерябнули бутылку коньяка и радовались жизни, я ещё грустила что появился очередной никому не нужный пес, который будет нуждаться в уходе.

    Проверив утром нового пациента, я была приятно удивлена тем, что он жив и даже в сознании. Проведя необходимые процедуры я пошла вести прием. В середине дня в дверь вежливо постучали и на разрешение войти, в кабинет протиснулось два метра безобразия- один из вчерашних "владельцев" "Лепила, шеф сказал чтоб написали чо собаке надо. Мы, типа виноваты. Надо чтобы все по-честному было"

    Лепила выпучила глаза и быстро написала на бумажке необходимые препараты и питание, в том числе говядина и творог. Часа через два "владелец" появился снова с коробкой препаратов и двумя аллюминиевыми поддонами, в одном был творог, во втором говяжий фарш. "Это что?!" Тыкая дрожащим пальцем в поддоны, поинтересовалась я,"Творог и мясо" кратко ответили мне. На стол снова шлепнулась котлета денег, 10 кило творога и 10 кило мяса для маленького кобелька!

    Так продолжалось почти неделю. Мясом и творогом поправлял здоровье не только пациент, но и вся передержка. Кобелек начал учиться передвигаться самостоятельно и стало понятно, что инвалид из него не получился, хотя мы его и назвали Самоделкин. Кобелишко оказался страшненьким и все были убеждены что новых владельцев мы ему никогда не найдём. В один из приездов его"владельцев" я не выдержала и спросила не хотят ли они усыновить мальчонку, потому как в клинике ему больше делать нечего, а вот хозяйская забота и любовь ему только на пользу пойдут.

    На следующий день братки приехали в полном составе и торжественно забрали Самоделкина домой. Дома его назвали Брюсом и за год умудрились из забитого уличного дворняги, размером чуть больше тапка, сделать самоуверенное, разбалованное существо. У Брюса-Самоделкина осталась одна проблема: травма мочевого привела к энурезу, но в новой семье это никого не беспокоило.

    Он точно знал как и под какую машину прыгать.


    © Marianna Karaeva
    Скрыть текст

    чуть что, сразу - макума :dry:

  • Зелёная лампа
    В ответ на: В Лондоне в 1920 году, зимой, на углу Пикадилли и одного переулка, остановились двое хорошо одетых людей среднего возраста. Они только что покинули дорогой ресторан. Там они ужинали, пили вино и шутили с артистками из Дрюриленского театра.

    Теперь внимание их было привлечено лежащим без движения, плохо одетым человеком лет двадцати пяти, около которого начала собираться толпа.

    — Стильтон! — брезгливо сказал толстый джентльмен высокому своему приятелю, видя, что тот нагнулся и всматривается в лежащего. — Честное слово, не стоит так много заниматься этой падалью. Он пьян или умер.

    — Я голоден... и я жив, — пробормотал несчастный, приподнимаясь, чтобы взглянуть на Стильтона, который о чем-то задумался. — Это был обморок.

    — Реймер! — сказал Стильтон. — Вот случай проделать шутку. У меня явился интересный замысел. Мне надоели обычные развлечения, а хорошо шутить можно только одним способом: делать из людей игрушки.

    Эти слова были сказаны тихо, так что лежавший, а теперь прислонившийся к ограде человек их не слышал.

    Реймер, которому было все равно, презрительно пожал плечами, простился с Стильтоном и уехал коротать ночь в свой клуб, а Стильтон, при одобрении толпы и при помощи полисмена, усадил беспризорного человека в кэб.

    Экипаж направился к одному из трактиров Гайстрита.

    Бродягу звали Джон Ив. Он приехал в Лондон из Ирландии искать службу или работу. Ив был сирота, воспитанный в семье лесничего. Кроме начальной школы, он не получил никакого образования. Когда Иву было 15 лет, его воспитатель умер, взрослые дети лесничего уехали — кто в Америку, кто в Южный Уэльс, кто в Европу, и Ив некоторое время работал у одного фермера. Затем ему пришлось испытать труд углекопа, матроса, слуги в трактире, а 22 лет он заболел воспалением легких и, выйдя из больницы, решил попытать счастья в Лондоне. Но конкуренция и безработица скоро показали ему, что найти работу не так легко. Он ночевал в парках, на пристанях, изголодался, отощал и был, как мы видели, поднят Стильтоном, владельцем торговых складов в Сити.

    Стильтон в 40 лет изведал все, что может за деньги изведать холостой человек, не знающий забот о ночлеге и пище. Он владел состоянием в 20 миллионов фунтов. То, что он придумал проделать с Ивом, было совершенной чепухой, но Стильтон очень гордился своей выдумкой, так как имел слабость считать себя человеком большого воображения и хитрой фантазии.

    Когда Ив выпил вина, хорошо поел и рассказал Стильтону свою историю, Стильтон заявил:

    — Я хочу сделать вам предложение, от которого у вас сразу блеснут глаза. Слушайте: я выдаю вам десять фунтов с условием, что вы завтра же наймете комнату на одной из центральных улиц, во втором этаже, с окном на улицу.

    Каждый вечер, точно от пяти до двенадцати ночи, на подоконнике одного окна, всегда одного и того же, должна стоять зажженная лампа, прикрытая зеленым абажуром. Пока лампа горит назначенный ей срок, вы от пяти до двенадцати не будете выходить из дома, не будете никого принимать и ни с кем не будете говорить. Одним словом, работа нетрудная, и, если вы согласны так поступить, — я буду ежемесячно присылать вам десять фунтов. Моего имени я вам не скажу.

    — Если вы не шутите, — отвечал Ив, страшно изумленный предложением, — то я согласен забыть даже собственное имя. Но скажите, пожалуйста, — как долго будет длиться такое мое благоденствие?

    — Это неизвестно. Может быть, год, может быть, — всю жизнь.

    — Еще лучше. Но — смею спросить — для чего понадобилась вам эта зеленая иллюминация?

    — Тайна! — ответил Стильтон. — Великая тайна! Лампа будет служить сигналом для людей и дел, о которых вы никогда не узнаете ничего.

    — Понимаю. То есть ничего не понимаю. Хорошо; гоните монету и знайте, что завтра же по сообщенному мною адресу Джон Ив будет освещать окно лампой!

    Так состоялась странная сделка, после которой бродяга и миллионер расстались, вполне довольные друг другом.

    Прощаясь, Стильтон сказал:

    — Напишите до востребования так: «3–33–6». Еще имейте в виду, что неизвестно когда, может быть, через месяц, может быть, через год, — словом, совершенно неожиданно, внезапно вас посетят люди, которые сделают вас состоятельным человеком. Почему это и как — я объяснить не имею права. Но это случится...
    — Черт возьми! — пробормотал Ив, глядя вслед кэбу, увозившему Стильтона, и задумчиво вертя десятифунтовый билет. — Или этот человек сошел с ума, или я счастливчик особенный! Наобещать такую кучу благодати только за то, что я сожгу в день поллитра керосина!

    Вечером следующего дня одно окно второго этажа мрачного дома № 52 по Ривер-стрит сияло мягким зеленым светом. Лампа была придвинута к самой раме.

    Двое прохожих некоторое время смотрели на зеленое окно с противоположного дому тротуара; потом Стильтон сказал:

    — Так вот, милейший Реймер, когда вам будет скучно, приходите сюда и улыбнитесь. Там, за окном, сидит дурак. Дурак, купленный дешево, в рассрочку, надолго. Он сопьется от скуки или сойдет с ума... но будет ждать, сам не зная чего. Да вот и он!

    Действительно, темная фигура, прислонясь лбом к стеклу, глядела в полутьму улицы, как бы спрашивая: «Кто там? Чего мне ждать? Кто придет?»

    — Однако вы тоже дурак, милейший, — сказал Реймер, беря приятеля под руку и увлекая его к автомобилю. — Что веселого в этой шутке?

    — Игрушка... игрушка из живого человека, — сказал Стильтон, — самое сладкое кушанье!
    В 1928 году больница для бедных, помещающаяся на одной из лондонских окраин, огласилась дикими воплями: кричал от страшной боли только что привезенный старик, грязный, скверно одетый человек с истощенным лицом. Он сломал ногу, оступившись на черной лестнице темного притона.

    Пострадавшего отнесли в хирургическое отделение. Случай оказался серьезным, так как сложный перелом кости вызвал разрыв сосудов.

    По начавшемуся уже воспалительному процессу тканей хирург, осматривавший беднягу, заключил, что необходима операция. Она была тут же произведена, после чего ослабевшего старика положили на койку, и он скоро уснул, а проснувшись, увидел, что перед ним сидит тот самый хирург, который лишил его правой ноги.
    — Так вот как пришлось нам встретиться! — сказал доктор, серьезный, высокий человек с грустным взглядом. — Узнаете ли вы меня, мистер Стильтон? Я — Джон Ив, которому вы поручили дежурить каждый день у горящей зеленой лампы. Я узнал вас с первого взгляда.

    — Тысяча чертей! — пробормотал, вглядываясь, Стильтон. — Что произошло? Возможно ли это?

    — Да. Расскажите, что так резко изменило ваш образ жизни?

    — Я разорился... несколько крупных проигрышей... паника на бирже... Вот уже три года, как я стал нищим. А вы? Вы?

    — Я несколько лет зажигал лампу, — улыбнулся Ив, — и вначале от скуки, а потом уже с увлечением начал читать все, что мне попадалось под руку. Однажды я раскрыл старую анатомию, лежавшую на этажерке той комнаты, где я жил, и был поражен. Передо мной открылась увлекательная страна тайн человеческого организма. Как пьяный, я просидел всю ночь над этой книгой, а утром отправился в библиотеку и спросил: «Что надо изучить, чтобы сделаться доктором?» Ответ был насмешлив: «Изучите математику, геометрию, ботанику, зоологию, морфологию, биологию, фармакологию, латынь и т. д.». Но я упрямо допрашивал, и я все записал для себя на память.

    К тому времени я уже два года жег зеленую лампу, а однажды, возвращаясь вечером (я не считал нужным, как сначала, безвыходно сидеть дома 7 часов), увидел человека в цилиндре, который смотрел на мое зеленое окно не то с досадой, не то с презрением.

    «Ив — классический дурак! — пробормотал тот человек, не замечая меня. — Он ждет обещанных чудесных вещей... да, он хоть имеет надежды, а я... я почти разорен!» — Это были вы. Вы прибавили: «Глупая шутка. Не стоило бросать денег».

    У меня было куплено достаточно книг, чтобы учиться, учиться и учиться, несмотря ни на что. Я едва не ударил вас тогда же на улице, но вспомнил, что благодаря вашей издевательской щедрости могу стать образованным человеком...

    — А дальше? — тихо спросил Стильтон.

    — Дальше? Хорошо. Если желание сильно, то исполнение не замедлит. В одной со мной квартире жил студент, который принял во мне участие и помог мне, года через полтора, сдать экзамены для поступления в медицинский колледж. Как видите, я оказался способным человеком...

    Наступило молчание.

    — Я давно не подходил к вашему окну, — произнес потрясенный рассказом Ива Стильтон, — давно... очень давно. Но мне теперь кажется, что там все еще горит зеленая лампа... лампа, озаряющая темноту ночи... Простите меня.

    Ив вынул часы.

    — Десять часов. Вам пора спать, — сказал он. — Вероятно, через три недели вы сможете покинуть больницу. Тогда позвоните мне, — быть может, я дам вам работу в нашей амбулатории: записывать имена приходящих больных. А спускаясь по темной лестнице, зажигайте... хотя бы спичку.

    А. С. Грин 11 июля 1930 г.

    чуть что, сразу - макума :dry:

  • начало
    Показать скрытый текст
    У кровати бледного Юрия Сергеевича собрались все. Дочь, приехавшая по такому случаю из-за океана, и её муж, крепкий мужчина с восторженно-наивным выражением лица. Два брата: один родной из маленькой деревеньки под Тулой, и двоюродный из Москвы, который благоухал дорогим одеколоном и задумчиво сверлил взглядом окно. Двое самых близких друзей: Антон Семеныч и Андрей Семеныч. Они всегда были рядом и их постоянно путали. В армии, потом на родном заводе двадцать лет, а потом и на пенсии. Вот и сейчас стояли рядом с кроватью друга и с грустью смотрели на Юрия Сергеевича, который тяжело дышал, иногда улыбался, а порой открывал глаза и просил стаканчик водички. В изголовье кровати, никем не замеченный сидел местный доктор Ганс Фридрихович – невесть как затерявшийся в дремучей деревеньке обрусевший немец.

    - Недолго ему осталось, - тихо и с непременной грустью на лице произнес доктор. Он потер фиолетовый синяк под глазом и злобно стрельнул взглядом в сторону родного брата Юрия Сергеевича. Не далее, как вчера, доктор и родной брат Юрия Сергеевича имели содержательную дискуссию о немцах и столетней истории. Все, как водится, за прохладной бутылочкой самогона из личных запасов Юрия Сергеевича, хрустящими огурчиками с его же огорода и толстым ломтем мраморного сала от покойного хряка Тревора.

    Сначала все шло хорошо, и доктор вместе с родным братом Юрия Сергеевича пили за русско-немецкую дружбу. А закончилось все выяснением отношений, хватанием за грудки и истеричным криком в духе «Ах ты гитлеровский пёс» и «Фашистская сарделька». Итогом посиделок стал великолепный фингал под глазом Ганса Фридриховича и расцарапанная щека у родного брата Юрия Сергеевича, который не ожидал такой подлости от «фрица» и тем более не ожидал, что тот вцепится ему в лицо, как натуральный бешеный кот.

    - Неча тут каркать, фриц, - надувшись, ответил родной брат Юрия Сергеевича, Коля. Ганс Фридрихович надулся в ответ, прикинул в голове пару едких шпилек, но решил промолчать и не рисковать вторым глазом. Он уже понял, что рука у Коли тяжелая, а реакция замечательная.
    - Прав доктор, - с тревогой кивнула дочь Юрия Сергеевича, Катеньки. Она погладила дрожащей рукой объемный животик и, вздохнув, посмотрела на мужа. – Эх. Внука не увидит.
    - Скоро он уходить, - глупо и жизнерадостно улыбнулся Тревор, муж Катеньки.

    Затем, поняв, что жизнерадостная улыбка не прибавит ему популярности у странных родственников жены, он трагично заломил руки и даже выдавил из правого глаза слезинку. Скупую и холодную. – В прекрасное забвение.
    - Чего? – нахмурился один из Семенычей. – Какое-такое забвение, ирод? В Рай наш Юрка отправится. На облаке сидеть, в белом халате. Тайка-то его наверняка внизу прописку получила.
    - Ага, - поддакнул второй Семеныч. Может, Андрей, а может и Антон. Их постоянно путали. – Всю жизнь Юрку пилила, теперь её пущай пилят.
    - Рай нет, - снова улыбнулся Тревор, а улыбка на лице дремлющего Юрия Сергеевича стала какой-то неживой и злобной. Даже сухонькие кулачки напряглись и затрещали суставами. Американец покосился на больного и предусмотрительно спрятался за спиной жены, откуда повторил свое изречение. – Нет Рай, нет Ад. Только забвение.
    - Не слушайте его, - мотнул головой второй Семеныч. – Он энтот, как его там?
    - Атеист, - помог ему двоюродный брат Юрия Сергеевича, Витя. – Вся Москва в атеистах.
    - Во-во. Атеист, - улыбнулся тот и тут же погрозил Тревору пудовым кулаком. – Кабы Юрка тут не лежал, вломил бы тебе по роже твоей американской.
    - Нет же доказательства! – с возмущением ответил ему Тревор, выглядывая из-за плеча Катеньки. – Никто не бывать там и не видеть, что там есть.
    - Говорю ж, дурак, - хмыкнул первый Семеныч. – Коля однажды Юркиного хряка резать помогал, а тот его в лоб звезданул. И Коля все увидел; и облака, и ангелов, и ворота золотые. Но видать не пришла ему еще пора туда идти. Вот и вернулся.
    - Так и было, - вздохнул Коля, застенчиво теребя шрам под правым глазом, оставленный осатанелым хряком Тревором, которого Юрий Сергеевич назвал в честь своего любимого зятя. – Да и в армии Юрка часто на волосок был. Из самолета, когда прыгал, долго парашют открыть не мог. Рассказывал потом, как вся жизнь перед глазами пролетела. А еще с ним рядом мужик в белом халате летел. Только Юрка его спросить хотел, как мужик хлопнул в ладоши, и парашют раскрылся.
    - И когда трактор в лесу потерял, тоже. Долго сидел на пеньке и говорил, что теперь точно на небо отправится, ибо Тайка-то его как пить дать отлупит до трупной синевы. Но костлявая щадила Юрку, - ответил второй Семеныч и повернулся к первому. – Помнишь, как он в щиток пьяным полез?
    - А то, - гоготнул тот, с любовью посмотрев на бледного друга. – Дымился долго, но выжил. А ты все со своим забвением, Тревор. Ох, разобью я тебя на поминках-то.
    - Катя, я не понимать, - побледнел американец, а на щеках Юрия Сергеевича проступил румянец. Понравились ему речи Семеныча. Не иначе.
    - Не старайся, - мрачно буркнула девушка. – Они верят в Рай и Ад, а ты в забвение. Какая разница?
    - И то верно. Постыдились бы, господа, о смерти говорить, - поцокал языком Ганс Фридрихович. И тут же покраснел, увидев, как налились кровью глаза родного брата Юрия Сергеевича. – Живой же пока, Юрий Сергеевич.
    - Пока, - рассудительно буркнул двоюродный брат, стряхивая с дорогого пиджака пылинки. – Долго бегал Юра от костлявой, а теперь не убежит. В детстве он как-то велосипед у соседа моего угнал, а потом на нем от милиции убегал. Несся так, словно за его душой черти бежали. Дважды его чуть грузовик не сбил, потом он чудом в овраг с дороги не вылетел. Но нет, выжил же. Если это не высшие силы его спасли, то кто? Везение?
    - Ага, - почесал голову второй Семеныч. – Так везет только дуракам. А Юрка далеко не дурак. Кстати, Катька, ты потом что будешь с аппаратом его делать?
    - Ничего, - пожала плечами Катенька. – Забирай, если нужен.
    - А как же. Нужен, нужен. Знатную самогоночку варил Юрка, негоже таким знаниям в лапы басурманские попасть, - оскалился он, посмотрев на Тревора. Тот икнул, вспомнив знакомство с тестем и две выпитых бутылки самогонки по этому случаю. Проснулся Тревор в свинарнике, рядом с тезкой. Абсолютно голый и с диким похмельем.
    - Господа, живой же человек… - заныл было Ганс Фридрихович, но умолк, увидев возле носа пудовый кулак Коли. – Ваше право, господа. Ваше право.
    - Так-то, фриц, - пробасил родной брат. – А с аппаратом решим. Может, я тоже на него виды имею?
    - Тебе-то на кой? – всполошился второй Семеныч.
    - На память о братке, - отрезал тот и тоже показал кулак другу брата. Того, однако, кулак не напугал.
    - Да прекратите же! – тонко крикнула Катенька, когда мужчины столкнулись носами и принялись медленно наливаться багрянцем. – Папа еще тут, а вы его вещи делите!
    - Варвары, - покачал головой Ганс Фридрихович, вытирая лоб Юрия Сергеевича мокрой тряпочкой. – Постеснялись бы.
    - Юрка бы одобрил, - с сомнением ответил Коля, но на место вернулся.
    - Ага, - кивнул второй Семеныч, бросая обеспокоенные взгляды на самогонный аппарат, стоящий на столе, как натуральная статуя греческого бога Диониса. – Потом решим, Николай. В карты разыграем.
    - В домино, нехристь! – буркнул тот.
    - Можно водички? – слабым голосом попросил Юрий Сергеевич, заставив всех замолчать. Доктор протянул ему стакан и поддержал голову, пока больной медленно пил воду. Только Тревор тихо прошептал себе под нос.
    - Он скоро уходить в забвение.

    *****

    - Устал я, - протянул Юрий Сергеевич, обращаясь к меланхоличному пареньку, стоявшему в изголовье кровати. Тот кивнул, потер пальцем нижнюю губу и метнул задумчивый взгляд на прислоненную к стене косу. – Шо, уже пора?
    - Не, - поморщился тот. – Думаю, кого следующим забрать. Чтоб тебе скучно не было.
    - Злая ты, костлявая, - вздохнул Юрий Сергеевич. Сам он стоял рядом с пареньком бесплотным духом и наблюдал за разговорами родни.
    - Костлявый тогда уж, - насупился паренек.
    - Прости. С языка слетело.
    - Знаю. У меня и имя, между прочим, есть.
    - Серьезно? – удивился Юрий Сергеевич. – И как тебя зовут?
    - Гена. Или ты думаешь, что я один работаю? – усмехнулся паренек. - Много нас.
    - И шо, Гена? Шо там? – покраснев, спросил Юрий Сергеевич. Он умилился, глядя на дочь, которая, поддерживая рукой животик, яростно кричала на первого Семеныча, который полез в буфет за самогонкой.
    - Что там? За порогом?
    - Да.
    - Скоро узнаешь, - загадочно улыбнулся Гена.
    - Тревор вон Катькин говорил, что там только чернота и забвение, - вздохнул Юрий Сергеевич. – Балбес мериканский.
    - А тебе бы этого хотелось?
    - Наверное, да. Устал я, Гена. Тайка моя, мир её душеньке, той еще кобылой была. Всю жизнь изводила.
    - А сам-то? – хохотнул Гена. – Кто ей нервы мотал, возвращаясь после работы на синем автопилоте? Сарай спалил после того, как Катя замуж за Тревора вышла. Еще напомнить?
    - Да знаю, - кисло хмыкнул Юрий Сергеевич. – Всю жизнь я, как белка в колесе, Гена. Как из мамы вылез, так в колесо и влез. Учеба, армия, завод, хозяйство, дочка… Все ж на мне было. Устал. Отдохнуть хочу. Сколько раз на волосок от тебя был, а все же свиделись.
    - А в Ад не боишься отправиться? – поднял бровь паренек и рассмеялся, когда бесплотный дух Юрия Сергеевича подернулся рябью. – Испугался?
    - Конечно, - кивнул тот. – Страшно это все, Гена. Черти там, котлы со смолой кипящей, да Тайка с хлыстом. Она-то уж точно там главным надсмотрщиком работает. Поэтому лучше уж Треворово забвение или как его там? Чернота и спокойствие. Отдохну хоть. Конец уж близок.
    - Конец? Каждый получает то, во что верит, - туманно сострил паренек. Он вздохнул и взял в руки косу. – Но ты не веришь ни во что. Ты не думал, что Рай и Ад не резиновые и всех вместить не могут? Может, удача твоя отсрочкой была, чтоб ты за ум взялся? Эх, ладно. Пора, пожалуй. Заболтался я с тобой.
    - Тогда пойдем, Гена. Не будем начальство твое гневить. Конец близок, - улыбнулся Юрий Сергеевич, задумчиво смотря на то, как Ганс Фридрихович снова сцепился с Колей. На сей раз из-за Ледового побоища.

    *****

    Чернильная чернота странным образом наполнила душу Юрия Сергеевича спокойствием и расслабленностью. Он чувствовал, что где-то рядом с ним летит и Гена, сжимая в руках страшную косу. Он как-то обмолвился, что косой давно не пользуются по прямому назначению, а используют в качестве символа. Чтобы душа знала, кто перед ней. Так проще. Но сейчас Юрий Сергеевич просто летел в чернильной черноте и улыбался.

    Улыбался тому, что завтра не надо вставать чуть свет ни заря, чтобы кормить курей и таскать им воду. Не надо чистить свинарник и не надо полоть грядки от сорняков. Не надо ссориться с Семенычами, которые, как обычно, заявятся вечером играть в домино. Даже глупое, восторженно-наивное лицо Тревора не вызывало никаких эмоций. Юрий Сергеевич летел на заслуженный отдых.
    Правда что-то тревожно шевельнулось в груди, когда впереди возникла яркая зведочка, которая принялась разгораться все сильнее и сильнее. Сейчас Юрию Сергеевичу казалось, что он не летит в чернильной черноте, а бежит по диковинному тоннелю, а звездочка – свет в конце этого тоннеля. На миг мелькнуло лицо Гены и саркастичная улыбка на его губах, а потом сердце Юрия Сергеевича обдало неприятным холодком.

    Свет, яркий и безжалостный, ударил в глаза, как скальпелем. Холод стал сильнее, а нос наполнился резкими запахами. Смутно знакомыми. Юрий Сергеевич попробовал вздохнуть, но не смог. Грудь горела дьявольским огнем, а рядом виднелся силуэт Гены. Слова застряли в горле Юрия Сергеевича, когда глаза привыкли к свету, а в ушах зазвучали голоса и два из них были очень знакомыми.

    - Катенька. У нас мальчик. Мой сын, - Юрий Сергеевич, бешено вращая глазами, смотрел на улыбающееся, и по-прежнему глупое лицо Тревора. Затем перед ним появилось лицо дочери, красное и усталое.
    - Сынок, - протянула она, а Юрий Сергеевич попытался вздохнуть, но из горла вырвался лишь сиплый всхлип.
    - Поздравляю, Екатерина Юрьевна. У вас мальчик, - Юрий Сергеевич ошалело уставился в лицо Гены, который почему-то держал его на руках, а потом задница загорелась от удара и из горла вырвался, наконец-то, возмущенный рев Юрия Сергеевича, которого сознание обожгло болью.
    - НЕЕЕЕЕЕЕТ! – взвыл Юрий Сергеевич, глядя на умиляющиеся лица. Он отдышался и снова заревел. – ОПЯЯЯТЬ?!
    - Сынок, - протянула Катя.
    - Конец близок? – тихо усмехнулся Гена, забирая Юрия Сергеевича. Он пожал плечами, глядя в его безумные глаза, и добавил с едким смешком. – Какая ирония. Это только начало.
    - Наш сын. Юрий Майкл Стоунс. Привет. Я твой папа, - с гордостью продекламировал Тревор, беря Юрия Сергеевича из рук Гены. И крик сморщенного младенца в третий раз взорвал тишину стерильного помещения.


    © Гектор Шульц
    Скрыть текст

    чуть что, сразу - макума :dry:

  • Показать скрытый текст
    жыстоко :biggrin:
    В ответ на: И крик сморщенного младенца в третий раз взорвал тишину стерильного помещения.
    помоему меня убили
    успел подумать алексей
    а следующей мыслью стало
    хочу грудного молока
    Скрыть текст

    -------------------------------
    Курица.
    Показать скрытый текст
    В субботу шел сильный дождь, а я возвращался домой и уже буквальо от порога своего дома повернул в продуктовый магазин. Хотя вроде бы ничего не было нужно. Просто дома ждали дела, звонки, электронная почта. Хотелось чуть отсрочить всю эту текучку. В магазине ко мне подошел здоровый похмельный мужик.
    Заглянул в мою почти пустую корзину:
    — Что? Дорого все?

    Я пожал плечами. Бреду дальше. Он опять появляется передо мной:
    — Слышь! Выручи! Я так есть хочу, а денег вообще нет! Купи мне курицу! Курица ведь недорого стоит!

    Я посмотрел на ценники.
    Жуть. Не хотелось никому ничего покупать. Но тут закричала моя душа:
    "Вдруг человек голодает и просит тебя от отчаянья? Ты ему не поможешь и всю жизнь будешь об этом вспоминать! А тебе ведь завтра на исповедь идти"

    Я ему говорю:
    — Подожди меня у выхода из магазина. Не ходи за мной.

    Он ушел.
    Я купил ему курицу, вынес. Даю ему в руки.
    — Спасибо!
    — Пожалуйста.

    Но я еще не отошел от него и на два шага, как редким пешеходам он начал эту курицу предлагать:
    — Слышь, мужик! Возьми курицу за полтинник!
    — Эй, мать! Купи у меня курицу — за пятьдесят рублей отдам.

    Я повернулся, хотел что-то сделать...
    Но потом подумал: А что я могу сделать? Вырву курицу? Дам по морде? Начну кричать?

    В лицо бил дождь.
    Меня только что развели. Было обидно и противно. Мужик на мою фигуру не реагировал. Я для него не существовал. У него была своя задача.

    Я вернулся домой.
    Через пару часов мне нужно было снова отлучиться по делам. От подъезда отъезжала неотложка. Консьержка и еще несколько соседок что-то оживленно обсуждали. Я спросил, что случилось?

    И Евгения Михайловна с восьмого этажа рассказала, что пошла в тот самый магазин, где до этого был я. На улице к ней пристал насквозь промокший, трясущийся от холода алкаш, стал предлагать курицу "хотя бы за тридцать рублей". Она пыталась от него отделаться, тогда он вложил ей в руки эту курицу со словами:
    — Бери, мать! Бери бесплатно.

    И ушел.
    Вот с этим приобретением она вернулась домой. А дома дочка Жанна ей выговаривает:
    — Вот кто теперь эту курицу будет есть? Где ее твой алкаш взял? Может она испорченная?
    Дочь решила курицу выкинуть, а Евгения Михайловна не разрешает:
    — Выкидывать продукты грех! Даже алкаш не выкинул. Надо кому-нибудь другому отдать, если сами есть не будем.

    Вот они стали думать, кому в доме нужна курица с сомнительной репутацией. Поняли, что никому. Вроде бы все соседи вполне благополучные люди. Принести вдруг кому-либо из соседей курицу, — это странно.

    Потом вспомнили, что на втором этаже живет Галина. Несмотря на возраст она всегда ярко одевается и похожа на Жанну Агузарову в глубокой старости. А денег у нее нет ни копейки. И кто чем ей все помогают.

    Понесли курицу Галине. Постучались — молчит. Толкнули дверь — отворилась. Галина не отвечает. Прошли в квартиру — нашли ее на полу. Вызвали скорую. Перед уходом, унося на носилках Галину, врачи сказали:
    — Приехали бы на несколько минут позже, не было бы больше вашей соседки.
    Так курица ненароком спасла жизнь человеку.

    Но на этом еще не все.
    У Евгении Михайловны с дочкой опять раздор: куда девать курицу?
    Дочь предлагает выкинуть.
    Мать — отдать бомжам на улице.

    Они оделись и несмотря на дождь пошли искать бомжей. Не нашли. Исходили половину района. Дошли до метро. Нет бомжей. Недалеко от метро есть часовня. Решили отнести курицу туда. Тем более рейтинги у курицы высокие: она жизнь человеку спасла. Пусть ее съедят приличные люди.

    Вернулись они довольные, но мокрые, хотя уходили с зонтом. Рассказывают консьержке, что рядом с часовней на лавочке под проливным дождем сидел благообразный старичок с собакой. Вот они ему курицу и подарили. Он своей собаке показывает курицу и говорит:
    — Представляешь, Кукуруза! Нам на праздник Господь подарок прислал!

    Евгения Михайловна с дочкой уже от него отходили. Но ведь когда делаешь добро — это затягивает. Хочется делать еще и еще. Поэтому дочь вернулась и подарила старичку свой зонт. Вот почему они возвратились мокрые. И из-за этой несчастной курицы чуть не заболели. Хорошо, что у консьержки был коньячок.

    Я вернулся вечером домой, и от раскрасневшейся повеселевшей и разговорчивой консьержки всю эту историю и узнал.
    И выдвинул свою версию:

    — Наступает день Николая Угодника. Никола Летний. Вот он соседку нашу Галину и спас. И он же подарок старику прислал! А может, этот старик и был Св. Николай!

    Консьержка возбужденно закивала, а я довольный вернулся домой.

    А на следующий день, в воскресенье, я снова пришел в магазин. И стоит этот самый алкаш. У меня на него обиды уже никакой нет. Наоборот! Это такой урок: даже когда тебя обманывают, это может помочь многим!!!

    Алкаш меня узнает. Я спрашиваю:
    — Зачем мою курицу отдал?
    — А откуда ты знаешь?
    — Я все знаю!
    — А что мне с ней делать?
    — Мог бы съесть!
    — Да что ты! У меня вчера такое похмелье было, что мне как-то о еде мысль в голову не пришла. Зато сегодня я бы поел. Все утро о бульончике от той курицы думаю. Дурак я! Взял и отдал. Может, ты купишь мне другую курицу, а то внутри все сводит!
    Я прямо растерялся! А душа кричит:
    "Вот что было бы, если ты вчера ему отказал? Посмотри сколько всего хорошего благодаря ему произошло!!! Купи ему курицу"
    — Ну ладно! Иди к кассе, я сейчас.

    Он уходит, но уже отдаляясь от меня, разворачивает голову и бросает мне с улыбкой:
    — И еще 150 грамм бы хорошо к бульончику!
    А затем, уже от касс кричит на весь магазин голосом, похожим на голос Гармаша, цитируя "Бриллиантовую руку":
    — Еще 150 грамм шампанского — и все!

    И начинает гулко смеяться.
    И все в магазине засмеялись.
    И покупатели и кассирши.
    Ну и я, конечно.

    © Александр Казакевич
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

  • Академик
    Показать скрытый текст
    История случилась в советское время.
    Обычный санаторий Академии наук, заполненный сотрудниками средней руки — процедуры, прогулки, сплетни, в общем, скука смертная. И тут прошёл слух — должен приехать академик! Событие.
    В означенный день любопытные действительно увидели, как подъехала машина, из которой вышел солидный седовласый мужчина. Симпатичный. За ним семенила невзрачная пожилая женщина — жена.
    Стали они в санатории отдыхать и лечиться. Супруга знаменитости постоянно суетилась вокруг мужа, заботилась. Тот принимал все заботы с усталой благосклонностью.
    А в столовой посадили их рядом с молодой симпатичной дамой. Дама несколько дней оценивала обстановку. Оценила — и пошла в атаку. Ведь академик — это же такой шанс, да и зачем ему рядом такая серенькая старушка? И постепенно (барышня была грамотна и коварна) начал завязываться роман. Уже и гуляют вместе, и на лавочках сидят, и... в общем, любовь не на шутку.
    И когда уже стало всё ясно, жена не выдержала и пошла выяснять отношения с захватчицей. Просто подошла к ней и спросила, очень вежливо: «Скажите, пожалуйста, зачем вам мой муж?»
    В ответ — куча трескучих фраз о любви, свободе, судьбе и пр.
    Пожилая женщина не унималась: «Но ведь знаете, он очень больной человек. За ним нужен постоянный уход, к тому же он должен соблюдать строгую диету, это всё не каждая женщина выдержит».
    Молодая развеселилась — неужели непонятно, что на зарплату академика можно организовать великолепный платный уход, вовсе не обязательно при этом превращаться в такое умученное заботами существо, как её собеседница.
    Пожилая дама несколько секунд непонимающе смотрела на нахальную молодку, потом спокойно сообщила: «Понимаю. Но дело в том, что академик — я».

    © Виктория Токарева
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

  • Тёркин
    Показать скрытый текст
    – Не хочу гречку, дед!
    – Надо, брат.
    – Не люблю-у! – дошкольник Ванька сморщил капризную мордашку.
    В окно дышит сливами поздний август, где-то тарахтит трактор, прозрачный воздух пахнет дымком и жирной воронежской пашней. Лето в деревне почти закончилось, а разом с ним почти закончилось и детство – скоро в первый класс.

    Дед набулькал из баклажки молока, поставил кружку перед внуком:

    – Ты вот что, прихлебывай, а я тебе пока кое-что расскажу. Значит так, послали как-то Тёркина в разведку…
    – Опять в разведку? Ты уже говорил про разведку!
    – Это про другую разведку. Вот послушай: собрался, значит, Тёркин, идет себе, идет…

    В кармане дедовых штанов задрожал мобильник.
    – Сейчас, обожди-ка, тетя Лена твоя звонит.

    Дед заткнул свободное ухо и зашумел в трубку:
    – Да! Подъезжаешь? Ну, давай. Ждем. Завтракаем, – и сунул телефон обратно.
    – Тетя Лена уже на ближних подступах, а ты всё с кашей!

    У парнишки намокли глаза:
    – Уже?
    – Уже.

    В прошлом году, когда у Вани не стало матери, его отец, разменявший пятый десяток, женился на молодой-красивой. Ваня звал ее тетей Леной. Дед тоже в шутку звал свою новую длинноногую невестку тетей Леной.

    – Ну, ты дальше-то слушай: идет, значит, Тёркин, песенку насвистывает, а тут из-за куста – немцы! «Хальт! Хенде хох!» Сцапали, значит, нашего бойца и думают, как бы его покрепче проучить. Гадали, гадали, тут один и говорит: «Я есть придумать страшный пытка! Дафай этот рус отведем на кухня и заставим гречневый каша жрайт!» Другой обрадовался: «Дафай! Только надо положить побольше масло, чтобы рус совсем испугальса!»

    Внук работает ложкой, не моргнет. Дед с трудом прячет смех в бороду и продолжает:

    – Вот. Привели, значит, они Василия Тёркина на свою фашистскую кухню, набузовали ему ведро каши, вручили воттакущую ложку и заставили лопать. Ну, наш-то бывалый, и не такие ужасы видал, ест. Ест он себе, ест, полведра уж отъел, больше не может, но знает: надо лопать, иначе врагов не одолеть. А тут немцы возьми и зачем-то отвернись! Тёркин – хвать ведро и остатки себе за пазуху высыпал. Всё, говорит, капут вашей гречке, съел! – и салфеткой, главное, утирается. Немцы переглянулись, удивились, меж собой лопочут: «У нас еще, – говорят, – ни один рус эта пытка не вынес, а ты вынес!? Тебя за это надо расстреляйт!» И повели Тёркина расстреливать. Привели в лесок, поставили спиной к березе, автоматы на него нацелили…

    За окном квакнула сигнализация, скрипнула калитка, Шарик громыхнул своей цепью и трусливо тявкнул. В дверном проеме обозначилась темная, высокая Ванина мачеха.

    – Доброе утро! – по жилищу пополз томящий запах тяжелых духов.

    – Доброе. Мы тут кашу мучаем. С нами завтракать? – дед подтянул к столу табуретку для своей новой родственницы.

    – Что? – вынула наушник Лена. – Нет. Собирайте ребенка, я пока здесь… – она примостилась на тумбочку. – Здесь пока… подожду.

    Гостья провела пальцем по экрану мобильника, и ее лицо позеленело.

    Августовский ветерок донес откуда-то коровье мычание, заколыхал на окошке тюль.

    – Дед, – прошептал ребенок, озираясь, – дед, я не хочу уезжать, – его широкие глазенки заблестели.

    – Знаю, – вздохнул дед. – Знаю. Но ведь мы же договорились не реветь? Закончишь первый класс и опять приедешь. А Мурка тебе пока котенка принесет. И на рыбалку опять ходить будем, и на пасеку, в лес…

    – Черного?

    – Чего?

    – Котенка черного? – захлюпал внук. – С белыми лапками? С белым га… галстучко-ом?

    – Тише, что ты! Конечно, с галстучком! – дед покосился на зеленолицую невестку. – Ты лучше послушай, что дальше-то было: вот приводят немцы нашего Тёркина на расстрел, прицелились, а он им и говорит: «Гляньте-ка, фашисты, какие арбузы в этом году уродились на сосне!» – и пальцем вверх тычет. Враги головы-то задрали, а Василию Тёркину того и надо! Он кашу из-за пазухи достает и в морды им швыряет. Наглухо залепил. А они-то не поймут: «Што такой?!» Ничего не видят, руками перед собой шарят. «Эй, Ганс, ты что-нибудь фидишь?» – «Найн, Фриц, нишего не фижу. А ты?» – «И я нихьт!» Ходят они, о деревья лбами сослепу бьются, каски звенят. А Тёркин над ними хохочет! «Что, решили русского солдата кашей напугать!?» Дал им Тёркин пинка, автоматы поотбирал и пошел обратно к своим. Руки в брюки, идет-посвистывает, хохочет…

    Ванька отставил пустую кружку, облизал ложку. Дед потрепал едока по макушке:
    – Ну, боец! Прямо как Тёркин! Беги теперь с Шариком попрощайся.

    Внук утерся рукавом, просунулся между косяком и пахучей отцовой женой, юркнул на крыльцо.

    Тетя Лена оторвалась от телефона, привстала:
    – Готов? Едем?

    – Обожди, – дед выставил ладонь. – Присядь, потолкуем.

    Лена нехотя снова примостилась на свою тумбочку:
    – Мы уже всё обсудили, Пал Иваныч, точка. Николай ваш запретил мне с вами на эту тему…

    – Ага, – вздохнул дед, – запретил.

    Помолчал, рассматривая стол.

    – Как там его скупка чермета? Как бизнес вообще?

    – Нормально всё, работает.

    – Вот и я про то, – буркнул дед. – Работает. Ваня там будет целыми днями один? А у меня бы здесь рос под приглядом. У нас и воздух, и тишина, и приятели ему…

    – Я ничего не решаю, – Лена убрала мобильник в сумочку. – Дело как бы не мое, но в городе хотя бы школа не колхозная. И вообще… У вас, – она обвела жилище чистыми глазами, – даже компа нет?

    – Чего нет, того нет. Обходимся, – успокоил хозяин. – А что до школы, так меня именно в этой школе выучили. И Николая твоего тоже. И Ванечку я бы здесь выучил.

    Дед встал, поглядел за окошко, где возле красной Лениной машины внук тискал лохматого беспородного Шарика, а тот отчаянно бил по траве хвостом.

    – Выучил бы.

    – А потом, что, в родной колхоз на трактор? – съязвила невестка.

    – Хоть бы и так! – разозлился дед. – А, по-вашему, лучше пусть в городе телефонами торгует? Металлолом скупает, как папа?.. Трактором попрекают! А я всю жизнь на тракторе! Хлебом вас, кто, не мой, что ли, трактор кормит, а?

    – Я хлеб не ем, – спокойно возразила невестка.

    – Да я не про тебя, не сердись, дочка, – смягчился дед. – Сама рассуди: что парню в нынешнем городе делать? Ну, ладно, пока маленький, усадите за комп, чтоб не мешал. А вырастет? Если б, как раньше: там тебе и авиазавод, и экскаваторный, и шинный, и «Электросигнал» – знай живи-работай. И отдохнуть тебе: что парки, что театры, зелень, пляжи… Когда четверть века тому наш Николай в город перебирался, мы же с матерью радовались! Когда он на инженера выучился, нам соседи завидовали! Мы же им гордились: в лучшем городе, такой нужный человек: всё у нас на первом месте, по-людски! – дед просиял. – А теперь что?

    – Что?

    – Что! – скривился дед. – По ящику вон сказали, что наш город опять на первом месте: единственный, говорят, в Европе «миллионник», в котором нет трамвая. Был, а теперь нет. В войну, как только немца прогнали, – был! А теперь нет! И больше никогда не будет! И трамвая внук не увидит! Что же там за малина?

    Деда понесло:
    – Миллион человек, ничего не производят, даже впечатлений! Мусор только… Одни барыжат, другие штаны просиживают, бумагу пачкают. Солнца не видят, лишь бы урвать, лишь бы раз в год в Турции бобов пожрать, в соленой воде пофоткаться. Вот для этого-то, думаю, Бог людей создавал? Мне если случится в город, я потом хвораю. Насмотрюсь там… Грязь, вонь, гул. Ходят все потухшие, ждут пятницы, нализаться-забыться. Мертвый муравейник. Сами себя там задушили, по кругу зеленые ползаете, не заметили, как умерли.

    – Зачем вы меня оскорбляете? – обиделась Лена.

    – Да не в этом дело, – выдохнул дед. – Я не про тебя, я про Ваньку. Тебе Ванька не родной, своих не хочешь, душа не болит. А мне каково? Бывает, в ясную пору с моего крыльца мегаполис ваш на горизонте, рукой подать. Вот гляжу: тянется эта серая полоса от сих до сих, насколько глаз берет. Если ветер оттуда, то будто бы дух с помойки. Там, думаю, хлопчик мой сидит, в этаком смраде, один сидит, ненужный. Сидит, за компьютером тупеет или на секции дрыгается – жизни не видит. Оставили б его мне, а? Я бы его живым человеком воспитал, живым.

    – А у вас – жизнь?! – ухмыльнулась невестка.

    Дверь распахнулась, ничего перед собой не замечая, влетел Ванюха с горящими глазами:

    – Дед! Димка с Вовкой идут рыбачить! Уже червей нарыли! Можно мне… – он запнулся, огляделся, вспомнил, что его забирают, и погас.
    – Нельзя, – отрезала тетя Лена и поднялась. – И так засиделись. Мне к двенадцати на эпиляцию. Хватай свои шмотки, едем.

    Ваня поглядел на деда, тот пожал плечами, указал внуку на его собранный тугой рюкзачок…

    …А у крыльца всё кипело: двое Ванькиных ровесников заглядывали в красную машину. Один утверждал:
    – Под триста выжмет!

    Другой совал ему в нос кулак и нисколько не сомневался:
    – Не выжмет.

    Вот-вот должна была случиться драка, но некстати квакнула сигнализация, машина сверкнула фарами, и всё прекратилось, не начавшись. Пацаны подобрали с земли свои удочки и уставились на Ванюху:
    – Уезжаешь?
    – Ага. На будущее лето опять приеду.
    – Давай, Ванек, будем ждать.

    Ванька перепрощался со всеми, тетя Лена усадила его на заднее сиденье, приказала пристегнуться, захлопнула дверь. Потом повернулась к деду:

    – Николай сказал не говорить, а я скажу. На тот год Ваня не приедет. Николай купил дом в Германии, мы туда перебираемся. Он сам вам позвонит, а я ничего не говорила. Ок?

    – Ок, – машинально повторил оторопевший дед.

    Хлопнула дверца, машина бесшумно развернулась и запылила по-над оврагом. Дед сквозь набежавший туман смотрел вслед, красное пятно дрожало и плыло волнами. Сквозь затонированное стекло внука не разглядеть, но он наверняка машет деду рукой, он не может иначе…

    Так и было: Ванька махал рукой деду, махал друзьям и лохматому беспородному Шарику, который высунул красный язык. Махал рукой жизни, откуда уносит его красное пятно; жизни, которая останется лишь в светлой памяти… Может быть, когда-нибудь потом, во сне, в чужом немецком воздухе померещится ему знакомое, родное, забытое: будто из далекого августа повеяло жирным воронежским черноземом, или это в утреннее окно потянуло с туманного сенокоса… Повеет чем-то, чему ни один немец в жизни своей не подберет названия; повеет издалека, из той поры, когда всё шло как у людей. У людей, которые пашут землю, рожают детей, дышат, любят, живут… грустят, поют, смеются, плачут, созидают, совершают великие открытия… Господи, было ли это?

    Впрочем, не стоит о жизни. По мнению тети Лены, ребенку полагается смотреть мультики. Тетя Лена уговаривает ребенка не реветь, передает ему свой планшет:

    – Там кнопочку зеленую видишь, «Ок»? Нажимай, будет мультик про человека-паука.

    Ваня всхлипывает:
    – А про Василия Тёркина будет?

    – Василия Тёркина не существует.

    – А человек-паук, что ли, существует?

    – Нажимай «Ок» и не хнычь.

    Но Ваня хнычет. Ему отчего-то кажется, что дед за этот «ок» не похвалил бы. И Василий Тёркин не похвалил бы. Одни враги бы только и обрадовались.

    Машина выбежала на асфальт, и перед ней во весь горизонт протянулась бескрайняя серая громадина – город, где совсем недавно позвякивал в зелени трамвай и в парках пели соловьи. Город, который во время оно сотворил непобедимый Русский флот. Непокоренный город-боец, который, истерзанный, бил и гнал фрица; город, который не сломался, сдюжил, отстроил себя заново и стал еще краше. Веселый город тружеников и песенников, который выпускал в небо сверхзвуковые лайнеры. Город, где по кристально-голубым водам рукотворного моря проносились под Чернавским мостом быстроходные «Ракеты», а в заводях били фонтаны… Город, где ничего не осталось. Город, которому снится, что он всё еще жив…

    © Протоиерей Алексий Лисняк
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

  • Приветствую читателей-писателей. Сорри за небольшой офтопик, но это в тему. Анонсирую конкурс фантастических рассказов - реальный шанс потусить на "большой сцене".

    Гордый зануда скифов

  • кот...
    Показать скрытый текст
    Кот сидел на углу дома, возле самого оживленного перекрестка города. Это был старый, серый кот со слежавшейся шерстью и втянувшимся животом. Он сидел и тянул носом удивительные запахи доносившиеся со всех сторон. Сладко зажмурившись он тихонько мурлыкал. Люди проходили мимо не обращая на него внимания. Некоторые останавливались и смотрели непонимающе. Им казалось странным выражение блаженства на морде старого, тощего кота. Но куда им было понять простую истину.

    Маленькая девочка остановилась и открыв свой бутерброд вынула оттуда две маленькие колбаски и положила перед ним. Кот вдруг очнулся и внимательно посмотрел на неё взглядом полным сострадания, он благословил маленькое существо проявившее к нему жалость и отдавшее всю свою колбасу. Пусть она будет счастлива, подумал он. Сегодня ведь все его желания обязательно будут услышаны.

    Потом остановилась молодая парочка. Девушка была беременна. Она осторожно присела на корточки и погладила старую, седую голову кота. Он толкнул снизу её ладонь и благодарно мурлыкнул, потом подошел поближе и потерся о ногу. Жаль было бы уходить без этого, подумал кот. Ведь его так редко гладили в этой долгой жизни. Девушка открыла пакет и вытащила оттуда две домашние котлетки. Она положила их рядом с колбаской девочки и погладив его ещё раз встала и парочка пошла своей дорогой.

    Кот смотрел им вслед и думал, что среди людей всё таки есть много хороших и что пожалуй его жизнь – это не показатель. Ну, не повезло. Но ведь не всем везёт, согласитесь. Есть и те, кто счастлив когда его просто погладят по голове. Кот не притрагивался ни к колбаске, ни к котлеткам. Он не хотел есть. Ему уже было всё равно, Бесконечное чувство голода, преследовавшее его всю жизнь оставило ему последний день в подарок.

    Это был самый последний день и кот вышел не попросить еды или ласки. Он вышел просто попрощаться с этим миром. Ещё раз взглянуть на улицы, проходящих мимо людей. Ещё раз вдохнуть этот вкусный запах наполненный спешащими людьми и отрыжкой машин. Ещё только один последний раз посмотреть и попрощаться со всем вокруг, так и не принесшим ему счастья любви ласки и заботы. И всё равно таким знакомым, родным и близким.

    Кот смотрел вокруг вбирая в себя эту картину и улыбался. И вдруг рядом присела старенькая женщина.
    — “Что, старичок, одиноко тебе”, спросила она и кот вдруг посмотрел на неё, словно навёл резкость.
    — “Почему не ешь?” спросила она и пристально взглянула ему в глаза. Потом вдруг что-то поняла и сказав:
    — “Ну –ка, пойдём”, подхватила его под худое костлявое пузо и понесла.

    А кот даже не сопротивлялся. Он был удивлён. Ему вдруг захотелось в этот день узнать, что такое ласка и забота. Ведь он тоже имеет право на один. Всего один день. Последний. И он проведёт его не на улице. А дома у одинокой старушки. Которая давно зарекшись подбирать уличных котов опять не сдержала своё слово. А может быть, кошачьему ангелу будет угодно и он подарит коту ещё немного жизни. И кот сумеет узнать, что такое любовь, ласка и забота. А потом уже и не жалко. Честное слово, не жалко. Потому что и ему тоже достанется капелька любви.

    Вот так.
    Скрыть текст

    чуть что, сразу - макума :dry:

  • капли на холку

    :ха-ха!:
    Показать скрытый текст
    Неожиданно сегодня столкнулась с прекрасным. Задумалась.

    Кошка, которую зовут Кошка, утром издала протяжное « мре- ке- ке» и заявила:

    - Хочу размножаться!

    - Ты уверена?- Спросила я на всякий случай.- Прямо вот точно- точно?

    - К гадалке не ходи.- Ответила Кошка.- Вот прямо сейчас и начну размножаться. Как ксерокс. Пусти в пампасы, злыдня, природа зовёт.

    В пампасы я её не пустила, закрыла в ванной и порысила в магазин. Раньше у нас там хороший животный отдельчик был, владела им тётка моих лет и во всей этой кошаче- собачьей ботве замечательно разбиралась. Но, увы, съехала после многих лет, отдельчик перекупили, переставили местами полки- и приняли продавцом юное создание.

    - Мне бы капель.- Говорю,- Кошечке. Шоб не гуляла.

    Дева на меня глаза лупит. А глаза- красивые- красивые, совершенно не замутнённые интеллектом.

    - Так не пускайте на улицу.- говорит.

    - Нет, вы не поняли. В охоте кошка.

    - Так, может, вам игрушку ей купить? И пусть охотится. Они ж- хищники…

    Тут уж, наверное, и у меня глаза красивые стали- потому как перед внутренним взором проплыли вереницей возможные « игрушки» для кошек. И почему ещё Китай это всё не производит? Я мысленно прям всё продумала за эту пару секунд… Вот были б лишние деньги- и можно смело бизнес- план мутить, по кошачьему секс- шопу.

    - Сношаться кошка хочет.- Гаркнула шёпотом. Ибо дети вокруг, а я- человек иногда воспитанный.

    - Ну так бы сразу и сказали. Вам точно капли надо?

    - Капли. Таблетки кошки кушают неохотно, знаете ли. Кусают за руки, а потом блюют. Мне б капель.

    - Вообще, таблетки, конечно, надёжнее. Но есть и капли. Вот, « Контрсекс», все берут. Капаете на холку, дозировка внутри упаковки.

    - Вот ни хрена себе шагнула вперёд научная мысль….- подумала я, знатно опешив.- Раньше в пасть капали. Потому как- пероральный контрацептив. А теперь- на холку капнул- и всё в порядке. А я, как дура, таблетки пью. Может, доживу, для людей тоже капли на холку придумают…. Вот здорово бы было. Молодцы, вообще. А мы науку хаем. А они, всего за пол- года- вона какой скачок совершили….

    - Некоторые, конечно, на нос капают.- Продолжает вещать юное создание.- Но вообще- капли эти на холку. Брать будете?

    - Вот прямо на холку капать?- уточняю.

    - Ага. Прямо между лопаток, по дозировке, в зависимости от веса. Ну, кот, он же на кошку запрыгнет, а у неё на холке капли, понимаете… он расхочет и уйдёт…

    Поколение «пепси» выросло и породило поколение «ютуба»…

    - Давайте две штуки.- Сказала я. И пришла домой.

    С каплями всё в порядке. Их, как и прежде, надо в пасть капать. Просто юное создание перепутало их с каплями от блох. А я вот задумалась… Мол, дура, таблетки пью, а вот- покапала на холку- и всего делов. Мужик такой- хоба!- а там капли. « Фуууу…»- говорит мужик. И убегает. И никаких беременностей, никаких мужиков и, собственно, никаких проблем. Здорово же, чего…класс и никакого вреда для здоровья. А потом, не в добрый час, мимо зеркала прошла. И поняла, что капли никакие уже и не нужны. Природа их сама изобрела и применила. Возраст, блин, называется…. В сорок пятый раз решилась выбросить зеркало. Нет, ну на фиг оно мне нужно, если только ужасы показывает? Расстроилась и пошла свои капли пить.

    - Наливай.- Сказала Кошка. И я ей тоже валерьянки капнула. Чего уж…

    А « капли на холку» у нас теперь расхожее выражение. По городу уже пошло.


    © ankayakovleva
    Скрыть текст

    чуть что, сразу - макума :dry:

  • Загулял клиент по буфету
    (Золушка, вариант 5))
    Показать скрытый текст
    90-е.
    Моня появился на нашем сервисе в виде клиента. Этакий дяденька-дедушка ярко-семитской наружности и неопределённого возраста. От 50 до 80 включительно. Лысый смуглый черноглазый аид в костюмчике и на ВАЗ 2107 белого цвета. Обычно я тазоводов заворачивал с порога - но тут, из внутресемитской солидарности нарушил свои принципы. И не прогадал.

    Пока Моня (в миру Соломон Маркович) пил кофе в офисе, он очаровал весь коллектив. Вернувшись из ремзоны, я обнаружил его курящим сигару и пьющим кофе из любимой чашечки секретарши.
    Причём мною лично дрессированная сука Арина, что рвала клиентов в мясо по первому "Фас!", угодливо хихикала и подносила мэтру пепельницу.
    Невероятно!

    Арина могла вышибить (и вышибала) в дверь солнцевских старших - за курение в помещении, а за свою кофейную китайскую чашечку с драконами могла запросто ушатать (и ушатывала) степлером. Коллектив нервно отмечал на календаре её физиологические циклы и в опасные периоды старался без лишней нужды в контору не заходить.
    А тут нате.

    Я пристроился с краешку стола и распустил уши. Потихоньку народ сползся на представление. Там было что послушать. Эдакая квинтэссенция одесского еврейского юмора. Что ни фраза - то перл.
    Еле разогнал публику по рабочим местам.

    Моня прижился в коллективе. Жил он в доме через дорогу, был одинок (жена умерла, дети в Америке), и заходил в нашу "хевру" (его определение) просто за почесать язык с шлемазлами и босяками (как нас он именовал в своих монологах). Шлемазлом был я, а босяками - солнцевская братва, что квартировала у нас в помещении. Саня-Америка пытался перековаться (в барыгу перекраситься - Моня) и делал "шахер–махер" (Моня) мопедами с мотоциклами. С переменным успехом. "Имел бульон с яиц и был при деле" - так оценил Моня Санину негоцию.

    С блататой Моня не тушевался, легко переходил на феню, юморил, и вёл себя с ними как с забавными умственно-отсталыми дитями.
    Братва Моню чтила. Как выяснилось - его знали очень серьёзные люди.
    Мало того - Моня оказался директором (а ныне и владельцем) овощебазы. Жившему в СССР понятно, что это такое. Золотое дно.

    - Ну шо, бандота? - заходил Моня к ним в малину, - Почём продаём идею? За какие филки мантулим на цырлах? Рогом упираемся?
    Барыш есть в лавке, или как всегда - одни слёзы?
    - Соломон Маркович, моциками торговать - это не морковку гноить для обирания трудящихся!
    - Шоб ты так своими таратайками торговал, как я морковкой, босяк! Тебе б Ротшильд кланялся! Сам Гарант, шоб он был здоров, на твоём самокате б рассекал! - пророчил Моня ближайшее будущее.

    На гвалт захожу я, в оставшейся от пейнтбола майке. Там написано SURVIVAL GAMES (игры на выживание).
    - О, позор еврейского народа пожаловал! - переключается Моня на мою персону, - Ну? Где ты меня опять за себя краснеть заставишь?
    Что это ты напялил?
    - О!
    - Мальчик, ты шо, в игры не наигрался ещё? Зачем еврею игры на выживание? У нас вся жизнь так называется! Знаешь, шо мы чемпионы в этой игре?
    - Какой? - туплю я.
    - Исход она называлась, шлема. О Б-же, аид про Исход не знает! "40 лет в пустыне" - вот как эта еврейская SURVIVAL GAME звалась.
    Куда катится этот мир!

    - АААААА!!! - орёт Арина из кабинета. - Как же я З@@БАЛАСЬ РАБОТАТЬ!!!!
    - Терпи, деточка, - откликается Моня, - Жизнь коротка, работа бесконечна. Придёт время - помрешь не хуже других.
    - Вот спасибо, утешили, Соломон Маркович!
    - Арина, сердце моё, ты не в том теле родилась. В твоей тугосисей и крепкозадой тушке томится душа пирата. Тебе бы сейчас по тайге на рывок идти под хриплый лай овчарок, или нарядчика подрезать из капризного блатного озорства, а ты тут на стуле жопу квадратишь!
    - Так что, мне себе яйца пришить?
    - Яйца у тебя и так есть. Мало того, ты их сама у кого хошь оторвёшь, деточка! Ты тут единственный путёвый бродяга среди этих
    тароватых фраеров.

    И такой цирк каждый день.

    Моня оказался, как я уже упоминал, довольно зажиточным кротом. Но ездил на белой "шестёре" ВАЗ, в экспортном исполнении. Привычка. Страх перед преставившимся ОБХСС не давал Моне пофорсить. Единственный понт, что он себе позволял - менял машину каждый год. При этом номера оставались прежними.
    Как? Да хер его знает.

    Как-то Моня присмотрел себе дачку.

    Приходит ко мне.

    - Максим, у меня до тебе просьба.
    - Для вас хоть звезду с неба!
    - Ой, не бреши! Ты звёзд с неба с детства не хватал, откуда они у тебя сейчас?
    - Соломон Маркович, у вас ко мне просьба или вы таким макаром будете меня опять дискредитировать перед общественностью?
    - Шо эта общественность за тебя не знает? Ладно, мне машина нужна шоб по говну полазить. Присмотрел себе фазенду, а на своей шохе я до неё, боюсь, не доеду.
    - Мой Сабер в ремонте... крестовину ждёт. Санин МЛ подойдет?
    - Шо это?
    - Мерседес МЛ. Джип такой.
    - Я не притязательный. Мерседес так мерседес. Давай ключи.
    - Ща я у Сани спрошу.
    - Спроси. А то мне у босяков просить форс блатной не позволяет.

    Звоню. Ставлю на громкую связь.
    - Сань, Моня твой МЛ покататься просит.
    - Млядей возить? Нашёл-таки свой потёртый обрез в шкарах?
    - Кто о чём, а вшивый всё о бане! - вклинивается в разговор Моня. -
    Богатый, строится, Саша, а бедный всё в пи&dе роется.
    Или, говоря другими словами - голодной куме все хрен на уме.
    - Так ты дашь ему Мерс?
    - Да пусть берёт. Только пусть гондоны не оставляет в машине.
    - Ой, да твоему шарабану гондонов возить не привыкать! - не выдерживает Моня. - Он никого, кроме гондонов, и не видел!

    Моня уезжает.

    Потом звонит на следующий день. Судя по голосу - в нём идёт какая-то мучительная борьба.

    - Максим!
    - Аушки.
    - Тут с этим шарабаном беда...
    - Вы его таки ушатали, Соломон Маркович?
    - Хуже. Я в него влюбился.
    - Ээээ...
    - Оставь свои пошлости при себе. Я хочу эту меркаву.
    - Так купите себе другую такую же. Что вам эта, мёдом намазана?
    - Максим, я старый человек. Я не хочу другую. Я хочу ЭТУ. Я как в неё сел - я отсюда вылезать не желаю.Я подумал - "Шо ты все время боишься, Моня? Эти сойферы так запугали тебя своим митвахом , что ты ссышь, когда они все издохли. Сколько тебе жить осталось, Моня?" - спросил я себя?! Так поживи эти годы как человек!" Макс! Спроси у этого босяка, сколько шкур он сдерёт со старого бедного человека.

    - Саш, Моня запал на твою тачку.
    - Оооо! Это начало большого пути! Я продам ему мерс за Божескую цену, пусть не ссыт. Он мне уже дважды сильно помог.

    Это было правда. Не знаю сути вопроса, но по Сашиным муткам Моня разок даже вора подтягивал. Такого же лысого невзрачного старичка, которого Моня подъ@бывал в свойственной ему манере.
    Перелаиваясь друг с другом, деды походя решили Сашину проблему и пошли пить пиво.

    Дальше - больше. Собирались в ресторан пожрать, позвали Моню - а тут вокруг запробило. Москва стала намертво. Народ предложил поехать на мотоциклах. Моню усадили сзади на Харлей и погнали.
    В ресторане Моня блестел глазами, как мальчишка. Вспоминал, как в юности гонял на трофейном BMW-R35. Потом попросился за руль.

    - Моня, ну тя нахрен, я Харлей не отдам!
    - Да я только покататься!
    - Как на Мерине?
    - Ой? да шо ты жмотишься?

    Моня очень резво дал с места и чуть не задрал машину на "козла". Приехав, долго молчал. Потом пош`л к Саше и долго лаялся с ним за Харлей.

    - Моня, что ты за мной всё подбираешь? - орал Саша. - Я с тобой к млядям не пойду - ты там точно поженишься, если вслед за мной на кого влезешь!

    Сошлись на том, что Саня продал ему Honda Gold Wing - этот Кадилллак среди мотоциклов.

    - Ну всё, - заметил Саша. - Загулял клиент по буфету. Хрена теперь детки наследства дождутся. Моня нажитое непосильным трудом сам в притонах Танжера спустит.

    Как в воду глядел.

    Лет 10 назад я случайно встретил Моню в Паттайе. Он меня окликнул - иначе б не признал. Куда делся этот сухонький старичок в дешёвом совковом костюмчике?
    На меня загорело щурился с Голд Винга татуированный драконами от ушей до жопы байкер - в косынке с черепами, перстнями, в кожаной жилетке и с тайкой за спиной.

    - Эээ... а что ты... ээээ... вы... тут делаете, Соломон Маркович?!
    - Живу я тут!

    Разговор не склеился - у меня выпадала челюсть.

    Единственное, что я понял тогда: после 60-ти жизнь может только начаться.
    Даже у старого еврея.
    Скрыть текст

    42

  • Блоха
    Показать скрытый текст
    У меня есть сосед.
    Он большой шутник. Если я выхожу из лифта на своем этаже, а он поворачивает мне навстречу из-за угла (потому что у нас лифт за углом), то каждый раз он говорит мне: «Гав!» То есть он говорит мне так: «Гаф!»

    И каждый раз я страшно пугаюсь. Потому что, во-первых, это неожиданно. А во-вторых, это очень неприятно, когда на тебя гавкает взрослый мужчина, а потом радостно хохочет. Он не сумасшедший, нет. Просто такое чувство юмора. Я бы давно напустила на него мужа. Но во мне живет убеждение, что с соседями нужно жить мирно. Поэтому я молчала. (Ну и еще потому, что я овца, конечно. Надо было после второго же раза рассказать).

    А тут недавно я шла домой с собачкой. Дело в том, что мне на время дали собачку породы китайская хохлатая. Это такая карманная блоха с кустиком жиденьких волос на темечке. Мне нужно было подержать блоху у себя пару часов, пока ее хозяйка ездила за ключами от дома. Я укутала это существо в куртку и понесла домой. Из куртки торчали только черный нос и ресницы. Остальная часть собаки была упакована в теплый комбинезон, как хот-договскя сосиска в тесто.
    Я вышла из лифта, завернула за угол. И тут на меня выпрыгнул сосед с фирменным соседским гавом. И вдруг это животное, эта зубочистка на копытцах, это собачье недоразумение, выведенное добросовестными китайцами для смеха, рванулось из моей куртки и визгливо заорало на весь подъезд что-то страшно ругательное. Эта блоха, она крыла соседа на чем свет стоит, она визжала так, что закладывало уши, что штукатурка сыпалась со стен. Она объясняла ему внятно и громогласно, что он дурак, и шутки его дурацкие, и что нельзя так пугать женщин, и что пусть только попробует еще раз, так она его! Ух, как она его! Она его искусает просто, вот за большой палец левой ноги схватит до смерти!

    Притихший сосед, выслушав это, попросил меня угомонить собачку. Блоха взвилась вторично. «Кто собачка ?! — визжала она, — Я собачка ?! Я китайская хохлатая сторожевая! Видишь хохол ?! На хохол смотри, сволочь!» И пошла ругаться дальше. Сосед обтек меня по стенке и нырнул в лифт. А блоха тут же замолчала, и мы с ней пошли домой. И когда мы с ней вошли в квартиру, я сделала немыслимую для себя вещь. Постыдную до ужаса. Раньше, видя, как такое проделывают хозяйки маленьких собачек, я всегда содрогалась и внутренне морщилась. Я вытащила ее из куртки и поцеловала в черный нос. И чтобы уж совсем упасть в ваших глазах, добавлю, что потом я сделала это еще раз. На прощание.

    © Елена Михалкова
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

  • Счacтливыe дypaки
    Показать скрытый текст
    «Дaвaйтe yжe вcтpeтимcя и нaпьёмcя, a? Кaк paньшe?», – гoвopю дpyгy пo тeлeфoнy.
    Он coглaшaeтcя: «Дaвнo пopa!». Нaдo oпoвecтить eщё пятepыx нaшиx дpyзeй.
    Нo кoгo-тo нeт дoмa, ктo-тo c жeнoй pyгaeтcя, ктo-тo oчeнь зaнят. Нaшa poмaнтичecкaя идeя pacтвopяeтcя в oceннeм вoздyxe.

    Пpoxoдит лeт дecять. Зa эти дecять лeт мы мнoгo paз гoвopили дpyг дpyгy: «Дaвaйтe yжe вcтpeтимcя, a?».
    Зa эти дecять лeт y кaждoгo пoявилиcь нe тoлькo дeти, нo и мoбильныe тeлeфoны. И тeпepь дoзвoнитьcя – нeт пpoблeмы. Нo пoчeмy-тo нe звoним. Нe вcтpeчaeмcя.
    Кoгдa-тo мы бpoдили цeлyю нoчь пo гopoдy, c coбoй был мaгнитoфoн, мы тaнцeвaли бpeйк-дэнc нa acфaльтe. А нa paccвeтe пoкyпaли гopячий бaтoн, пpямo y гpyзчикoв вoзлe бyлoчнoй. Рaзлaмывaли eгo нa вcex. Смeялиcь. Bпepeди былa интepecнaя, зaгaдoчнaя, бypнaя жизнь. Мы были oчeнь cчacтливыми дypaкaми. Мы eщё нe знaли: интepecнaя и бypнaя жизнь y нac имeннo ceйчac, в этy минyтy. А пoтoм бyдeт пpocтo жизнь. Обычнaя. Кaк y вcex.

    А вcтpeчaeмcя мы нeoжидaннo, нa пoxopoнax. Однoгo из нac yжe нeт. Пoтoм cидим зa длинными cтoлaми, вcпoминaeм пoкoйникa. Кaким oн был cлaвным, вecёлым, зaвoдным. Кaк cмeшнo тaнцeвaл бpeйк. Сo днa pюмoк вcплывaют иcтopии бecпeчнoй юнocти. Кoгдa coбpaтьcя для нac – былo вoпpocoм чaca. Никaкoгo пoвoдa нe тpeбoвaлocь.
    «Bcтpeчaeмcя? Гдe?». И никaкиx мoбильныx, вoт вeдь чyдo кaкoe. И нaxoдили дpyг дpyгa. Инoй paз пpocтo зaвaливaлиcь к дpyгy дoмoй:
    «Пoдъём! У нac coбoй пивo».
    Дpyг cмeялcя: «Нy вы дaётe!».
    И тyт ктo-тo из нac oбязaтeльнo гoвopит:
    «Слyшaйтe, тaк нeльзя. Нaдo вcтpeчaтьcя. Мы жe coвceм нe видимcя».
    Bce coглaшaютcя. Ктo-тo poняeт cлeзy нa мaлocoльный oгypeц. Рaccтaвaяcь пocлe пoминoк, клянёмcя дpyг дpyгy:
    «B cлeдyющyю cyббoтy – oбязaтeльнo!».

    Пpoxoдит cлeдyющaя cyббoтa, a зaтeм eщё лeт дecять. Тeпepь y вcex coциaльныe ceти.
    Пpивeт, фpeнды! Мoжeт, вcтpeтимcя?
    «Нaдo бы… – вялo oтвeчaeт oдин. — Нo я в Питepe».
    «А я в Амepикe», – пишeт дpyгoй.
    Нac paзнecлo. Нac paзвeзлo. Нaш тёплый бaтoн зaчepcтвeл, paccыпaлcя в кpoшки, eгo cклeвaлo вpeмя.
    И вooбщe y нac ecть coциaльныe ceти, зaчeм вcтpeчaтьcя? Смaйлик c пoдмигивaниeм.

    Пpoxoдит eщё нecкoлькo лeт. И вcё-тaки мы вcтpeчaeмcя. Чyдo cлyчилocь.
    Beчep. Кaфe. Я пpишёл paньшe вcex, я нeмнoгo вoлнyюcь. Являeтcя пepвый дpyг, cмoтpит пo cтopoнaм, бpюзжит:
    «Нeyютнo тyт… Пoлyчшe нe мoгли нaйти мecтo?».
    Пpиxoдит втopoй. Нe cpaзy yзнaёт пepвoгo: «Boт ты paзжиpeл!».
    Пepвый xмypитcя: «А ты лыcый coвceм!».
    Пpиxoдит тpeтий: «Мyжики, я нa пoлчaca вceгo, извинитe. Дeлa!».
    А чeтвёpтый вмecтo ceбя пpиcылaeт СМС. У нeгo чтo-тo c движкoм, cpoчнo нaдo в cepвиc.
    Никтo нe пьёт. У oднoгo пeчeнь, втopoй зa pyлeм, тpeтий зaшилcя. Я пpocтo зaвязaл. Дyмaeтe, мы вeceлo бoлтaeм? Нeт, вce дocтaют тeлeфoны. Один пишeт в вoтcaпe любoвницe, втopoй oтвeчaeт пo мeйлy cвoeмy юpиcтy, тpeтий cтpoчит в фeйcбyк: «Bcтpeтилcя c дpyзьями юнocти! Кaкaя paдocть!».
    Обaлдeть кaкaя paдocть. Никтo дpyг нa дpyгa нe cмoтpит. Пaльцы клaцaют пo cмapтфoнaм. Изpeдкa, oдин дpyгoмy: «А кaк тaм нaшa Тaнькa, нopмaльнo? Ужe бaбyшкa, нaдo жe…».

    Дa, мы любим дpyг дpyгa. Нo yжe дpyг дpyгy нeинтepecны. Нac cвязывaeт тoлькo глyпaя юнocть, ничeгo бoльшe. Чepeз чac нaм пpинocят cчёт.
    Тyт я вocклицaю: «Мoжeт, oбщee ceлфи?».
    Bce oтмaxивaютcя: «Нe нaдo!». Мы выxoдим нa yлицy, мopщимcя, вызывaeм тaкcи, кyтaeмcя в шapфы.
    «Хopoшo пocидeли, дa? Нaдo бы eщё…». Bce кивaют. Зeвaют. Скyчaют.
    Мимo пpoнocитcя кoмпaния мoлoдыx peбят, в yзкиx джинcax, c пивoм в pyкax. Они cмeютcя, oни бyдyт гyлять вcю нoчь. Они eщё нe знaют, чтo этo лyчшaя нoчь в иx жизни. Пycть дyмaют, чтo пoтoм бyдeт лyчшe. Счacтливыe дypaки.

    © Алeксей Бeлякoв
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

  • Ружьё
    Показать скрытый текст
    Жила-была Энни Оукли.
    Родилась она в 1860 году, в штате Огайо, и была шестым ребёнком в семье. Когда Энни исполнилось шесть лет, папа её помер от пневмонии, и в семье наступила нищета.
    — Детей не сожрёшь, а кормить их надо, — здраво рассудила мама, и отдала Энни родственникам. Типа в аренду, за кормёжку.
    Там девочка была почти в рабстве, пахала круглые сутки, а кормили её не так чтоб очень.

    Когда Энни исполнилось 8 лет, она решила:
    — Хватит.
    Пришла к маме, и говорит:
    — Хорош, мама, фигней страдать. Забирайте меня обратно.
    — Да кормить тебя нечем, — отмазывается мама.
    — Не надо меня кормить, я вас, беспомощных, сама прокормлю, — заявляет Энни.

    Взяла старое ружьё покойного папы, и отправилась на охоту. Принесла дичи столько, что на семью хватило, да ещё и на продажу осталось.
    — Ах, как хорошо! — обрадовалась мама. — Только я, как добрая квакерша, продавать дичь без мужчины не смогу. Это неприлично.
    — Все вы, квакерши, только квакать и можете, — сурово ответила Энни.

    Пошла и сама продала дичь в рестораны. А на следующее утро снова на охоту. Так и повелось: Энни кормила всю семью, продавала дичь, и сумела заработать денег столько, что за 7 лет выкупила ферму, которую мама заложила.
    — Да как же у тебя так получается, деточка, — удивлялись все вокруг.
    — Жить захочешь, и не так раскорячишься, — отвечала Энни.
    — Но ты же девочка, ты должна быть нежной, — внушали соседские кумушки.
    — Нежность и ружьё — лучше, чем просто нежность, — говорила Энни.
    — А где твои серёжки и другие украшения? — хихикали ровесницы.
    — Вот моё лучшее украшение, — мило улыбалась Энни, и показывала ружьё.

    В общем, всю жизнь Энни считала, что лучшее украшение женщины — ружьё, и не прогадала. Когда ей исполнилось 21 год, поехала она в Цинциннати. А там выступал со своим шоу стрелок по фамилии Батлер. Правда, не Ретт, а Фрэнсис. Ну да ладно. Всё равно красавец: грудь колесом, усы как у Будённого. Вот он и говорит:
    — Ставлю сто долларов, что никто меня в стрельбе по мишеням не победит.

    Мужики давай с ним соревноваться, и все проиграли. Тут выходит Энни, скромно так улыбается:
    — Ну давай, что ли.
    — Барышня, тут не кружок вышивания, — ржёт Батлер, хоть и не Ретт.
    — Вышивание и ружьё лучше, чем одно вышивание, — кротко отвечает Энни.
    И на 25-й мишени побивает Батлера.

    — Это у меня просто глаз замылился, — давай оправдываться стрелок.
    — Гони сто баксов.
    — Вот это женщина! — восхитился Батлер. И хоть не Ретт, а стал ухаживать за Энни: цветы, конфеты, всё как положено.

    Вскоре они поженились, и поступили в труппу Буффало Билла. Выступали в Англии перед королевой Викторией, в Италии — перед королем Умберто, а в Германской империи Энни пулей сбила пепел с сигары Вильгельма. Короче, звездой была именно Энни, а Батлер так, на подхвате. В числе прочих фокусов, дама сбивала с головы мужа выстрелом яблоко.

    И отношения у них были прекрасные. Фрэнсис буквально на руках Энни носил, и ножки целовал. А какой дурак станет ссориться с женой, если она каждый вечер в башку ему целится? Жить-то охота.
    — Ишь ты, как ружьё в жизни помогает, — радовалась Энни.
    И открыла стрелковую школу для женщин.
    — Красивые глаза и ружьё лучше, чем просто красивые глаза, — внушала она дамам.

    И дамы верили. Учились стрелять. Таких самородков, как Энни, было мало, но тем не менее, когда началась война с Испанией, у неё был готовый отряд женщин-стрелков. Тогда Энни написала письмо президенту Уильяму Мак-Кинли: «Дорогой господин президент! Не майтесь фигней, возьмите моих баб. Они вам всех испанцев перестреляют». Но президент не согласился.

    Энни упорно продолжала учить баб стрелять.
    — На войну не пойдёте, так хоть мужья вас бояться будут, — внушала она. — Доброе слово и ружьё лучше, чем одно доброе слово.

    Потом удача ей изменила. Энни попала в железнодорожную катастрофу, её парализовало. Но она после пяти операций смогла встать на ноги и продолжила выступать. И учила, учила баб стрелять. Потом её ошибочно обвинили в краже штанов из магазина, чтоб типа продать и купить кокаину.
    — Вы офигели, что ли? — обиделась Энни. — Я б красть не стала, я б ограбила. У меня ж ружьё!

    Вскоре оказалось, это была не она, а профурсетка-стриптизёрша, которая выступала под её именем, правда, без ружья. Но было поздно, газеты раструбили, и осадочек остался.

    Затем Энни ещё и в автокатастрофу попала, и ногу повредила. Но до последнего продолжала участвовать в соревнованиях, ставить новые рекорды и учить баб стрелять.

    Умерла Энни Оукли в 66 лет. После неё осталось пятнадцать тысяч благодарных учениц! Вот это я понимаю, борьба за женские права.

    Потому что борьба за права и ружьё — лучше, чем просто борьба за права.

    © Диана Удовиченко
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

  • Олигарх Петрович стоял на балконе своей лондонской резиденции и с тоской смотрел на несущие свои мутные воды Темзу.
    В последнее время его ничто не радовало, не волновало. Чувство апатии и безразличия захлестнули его. Названия Куршавель и Ницца вызывали лишь рвотные спазмы. Его личный повар трясся от страха, когда ему в очередной раз доносили, что его хозяин, за обедом, лишь вяло ковырял вилкой мраморное мясо, а к трюфелям он так и не притронулся. Его доктор - профессор Мендель из Швейцарии, потерял сон и сам впал в депрессию – назначенное его пациенту лечение в Баден-Бадене дало обратный эффект.
    Откуда ни возьмись, вдруг, появилась морская болезнь.
    Впрочем, на собственную стометровую яхту Олигарх Петрович смотрел с брезгливостью.
    Его тошнило при мысли о собственном самолете, инкрустированным золотом и слоновьей костью. Он ненавидел лимузины, загородные дома с вертолетными площадками, гольф, арабских шейхов, встречи большой восьмерки, биржевые сводки, котировки, цены на нефть, венчурные инвестиции, банки. Деньги, в конце-концов.
    Он пресытился.
    Олигарх Петрович поднял телефонную трубку:
    - Готовьте самолет, - произнес он, - в Новосибирск, - добавил он секунду помедлив.
    ..
    У Олигарха Петровича был план. Нет-нет, не тот план, о котором вы сейчас подумали. План был, надо сказать, достаточно странный. Не только с точки зрения людей его круга, но и простой обыватель покрутил бы пальцем у виска, услышь он его. Олигарх Петрович это понимал, поэтому хранил его в тайне, холили и лелеял, вынашивал его, словно заботливая мать.
    Бессонными ночами, на шелковых простынях, под тихое сопение очередной топ-модели, он вновь и вновь возвращался к нему. В Милане, Мадриде, Риме он представлял как вернется в Россию. Куда-нибудь в глубинку. Инкогнито. С паспортом какого-нибудь Дурака Ивановича. Поселится в однокомнатной хрущевке, устроится на работу и станет жить «как все». Каждый день он будет добираться на работу на общественном транспорте, работать с 9.00 до 18.00 каким-нибудь продажником(мысль устроиться на завод была отвергнута как слишком радикальная), после работы пить пиво с коллегами. Мысль о существовании "от зарплаты-до зарплаты" щекотала его нервы, а при мысли о будущем возможном увольнении - по телу разливался странный приятный холодок. Главное работать вполсилы, невпалится, не вывести предприятие средней руки в мировые лидеры, думал он.
    Олигарха Петровича тянуло в народ. В лихие девяностые он участвовал в распродаже Родины. Теперь он желал ее вновь приобрести.
    ...
    Олигарх Петрович очнулся. Перед глазами всё плыло, в висках отчаянно били молоточки, а к горлу подступали рвотные спазмы.
    Однако сильная качка, - пронеслось в голове у Петровича. Он попытался сфокусировать взгляд. Сквозь пелену, желтые круги и красные вспышки, постепенно его взору предстала странная картина. Олигарх Петрович сидел за какой-то барной стойкой, и это стойка была не той, из красного дерева, что была на его яхте. Пред ним, в липкой желтой луже, щедро присыпленной пеплом, стояла пустая граненая кружка.
    -Очнулся, милок?,- он вздрогнул. Из темноты выплыло лицо немолодой уже женщины в белом колпаке, таком, какие носят официанты где-нибудь в привокзальном ресторане в провинции.
    - Где я?,- слабым, дрожащим голосом выдавил из себя Петрович.
    - Ой! Да ты никак ничё не помнишь, - радостно прокричало лицо, - в пивной "Три таракана". Второй день уж..
    И в этот момент воспоминания обрушились на него:
    Олигарх Петрович решительно не знал как ему избавиться от собственных денег. На биржах он скупал всё, что казалось бы могло привести его к столь желанному краху. Но всё было против него. К примеру, скупленные акции «Тьматараканьэнего», «Мухосранснефтегаз», «Залупкиаэро», «Инярыбфлот»,- список можно продолжать бесконечно, - неминуемо демонстрировали бешенный рост. Он платил огромные деньги своим финансовым директорам, требуя от них самых рискованных операций, но всё было тщетно.
    В отчаянии он зарегистрировал "Благотворительный Фонд в помощь тем, кто отказался от богатства" и передал туда все свои активы.
    Но так как он оказался единственным, кто отказался от этого самого богатства, то всё вернулось к нему. Мало того, другие олигархи, услышав об этом фонде, из лучших побуждений(что нет-нет да вдруг и проскакивали у них) перечислили туда часть своих средств.
    ...
    to be continued (если найду)
    Ага. 2006г.

  • Ремень.
    Показать скрытый текст
    Сему очень ждали.
    И дождались.
    Когда уже потеряли надежду. Девять лет ожидания - и вдруг беременность!
    Сема был закормлен любовью родителей. Даже слегка перекормлен. Забалован.
    Мама Семы - Лиля - детдомовская девочка. Видела много жесткости и мало любви. Лиля любила Семочку за себя и за него.
    Папа Гриша - ребенок из многодетной семьи. Гришу очень любили, но рос он как перекати-поле, потому что родители отчаянно зарабатывали на жизнь многодетной семьи. Гриша с братьями рос практически во дворе. Двор научил Гришу многому, показал его место в социуме. Не вожак, но и не прислуга. Крепкий, уверенный, себе-на-уме.
    Гришины родители ждали Семочку не менее страстно. Еще бы! Первый внук!
    Они плакали под окнами роддома над синим кульком в окне, который Лиля показывала со второго этажа.
    Сейчас Семе уже пять. Пол шестого. Сема получился толковым, но избалованным ребенком. А как иначе при такой концентрации любви на одного малыша?
    Эти выходные Семочка провел у бабушки и дедушки.
    Лиля и Гриша ездили на дачу отмывать дом к летнему сезону
    Семочку привез домой брат Гриши, в воскресенье. Сдал племянника с шутками и прибаутками. Сёма был веселый, обычный, рот перемазан шоколадом.
    Вечером Лиля раздела сына для купания и заметила ... На попе две красные полосы. Следы от ремня. У Лили похолодели руки.

    - Семен... - Лилю не слушался язык.

    - Да, мам.

    - Что случилось у дедушки и бабушки?

    - А что случилось? - не понял Сема.

    - Тебя били?

    - А да. Я баловался, прыгал со спинки дивана. Деда сказал раз. Два. Потом диван сломался. Чуть не придавил Мурзика. И на третий раз деда меня бил. В субботу.

    Лиля заплакала. Прямо со всем отчаянием, на какое была способна. Сема тоже. Посмотрел на маму и заплакал. От жалости к себе.

    - Почему ты мне сразу не рассказал?

    - Я забыл.

    Лиля поняла, что Сема, в силу возраста, не придал этому событию особого значения. Ему было обидно больше, чем больно. А Лиле было больно. Очень больно. Болело сердце. Кололо. Лиля выскочила в кухню, где Гриша доедал ужин.

    - Сема больше не поедет к твоим родителям, - отрезала она.

    - На этой неделе?

    - Вообще. Никогда.

    - Почему? - Гриша поперхнулся.

    - Твой отец избил моего сына.

    - Избил?

    - Дал ремня.

    - А за что?

    - В каком смысле "за что"? Какая разница "за что"? Это так важно? За что? Гриша, он его бил!!! Ремнем! - Лиля сорвалась на крик, почти истерику.

    - Лиля, меня все детство лупили как сидорову козу и ничего. Не умер. Я тебе больше скажу: я даже рад этому. И благодарен отцу. Нас всех лупили. Мы поколение поротых жоп, но это не смертельно!

    - То есть ты за насилие в семье? Я правильно понимаю? - уточнила Лиля стальным голосом.

    - Я за то, чтобы ты не делала из этого трагедию. Чуть меньше мхата. Я позвоню отцу, все выясню, скажу, чтобы больше Семку не наказывал. Объясню, что мы против. Успокойся.

    - Так мы против или это не смертельно? - Лиля не могла успокоиться.

    - Ремень - самый доходчивый способ коммуникации, Лиля. Самый быстрый и эффективный. Именно ремень объяснил мне опасность для моего здоровья курения за гаражами, драки в школе, воровства яблок с чужих огородов. Именно ремнем мне объяснили, что нельзя жечь костры на торфяных болотах.

    - А словами??? Словами до тебя не дошло бы??? Или никто не пробовал?

    - Словами объясняют и все остальное. Например, что нельзя есть конфету до супа. Но если я съем, никто не умрет. А если подожгу торф, буду курить и воровать - это преступление. Поэтому ремень - он как восклицательный знак. Не просто "нельзя". А НЕЛЬЗЯ!!!

    - К черту такие знаки препинания!

    - Лиля, в наше время не было ювенальной юстиции, и когда меня пороли, я не думал о мести отцу. Я думал о том, что больше не буду делать то, за что меня наказывают. Воспитание отца - это час перед сном. Он пришел с работы , поужинал, выпорол за проступки, и тут же пришел целовать перед сном. Знаешь, я обожал отца. Боготворил. Любил больше мамы, которая была добрая и заступалась.

    - Гриша, ты слышишь себя? Ты говоришь, что бить детей - это норма. Говоришь это, просто другими словами.

    - Это сейчас каждый сам себе психолог. Псехолог-пидагог. И все расскажут тебе в журнале "Щисливые радители" о том, какую психическую травму наносит ребенку удар по попе. А я, как носитель этой попы, официально заявляю: никакой. Никакой, Лиль, травмы. Даже наоборот. Чем дольше синяки болят, тем дольше помнятся уроки. Поэтому сбавь обороты. Сема поедет к любимому дедушке и бабушке.

    После того , как я с ними переговорю.

    Лиля сидела сгорбившись, смотрела в одну точку.

    - Я поняла. Ты не против насилия в семье.

    - Я против насилия. Но есть исключения.

    - То есть если случатся исключения, то ты ударишь Сему.

    - Именно так. Я и тебя ударю. Если случатся исключения.

    На кухне повисла тяжелое молчание. Его можно было резать на порции, такое тугое и осязаемое оно было.

    - Какие исключения? - тихо спросила Лиля.

    - Разные. Если застану тебя с любовником, например. Или приду домой, а ты, ну не знаю, пьяная спишь, а ребенок брошен. Понятный пример? И Сема огребет. Если, например, будет шастать на железнодорожную станцию один и без спроса, если однажды придет домой с расширенными зрачками, если ...не знаю...убьет животное...

    - Какое животное?

    - Любое животное, Лиля. Помнишь, как он в два года наступил сандаликом на ящерицу? И убил. Играл в неё и убил потом. Он был маленький совсем. Не понимал ничего. А если он в восемь лет сделает также, я его отхожу ремнем.

    - Гриша, нельзя бить детей. Женщин. Нельзя, понимаешь?

    - Кто это сказал? Кто? Что за эксперт? Ремень - самый доступный и короткий способ коммуникации. Нас пороли, всех, понимаешь? И никто от этого не умер, а выросли и стали хорошими людьми. И это аргумент. А общество, загнанное в тиски выдуманными гротескными правилами, когда ребенок может подать в суд на родителей, это нонсенс. Просыпайся, Лиля, мы в России. До Финляндии далеко.

    Лиля молчала. Гриша придвинул к себе тарелку с ужином.

    - Надеюсь, ты поняла меня правильно.

    - Надейся.

    Лиля молча вышла с кухни, пошла в комнату к Семе.

    Он мирно играл в конструктор.

    У Семы были разные игрушки, даже куклы, а солдатиков не было. Лиля ненавидела насилие, и не хотела видеть его даже в игрушках.

    Солдатик - это воин. Воин - это драка. Драка это боль и насилие.

    Гриша хочет сказать, что иногда драка - это защита. Лиля хочет сказать, что в цивилизованном обществе достаточно словесных баталий. Это две полярные точки зрения, не совместимые в рамках одной семьи.

    - Мы пойдем купаться? - спросил Сема.

    - Вода уже остыла, сейчас я горячей подбавлю...

    - Мам, а когда первое число?

    - Первое число? Хм...Ну, сегодня двадцать третье... Через неделю первое. А что?

    - Деда сказал, что если я буду один ходить на балкон, где открыто окно, то он опять всыпет мне по первое число ...

    Лиля тяжело вздохнула.

    - Деда больше никогда тебе не всыпет. Никогда не ударит. Если это произойдет - обещай! - ты сразу расскажешь мне. Сразу!

    Лиля подошла к сыну, присела, строго посмотрела ему в глаза:

    - Сема, никогда! Слышишь? Никогда не ходи один на балкон, где открыто окно. Это опасно! Можно упасть вниз. И умереть навсегда. Ты понял?

    - Я понял, мама.

    - Что ты понял?

    - Что нельзя ходить на балкон.

    - Правильно! - Лиля улыбнулась, довольная, что смогла донести до сына важный урок. - А почему нельзя?

    - Потому что деда всыпет мне ремня...

    (c) Ольга Савельева
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

  • как я взяла заложников
    Показать скрытый текст
    Дело было в Москве. В отделение, куда меня перевели из реанимации, пришла заведующая и сказала:

    — Вы — паллиативная больная, вам в больнице делать нечего. Потом в режиме монолога она сообщила, что капать меня все равно надо, поэтому мне можно остаться на коммерческой основе. Слово «паллиативная» было неожиданным и новым. Мы с испугу согласились. Заведующая, кстати, оказалась неплохим врачом.

    И вот, лежу я в платной палате. Одна беда — кнопка вызова не работает. А передвигалась я тогда с большим трудом. Но смирилась вроде. Пока однажды не была разбужена уборщицей, ибо плавала в теплом и красном — выпал подключичный катетер. Легкая паника не помешала умницам-сестрам успеть меня откачать, проклиная молчащую кнопку. Потому что уборщице, оказывается, далеко бегать пришлось, всех созывая.

    А тут еще в палату напротив совсем тяжелого деда положили. Через дверной проем я наблюдала, как он задыхался, стонал и тянул руку в бесполезной кнопке. В общем, надо было бдеть над ним. И тогда я стала требовать ремонта системы вызова. Хотя бы ради деда…

    Трижды приходила делегация из проректора по хозчасти, главы фирмы ремонтников и дядьки-рокера в качестве электрика. Дядька был в косухе и бандане с черепами. В общем, наш такой человек. Панели над кроватью он развинчивал и завинчивал, делегация уходила, а к вечеру все опять отрубалось.

    Наконец я вызвала их в четвертый раз. Пришел только рокер. Он вяло постучал по панели и опять стал развинчивать. В этот момент у него зазвонил телефон, и смеющийся мужской голос довольно громко пророкотал в мобильнике:

    — Короче, изобрази там бурную деятельность, отвинти-развинти, понимаешь, и давай, свободен… По-быстрому там.
    Дядька-рокер вяло дакнул.

    Не знал он, что со мной так нельзя. Вот именно так нельзя со мной. Палата моя запиралась изнутри на ключ. Закончив, рокер не стал меня обнадеживать миганием лампочки, сказав, что посмотрит позже. Пошел к выходу — дернул за ручку двери и изумился:

    — А выйти… это вот как?
    — А никак, — говорю. — Теперь вы — мой заложник.
    Он сосредоточенно посмотрел на дверь.
    — А домой-то мне как?
    — Никак, — говорю. — Звоните шефу. Пока сигнализация не заработает, пытаться уйти домой бесполезно.

    И начинаю рассказывать ему об ужасном положении лежачего больного с неработающей кнопкой вызова.

    — Так меня же семья ждет, — тупо повторил он.
    — Так и меня ждет, — говорю. — Очень ждет. Понимаете? И я не хочу тут остаться без работающей кнопки вызова, за которую я к тому же плачу.
    — Так ведь он все равно вам ее не починит, — грустно признался мой заложник. — Ему ведь этот ваш хозяйственник-проректор до сих пор деньги не заплатил за систему. Они ведь намертво уперлись оба. Не починят же все равно.
    — Значит, вы останетесь со мной, — говорю. — Давайте чай пить. Есть траченная плитка шоколада. Сколько лет вашим детям-то?

    В этом месте положено написать: «Незаметно пронеслись четыре часа пятничного вечера». Шеф ремонтников ржал в трубку — не помогло. Орал матом, требовал, чтобы медсестры отперли дверь. Но тут вскрылась еще одна, ранее неведомая изюминка нового ремонта. Замки к дверям, которые в случае чего должны были открываться снаружи медперсоналом, имели внутреннюю блокировку. И, запершись, я могла творить внутри все, что угодно и сколько угодно. Кроме того, медсестры явно были на моей стороне.

    — Он вас там не обижает? — спрашивала дежурная сестра через дверь.
    — Здесь я обижаю, — отвечала я брутально.

    Вскоре стокгольмский синдром вступил в свои права. Дядька-рокер назвался Пашей и стал сам позванивать шефу, колоритно ругаясь и ища моего одобрения. Шеф начал сдавать позиции, стал нудно объяснять, что доступ к системе лишь через хозяйственника-проректора, а тот уже у себя на даче.

    — Так я тоже хочу живой на дачу, — говорю. — Пусть возвращается.

    Потом мы с Пашей рассказывали друг другу медицинские страшилки. Он с повлажневшими глазами — историю о докторе, не вышедшем в приемную к пациенту, оказавшемуся его родным сыном. В общем, там все умерли…

    Дело шло к ночи… Наконец в панели над кроватью раздались щелчки. Потом Пашин шеф попросил меня к телефону. Доложил, что все бы заработало, но ему нужен еще один программист, а тот приедет только завтра. Я была непреклонна. Сказала, что позвонила знакомой съемочной группе, и они как раз завтра приедут и все отснимут, а мы с Пашей их подождем.

    Щелчки продолжились. И вот тут мой заложник говорит:
    — А я в туалет хочу.
    — Бывает, — говорю. — Но я же не со зла, вы понимаете. Никак нельзя сейчас в туалет.

    Он еще помолчал и говорит:
    — Очень хочу. Я быстро. Я пописать только…
    — Нет, — говорю. — Вот там ведерко в углу, а я отвернусь.
    Паша встал, помолчал немного и по-детски так:
    — Не могу. Я быстро сбегаю, вернусь и сам запрусь. Вы только мне поверьте. Туалет-то дверь в дверь. Я ж не обману.
    — Эх, — думаю, — сколько уже сделано, и…
    А он стоит — робкий рокер с честными глазами. В черепушках весь…

    Выпустила я его. А он и правда вернулся, тут же заперся и отдал ключ мне.

    Через полтора часа за дверью раздались знакомые голоса: формально важный голос проректора и устало-ненавидящий — шефа ремонтников. Они предложили протестировать систему. Мой заложник Паша сразу обнаружил хитрость и потребовал переделать. Через полчаса они пришли снова. На этот раз Пашу их работа устроила. И он, показав мне на какие-то микролампочки, сказал, что вот теперь уже все по-настоящему.

    Наверное, они обиделись, потому что, спросив, все ли меня устраивает, ушли, даже не забрав с собой Пашу. Тот доел мою шоколадку и, прощаясь, спросил:

    — А можно я буду вас навещать?
    — Конечно, — говорю. — А вы любите смотреть на капельницы?

    И, кстати, он заходил потом, да.


    © Елена Архангельская
    Скрыть текст

    чуть что, сразу - макума :dry:

  • симпатичные дряни
    Показать скрытый текст
    Стою недавно в очереди в небольшом магазинчике. Несколько человек и мальчишка передо мной, лет двенадцати. В магазин заходят две девочки, на вид его ровесницы и журчат что-то веселое. Подбегают к стойке с шоколадками, берут чипсы, еще какой-то детской хрени полные руки. Стали за мной, щебечут. И тут они замечают мальчишку передо мной, окликают его, он поворачивается и кивает им. Походу, одноклассники. И понеслось…

    — А что ты, Димочка, опять себе чаёк покупаешь? А хочешь, батончик тебе дам, только попроси у меня его. Димочка, а ты чипсы хоть раз в жизни пробовал, или они сильно дорого стоят для тебя? Я кулек выброшу, ты хоть понюхай, как они пахнут.

    И так далее. Дернулась только я и охранник на входе. Я повернулась и стала внимательно разглядывать этих маленьких чудобишь. Сытые, модно одетые, с накрашенными ресницами и губками, в конченных шапках с несчастными енотами и таких же парках.

    Маленькие симпатичные дряни. Человеческий силос. Да, я знаю, они не сами этому научились, травить слабых. Они это впитали от нас, взрослых. Да, я знаю, дети жестоки в принципе, а некоторые так вообще за гранью. Да, я понимаю, у них хреновые родители, которые не дали им ничего, кроме денег и модных шмоток. Я все это знаю. Но мойбох, как же это омерзительно! Как же хочется лупануть открытой ладонью по зажравшимся мордочкам этих сытых мразей…

    Я смотрела так пристально и не мигая, что эти две будущие потребительницы заткнулись. Я так хотела им втащить, что видела, как у меня раздуваются ноздри.

    Разговаривайте со своими детьми, воспитывайте их или не рожайте! Они же потом пройдут катком презрения по вам, слабым и старым, неликвиду. Они пнут бездомную собаку, поглумятся над бомжом, заклюют бедную или некрасивую подружку, высмеют насмерть небогатого мальчика, полюбившего по-настоящему и по недоразумению.

    Они же, именно они, эти нежные девочки, пойдут сосать за айфоны, если вы им откажетесь их покупать. Они переступят через всех и через вас, родители, не обольщайтесь. Они маленькие, но уже мрази. И я уверенна, они не знают, кто такой Джек Лондон. и Киплинг, и Экзюпери.

    Это не входит в их систему ценностей, потому что этого нету у вас, родители.

    Я шла домой и плакала от бессилия и почти ненависти. И вспомнила, как мой пятилетний сын побил семилетнего соседа за то, что тот раздавил божью коровку. Пашка ее поднял с земли и посадил на кустик, а Максим смахнул и раздавил ногой. И Пашка его побил. И я ему сказала, вот и правильно. Вот и правильно, говорю я спустя 22 года. Вот и правильно!

    ПыСы. Мальчишка в магазине — просто бог!! Он даже не повернулся ни разу на все их злобные высеры. Он простоял с ровной спиной, маленький воин и да, он купил себе чай. И да, видимо эти юные нюдовые твари не первый раз глумились над восхитительным мальчиком Димой.

    Мне очень хотелось скупить ему пол магазина детской хрени, но я понимала, этим я его оскорблю. Мне до боли хотелось обнять его твердую спину и умную голову, но я понимала — нельзя. Это только его бой. Он,этот Димка, наверно пока этого не понимает, но он его выиграл. Победил презрением прямой маленькой спины. Победил своим пустым дешевым чаем. Победил, не удостоив взглядом. Как мужчина. Как ЧЕЛОВЕК!


    © Люба Орехова
    Скрыть текст

    чуть что, сразу - макума :dry:

  • Необычный рыбак
    Показать скрытый текст
    Электромонтёр Заволжского завода Пугачёв, зевая и ёжась от утренней свежести, привычно впрыгнул в подтекающий ялик и погрёб на середину реки – в самую гущу тумана. Там он открыл консервную банку скумбрии, глотнул тепла из фляги и стал ждать. А удочки даже не расчехлял.
    Потому что был Пугачёв необычным рыбаком.
    Через полчаса на дно ялика бухнулся здоровенный судак. А за ним на борт влезла Сухомлинская – мадам ослепительной женской красоты, плавно переходящей в длинный рыбий хвост.

    — ЗдАрова, Пугачёв! Прости, проспала.
    — Как всегда, в принципе.
    — Ну не бухти. А чего скумбрия? Бычков в томате не было? – скуксилась Сухомлинская (она подсела на бычки как малолетка на айфон).
    — Не завезли чёт. Или раскупили – аванс же дали.

    ***
    …Познакомились они случайно.
    Пугачёв зацепил её блесной. Сухомлинская орала, Пугачёв от страха чуть не помер, но потом слово за слово, и как–то конфликт сам собой перетёк в дружбу.
    Каждое утро они встречались и болтали пару часов о всякой фигне. Он рассказывал ей о проигрыше хоккейного «Торпедо» и политической нестабильности, она – об оборзевших выдрах и высаженных у норы кувшинках, которые отказываются цвести.

    Сухомлинской Пугачёв нравился – он не пытался её сфотографировать, забить палкой и продать учёным, и совершенно не пялился на её сиськи (на самом деле ещё как пялился, но делал это исподтишка). А одинокому Пугачёву просто было в кайф потрындеть с красивой половиной женщины.

    ***
    …Сухомлинская облизала пустую консерву длинным языком и как–то странно посмотрела на Пугачёва.

    — Чего?
    — Слушай, Пугачёв. Ты мне друг или портянка?
    — Ну друг.
    — Присмотришь за моими недельку?

    Сухомлинская вытащила из воды стеклянную банку из–под абрикосового нектара. В ней Пугачёв узрел трёх крошечных русалчат с выпученными глазами.

    — Я с подружками на море собралась, — затараторила Сухомлинская, — сто лет не была, на скалах рыбьи жопки погреть, морепродукты, всё такое, а оставить не с кем, смотри, — затыкала она изящной перепончатой ручкой в детей, — это Светка, это Марина, а это Леночка…
    А, нет, подожди… Это Мари… А нет, всё правильно. Им три раза в день мотыля жменю сыпанёшь и всё, ничё сложного, возьмёшь?
    Ну пожалуйста–пожалуйста–пожалуйста!
    — Давай, фигли.
    — Ты мой ангел–хранитель! – взвизгнула Сухомлинская, чмокнула Пугачёва в небритую щёку (он еще раз исподтишка посмотрел на сиськи) и китайским прыгуном нырнула без брызг в Волгу, на прощание шлёпнув хвостом по водной глади.
    Пугачёв поставил банку с русалчатами на дно и аккуратно погрёб к берегу.

    ***
    …Пару дней всё было спокойно – Пугачёв кормил малявок мотылём, работал и выпивал за гаражами.
    Пока в один вечер не включил Рен–ТВ.
    Там хмурый Прокопенко рассказал свежую историю про странную женщину, которую разрубило пополам яхтенным винтом под Астраханью. И для повышения рейтинга показал «страшные кадры».
    Лицо женщины было затемнено (в отличии от голубой кровищи), но Пугачёв всё равно узнал Сухомлинскую.
    Потом посмотрел на банку с её спящими детьми и пошёл за ключами от лодочного замка. Мальков надо выпускать.
    …Пугачёв заплыл на середину, и уже открыл банку, когда к нему подплыл на своей лодке довольный коллега по цеху Штанюк.

    — Доброй ночи, Пугачёв! Что, тоже на щуку выполз? Она попёрла, братан, попёрла! Клюёт как бешеная! Во, смотри – за два часа девять кило!

    Сонные мальки испуганно смотрели то на Пугачёва, то на чёрные воды Волги. Пугачёв вздохнул, закрыл банку и поплыл с малыми обратно.

    ***
    …Потянулись суровые отцовские будни.
    Девчонки росли быстро, и уже через пару недель банки стало не хватать. Пугачёв переселил их в ванну, а сам мылся под колонкой во дворе.
    Были, конечно, сложности.
    У Марины воспалился плавательный пузырь, и Пугачёв откармливал её смесью мотыля и крошеного антибиотика.
    Леночка проглотила пролетающую муху и испугалась, что умрёт.
    А однажды соседский кот пробрался в дом и утащил Светку. Пугачёв гонялся за мерзавцем, в пасти которого истошно орала Светка, почти час, пока тот не сдался и не выплюнул её на огород.
    Пугачёв капнул на Светкины ранки йоду и просидел в ванной до утра, пока она не заснула.

    Пугачёв снял деньги с карты и решил нанять няню. В объявлении он указал «с опытом и стрессоустойчивая».
    Первая же кандидатка, увидев «детей», перекрестилась и убежала в монастырь писать собственное «Откровение». Пугачёв плюнул на эту затею и бегал домой вместо обеда, а на время смен включал им «Садко» и мультики.

    Все эти неурядицы разом перечеркнулись, когда он услышал «Папа». Первой его так назвала Светка, а потом и остальные девчонки. Пугачёв прослезился и решил тут же нажраться от радости, но вовремя спохватился, достал с антресолей книжку с детскими сказками и читал их вслух до утра, попутно отвечая на миллиард детских вопросов.

    Девки еще повзрослели.
    Пугачёв перевёл их на рыбные консервы. По вечерам он бродил по магазину, чтобы найти банки с цифрами, выбитыми изнутри – старушки подсказали, что это симптом заводского производства, а значит консервы «нормальные». Светка полюбила кильку, Марина – печень трески, а Леночку было не оторвать от бычков в томате.
    Вся в мать, думал Пугачёв. Да и похожа на неё больше остальных.

    ***
    …Чуть позже по–советски воспитанный Пугачёв твёрдо решил, что девчонкам нужно образование. Он накупил учебников и заламинировал все страницы, чтоб можно было учиться даже на дне.

    Вместе с учёбой вырисовывался и характер каждой русалки.
    Бунтарка–Светка ненавидела любую науку, которая ей давалась очень легко. Заучка–Марина усердно зубрила, фанатея скорее от отцовской похвалы, чем от полученных знаний.
    А тихоня–Леночка искала себя, пока Пугачёв не купил ей водоустойчивые краски. И с тех пор Леночка рисовала ими на кафеле принцев с акульими хвостами и посейдоновыми трезубцами.

    Пугачёв не забывал и об уроках выживания. Он поймал карпа, отрастил длинные ногти и научил дочерей вручную разделывать рыбу. Лучше всего получалось у Светки, а Леночке было жалко карпа и она весь вечер плакала.

    Через пару–тройку месяцев девочки превратились в девушек и перестали помещаться в ванной. Пугачёв снёс стены и купил огромный надувной бассейн.
    Счета за воду стали приходить просто безумные, но ничего не поделаешь – каждой нужно личное пространство. Но они стали грустить. Замкнулись в себе и днями, вздыхая, смотрели на стену.

    За этой стеной была река. Она манила девочек, и Пугачёву ничего с этим нельзя было поделать. Тогда он купил ржавый молоковоз, отремонтировал его и ночью отвёз их на пирс.

    — В шесть утра чтоб были здесь! – грозно затребовал Пугачёв и, умирая от страха, выпустил всю троицу в Волгу. Естественно, не спал и, седея, сновался по берегу туда–сюда до самого утра.

    Ровно в шесть из тумана послышался звонкий смех, и все трое вернулись живыми–здоровыми. Пугачёв восстал из мёртвых и до обеда разгружал ушами их впечатления.
    С тех пор каждую ночь он вывозил их на берег и ждал до утра. А они всегда возвращались.

    Кроме одного раза, когда они опоздали на два часа, лицемерной виноватостью прикрывая вырывающееся из глаз удовольствие.

    — Тупые жабы!!! – Орал Пугачёв в бешенстве. – Я вам зачем водонепроницаемые чехлы на мобильники купил?! Чтоб вы с самого дна…!! Из–под ила могли…! Не жалко отца?! Отвечайте!!!
    — Ты нам не отец! – злобно выпалила Светка.

    Потом она извинилась, но Пугачёв понял, что это точка невозврата. Река победила.

    ***
    И через неделю это подтвердилось – дочери не вернулись. И не отвечали на звонки.

    Пугачёв три дня не уходил с пирса, бежал на каждый всплеск. Ничего. Потом он запил. Потом взял себя в руки, собрал бутылки, напихал в них записки с угрозами, проклятьями и мольбами вернуться, и раскидал их по всей Волге. Никакого ответа.

    Дочери уплыли из родительского гнезда. Навечно. Было больно и обидно. Но жизнь вот такая. И ничего с этим не сделаешь.

    Время, накинув медицинский халат, принялось усердно лечить Пугачёва. Он вернулся к работе и рыбалке. Через пару месяцев от девчонок пришла весточка. Как–то неспокойная Волга перевернула лодку с детьми. Все четырнадцать детей и воспитательница лагеря спаслись.
    В интервью они все как один рассказали странную историю. Будто их вытащили три девушки с рыбьими хвостами на остров и вызвали по мобильнику МЧС.
    Напоследок они просили передать привет папе и очень просили на него не обижаться. Детям никто не поверил, а Пугачёв впервые в жизни испытал космическую гордость и выдавил слезу.

    ***
    Прошёл год. Майской ночью Пугачёв привычно отплыл от берега и закинул удочки. Ни черта не клевало, и Пугачёв почти уснул, когда за спиной послышался тихий всплеск.

    — Пааааап…

    Светка плюхнулась на дно ялика. Пугачёв хрюкнул и прижал её к груди так, что она чуть не задохнулась. Она была очень холодной, но Пугачёву стало невообразимо тепло, даже жарко.
    Светка рассказала ему об остальных.

    Марина снюхалась с морскими зоологами и ставит на каспийских нерп какие–то датчики.
    Леночка где–то под Ейском участвует в водных шоу при пансионате.

    А Светка… У неё всё нормально. Встречалась с водяным под Казанью, любовь–морковь, потом не сошлись характерами, в общем… Да, всё нормально. Гордая и свободная.

    — Пап, Маринка к себе зовёт. Работа, говорит, интересная, но там типа вкалывать надо много, командировки постоянные. Я бы с радостью систер помочь, но… Короче… Тут такое дело…

    Пугачёв всё понял.

    — Давай их сюда.

    Светка, потупив глаза, робко достала из воды банку из–под березового сока. С тремя маленькими пугливыми русалчатами.

    — Вика, Кристина и Илона. Нет, подожди… Вот Илона, а… А нет, всё правильно. Это всего на месяц, я в начале июля вернусь и сразу…
    — Хорошо–хорошо, Свет, не волнуйся.
    — Спасибо, папочка! Спасибо–спасибо–спасибо! Я люблю тебя!
    — Под яхты не заплывай.

    Светка чмокнула Пугачёва в щёку и грациозно нырнула в воду.

    А дед Пугачёв осторожно поставил внучек на дно ялика и аккуратно погрёб к берегу.
    Он, действительно, был необычный рыбак...

    Керины сказки
    Кирилл Ситников
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

  • Пират
    Показать скрытый текст
    Оля сбежала из Гудермеса зимой 1996 года. Там началась война.

    Сначала война началась в ее семье , и муж, ради которого она переехала в свое время в Гудермес, оказался предателем.

    А потом стали стрелять в людей. Люди в людей. Или нелюди?

    Оля до последнего не хотела бросать дом, жила, вжав голову в плечи и ждала тишины. Но тишины не было - стреляли.

    Оля не замечала красот кипенно-белой зимы и глубокой синевы неба. Замечала гробы, страх и безысходность.

    Надо бежать. Все бегут. Оля села на машину и поехала. Нажала на педаль газа.

    Её кот Пират не переносил автомобилей. Не мог ездить, орал, бился в окна, забивался под педали. Наверное, не понимал: как это - ты сидишь, а потом вдруг оказываешься совсем в другом месте.
    А может, укачивало его.

    Олин муж не любил Пирата, на дух переносил. Не из ревности, а принципиально.

    Как она сразу не поняла: мужик, который не любит животных, плохой человек, гнилой.
    Его душа не способна на пульсацию нежности, на верность, на служение кому-то просто потому, что этот кто-то наполняет твою жизнь смыслом.

    Пират пришел к Оле четыре года назад. У него не было глаза и зуба. А другой зуб торчал сверху, клыком, как у вампира. Некрасивый кот.

    Сначала Оля назвала его Кутузов. Из-за одного глаза. Но потом оказалось, что кот очень умный и говорящий. Если показать ему кусок мяса, то он покладисто говорил : "Мя-мя" и "йо-хо-хо". Именно за это "йо-хо-хо" и нежную любовь к плюшевому попугаю Оля переименовала Кутузова в Пирата.

    Пират лечил Олю. Спал на ней, ровно там, где болит. И болеть переставало.

    Оля любила целовать его в холодный мокрый нос, трепать за щеки и могла бесконечно слушать легендарное "йо-хо-хо" и "мя-мя", которое он говорил ей иногда и без мяса. Просто звал её мамой.

    Оля понимала - он не доедет. Просто надорвётся от собственного крика.
    Да и не поймут люди. Все бегут от войны, спасают детей, иконы, документы. Никто не берет с собой котов и собак.

    Тоже мне ценность - лишний рот. А впереди неизвестность. Скитания по чужим домам, гостиницам.

    Жизнь беженца и без животных - не сладкая штука.

    Пират все понял. И ушел в ночь перед выездом. Утром Оля проснулась, а его нет. Он был очень умный. Все знал про войну. И заранее простил Оле предательство.

    Она ехала по шоссе одна, глотала слезы.
    Она чувствовала себя вынужденным предателем. Она предала Пирата, но с другой стороны, судьба предала ее, выгнала из дома, взрывала родных и друзей, отобрала завтрашний день.
    Как сложно жить.

    Оля приехала в Москву. Когда-то, много лет назад, она уехала отсюда за любовью , семьей и детьми, но не любви, ни семьи, ни детей не случилось. Случилась война.

    Оля вернулась ни с чем. Раненая. Не физически, а внутри. Внутри, в районе сердца, кровила рана, но ни на одном рентгене ее было не видно.

    Оля открыла свой бизнес. Ну как бизнес - Оля поставила палатку в очень удачном проходном месте и торговала всякой-всячиной. Сигареты, жвачки, шоколадки, хотдоги.

    Время странное, нестабильное. Я тогда познакомилась с тетей Олей, потому что она наняла меня помогать. Я искала любые возможности для заработка. Мне было 15. Официально меня никто еще не взял бы.

    А тетя Оля доверяла мне все, включая закупку товара. Иногда я подменяла ее в окошечке палатки и любезничала с покупателями. "Ты мне выручку в два раза повышаешь", - смеялась тетя Оля.

    Я покупала на рынке сигареты, шоколадки и то, что мне казалось, "хорошо пойдёт". Привозила в палатку и рисовала новые цены. Мне же принадлежала идея поставить тут микроволновую печь и делать хотдоги.

    В общем, тетя Оля была мировая тетка, и многому меня научила. И я сейчас даже не про "бизнес".

    Жили мы недалеко друг от друга, и домой она часто меня закидывала на своей машине. Рассказывала свою жизнь. Про бывшего мужа. Про обычаи. Про Пирата. Про войну.

    Я слушала. Мне было интересно. Я очень дорожила ее доверием и отношением, всегда рвалась к ней, помогать.

    Однажды мы заехали к тете Оле домой, чтобы она передала мне деньги на завтрашнюю закупку.

    - Пойдем, поднимешься на минутку. Посмотришь, как я живу, чаю выпьем по-человечески, не в палатке чтобы, - пригласила тетя Оля.

    Мы с ней вошли в подъезд и поднялись по лестнице на второй этаж. Вдруг она замерла. Просто застыла, как вкопанная. Побледнела.

    Перед дверью сидел кот. Худющий, подранный какой-то.

    Я сначала не поняла, что она застыла, может, она кота испугалась.

    - Кис-кис, - позвала я непрошенного гостя, который как влитой застыл перед дверью.

    Но тетя Оля сползла по стене и села на голую ступеньку.
    - Дошёл...

    Кот обернулся. У него не было глаза. И торчал один зуб.

    - Это же...Пират????? Как он....- я пораженно смотрела на тетя Олю. Я узнала его по ее рассказам.

    - Пешком дошел, - прошептала тетя Оля и сгребла Пирата в охапку.

    - А как он понял, куда идти? Как он адрес узнал?

    - Любовь привела, - тихо сказала тетя Оля. Она плакала. И безостановочно целовала его в морду с подранными ушами, и гладила грязный бок в репьях. - Голодный?

    А Пират смотрел на нее одним глазом и молчал.

    - Мя-мя - вдруг сказал Пират.

    Клянусь, я слышала. Слышала, как кот сказал "мама".

    Мы вошли в квартиру, Оля нежно несла своего Пирата, прижимала к себе, целовала и говорила безостановочно: "Прости, прости, прости меня".

    Оля отрезала кусочек мяса, протянула коту.

    -Йо-хо-хо - проворчал Пират, но есть не стал.

    Тетя Оля сказала потом, что он спал целые сутки напролет. Устал с дороги. Стёр лапы.

    Дорога любви всегда тяжела, и идти по ней можно годами...
    ...

    © Ольга Савельева
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

  • Показать скрытый текст
    Была сегодня в гостях у подруги. А у той - сын, десяти лет.
    Ну, я, как водится, по дороге зашла в магазин, чтоб не с пустыми руками-то в гости идти, звоню оттуда подруге, спрашиваю: что Никите купить? А то знаете, небось, какие нынче родители выросли из поколения восьмидесятых: сами-то они в девяностые обожрались всякими сникерсами-баунтями-Кокаколами до жопного слипания, а детям своим этой всей гадости ни-ни!

    От сникерсов кариес, от баунтей аллергия на кокос, от Кокаколы язва желудка, а жвачка в брекетах застревает. Поэтому вот тебе, дитя моё, мюсли, а вот органический веганский мармелад без сахара - они намного вкуснее и полезнее всей этой вашей химии. Мы-то знаем, мы-то той химии два вагона в детстве вточили - вот поэтому-то у папы к тридцати пяти все зубы и волосы выпали, а у меня вон какие морщины появились! А всё потому, что у нас тогда ещё интернетов не было, и неоткуда нам было узнать про ГМО, консерванты, красители Е124, и прочий ужас. Вот и ели что попало: и сникерсы с консервантами, и печенье с глютенами, и Юпи с Зуко прям из пакетиков жрали!
    Чудом выжили.
    А своим детям, конечно же, мы такой страшной участи не хотим и не позволим.

    Ну, в вопросы воспитания детей я сроду не лезла - сама не перевариваю непрошенных Макаренко, поэтому просто всегда заранее спрашиваю у людей: что купить из вкусного вашим детям - а потом иду и покупаю, что бы это ни было. Хоть бы даже и органический веганский мармелад, простигосподи.
    Ну и сегодня тоже спросила: что купить Никитке?
    И подруга такая: Щас, подожди, я у него спрошу. - Никииииит, ты чонить вкусного хочешь? Только быстрее соображай, и особо не борзей. Чего? Каких? А, поняла.
    И снова уже мне: - Купи ему семечки от Мартина. Только не в пакете, а в стаканчике, которые уже чищенные.

    Не вопрос, купила я эти семечки, прихожу с ними в гости, отдаю их Никите и говорю: Эх, молодёжь... С одной стороны - я вам страшно завидую: вы живёте в сбывшейся мечте Вовки из тридевятого царства - практически ничего не надо добывать и делать самому. Даже семечки грызть - и то не нужно: пошёл в магазин, да купил там уже чищенные.
    А с другой стороны...
    Вам никогда не понять вот этого кайфа: когда ты спёр на колхозном поле здоровенный подсолнух, размером с таз, удачно избежал заряда соли в жопу, из дробовика колхозного сторожа, а потом вы сидите вечером с друзьями на заборе, разломав этот подсолнух на пять частей, грызёте сладкие мягкие семечки, и впятером мечтаете о велосипеде Десна...

    Или вот купить стакан семечек у бабушки возле железнодорожной станции...
    Раньше-то жареные семечки в магазинах не продавались, их надо было у семечных бабушек покупать.
    И вот ты сначала пройдёшься вдоль всего ряда этих бабушек, у каждой попробуешь семечки из их больших мешков, потом выберешь у кого самые вкусные - и тогда уже бабушка возьмёт газетный лист, ловко свернёт из него кулёк, и насыпет тебе в него стакан своих вкусных семечек...
    Блин, аж слеза навернулась.

    А ещё знаешь, как было круто: поехать зимой с родителями на Рижский рынок, протаскаться там с ними два часа между прилавков с безглазыми свиными головами и вкусно пахнущей маринованной черемшой, и вот в конце этого скучного и неинтересного похода - мама всегда покупала целый килограмм сырых семечек.
    А дома мы сами их жарили в духовке - так они получались вкуснее, чем если на сковородке.
    И потом мы с младшей сестрой целый вечер грызли их, аж до типунов на языке: старались нагрызть целый стакан чищенных семечек, чтоб потом кааааак съесть их сразу одним махом!
    Часа по три грызли без продыху, как белки. И всё ради того, что сейчас можно купить в любом магазиине, за три копейки.
    Вроде бы, это и клёво, а вроде бы и нет.
    Вроде, вкусно, конечно, но вот такого кайфа, как от тех семечек, которые ты сам нагрызал три часа - уже нет и не будет.

    И Никита так смотрит на меня с недоумением и ужасом, и спрашивает: Эээээ... То есть, когда вы были маленькой - охранникам что, разрешалось стрелять в детей из ружья??? За сворванный подсолнух??? Их за это что, не сажали в тюрьму??
    Тычо, дружок, - говорю, - да мы, если иной раз сторож и не промахивался - дома потом изо всех сил старались не спалить перед родителями свою красную жопу! А то они бы нам ещё по ней ремня добавили, если б узнали про наше воровство. В том-то и весь кайф, понимаешь? Спереть подсолнух и не попасться сторожу, или, если уж не повезло, и он тебя всё-таки подстрелил - геройски терпеть жопную боль, не реветь, не жаловаться родителям, и самостоятельно исцелять себя потом слюнями и подорожником.
    И стою, сияю вся.
    А Никита ещё раз сказал мне "Спасибо!", и быстро ушёл в свою комнату.

    Зря.
    Я как раз собиралась ему рассказать, как однажды сама, с точно таким же лицом, слушала, как мой свёкр Алексей Ананьич, прикрыв глаза и пустив слезу от счастья, вспоминал своё беззаботное счастливое детство.
    "Бывало, - говорит, - у нас в деревне людей не хватало, пшеницу в поле убирать, каждые руки на счету: и вот мы, старшие мальчишки, годов по 10-11, тоже ходили помогать взрослым.
    Помню, мать мне давала с собой узелок и палку - и я уходил в поле на весь день. В узелке у меня лежал обед: хлеб и молоко, а палка была нужна, чтобы от змей отбиваться. Змей в наших краях было полным-полно! Отовсюду прям на тебя прыгали, черти.
    И вот, значит, наработаешься, устанешь, отойдёшь в сторонку - там сначала палкой всех змей из травы повыкидываешь подальше, а потом каааааак сядешь в травушку-то мягкую, да кааааааааааак съешь этот свой вкусный мамин хлебушек! Ммммммм...
    Нет, вам этого кайфа никогда не понять!"

    Так что не надо тут моим детством ужасаться - прекрасное у меня было детство: и семечки в нём были самые вкусные, и обеды с первым-вторым-третьим и компотом, и меня даже ни разу никто не посылал работать в поле, заботливо снабдив палкой для убивания гадюк!
    Но вам, поколению айфонов, икс-боксов, и магазинных чищенных семечек, этого всё равно не понять.

    © Лидия Раевская
    Скрыть текст

    чуть что, сразу - макума :dry:

  • Сумочка
    Показать скрытый текст
    Шли с Иркой по улице в Сохо. Видим - в витрине сумочка. Остановились посмотреть. Сумочка такая красноватая, рисунок - "собачий зуб", но текстура другая. Всмотрелись - рисунок выложен тончайшими пайетками, красными и светлыми, размером куда меньше спичечной головки. И цепочка темно-бронзового цвета, сдержанно поблескивает. И в сумочке - тайна.

    Говорим с Иркой друг другу: "Да, это наверно 700 долларов, не меньше". Еще всмотрелись - еще больше сумочка начала нравиться. Я говорю: "Нет, Ирка, она на все 1200 потянет. Давай я зайду и посмотрю. В ней, точно, тайна". Зашла. Какой-то аюрведический красавец продавец любезен без подобострастия, но в глазах у него читается: "хрен ты на эту сумочку взойдешь". Делаю индифферентное (по Зощенко) лицо, подхожу ощупать сумочку. "Ручная работа?" - спрашиваю. Как будто в этом дело. "Ручная", - говорит.


    А магазин такой - у нас этого пока не понимают, - полы дощатые, стены тоже не ах, потолок как бы в вечном ремонте, - все признаки дикой, нечеловеческой роскоши. Вытащила из сумочки ценник, все еще на что-то надеясь. Вдруг там - 500. Тогда возьму, и пусть смерть нас разлучит.

    Авотп.5 /очень неприличное слово, написано слитно/. 4450 долларов просили за эту сволочную сумочку. 4450! Как за подержанную машину.

    Конечно, я могу вот прямо взять и заплатить эти четыре с полтиной. Могу. Где-то после полутора тысяч наступает притупление, вроде некроза кошелька. Вот триста баксов - это больно. Шестьсот - ужасно. Девятьсот - жаба душит до астмы. Полторы - это предел, это пальто от Макс Мары. А потом уже наступает скорбное бесчувствие. Две, три, - какая разница?

    Да, я могу купить сумочку. Но к ней мне нужно еще будет два пальто (при том, что у меня их пять), три платья, две новых пары сапог и ну хотя бы три пары обуви, при том, что дома дюжина ненадёванных туфель, приобретенных в аналогичном припадке женственности. А к такому количеству обуви, с другой стороны, разве можно одну сумочку? - нет, минимум три сумочки потребует эта комбинация. И это только в этом сезоне. К следующему сезону дизайнеры, суки, еще что-нибудь придумают. Во что же мне это обойдется? А если принять во внимание, что те люди, на которых я могла бы надеяться произвести впечатление, либо подслеповаты, либо ничего не понимают в одежде и сумочках, либо вообще считают, что покупать надо только книжки, а остальное все никому не нужно, - если это учесть, то почему я должна разориться дотла и пойти по дорогам босая и с картонкой "помогите собрать на билет до Челябинска, украли все документы"?

    Через окно витрины я глазами сказала Ирке, ждущей снаружи, что жизнь опять посмеялась над нами, обогнула нас и унеслась вперед шумящим потоком, смеясь и шелестя. Что наша юность погублена, что люди - звери, что не для меня придет весна, не для меня Дон разольется, что сердца наши разбиты навсегда и отчий дом - в дымящихся руинах. Сказала и вышла вон в ущелья Сохо с обугленными от горя глазами и незарастающей дырой в Х-хромосоме.

    Шли с Иркой сгорбившись, поддерживая друг друга. Прохожие смотрели сочувственно и расступались.

    Татьяна Н. Толстая. ЖЕНСКОЕ
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

  • Показать скрытый текст
    Игрушка была старая и женщина очень уставшая. В волосах - седина, хоть и лет еще немного. Просто жизнь тяжелая ставит свои отметки. Дутыши, пуховик. Тяжело спускалась по ступенькам. Она его узнала сразу. Хотя столько лет прошло. Но глаза, да что там, и лица людей, не меняются. Просто маленький человечек в одночасье превращается в большого.


    Материнские глаза были у Славика. Огромные, зеленые. А так на отца похож. Черты лица жесткие, суровые. Она папу помнила. Все-таки 10 лет ей тогда было. И любила все эти годы, и ждала. На каждый звонок подбегала к двери. И на окошке постоянно сидела. Даже гуляя, все вертела головой по сторонам. Смешно, уже став совсем взрослой, и то вглядывалась в лица в толпе. И когда мама тяжело заболела, надеялась. Они придут! Папа - такой сильный. И братик, уже совсем большой.

    Мамы не стало. Они не пришли. И тогда она бросилась искать. Вдруг у них что-то случилось и она им нужна? Обращаясь, куда можно. По прежнему адресу они давно не жили, родные с папиной стороны от мамы давно отвернулись, а теперь их тоже в живых уже не было. Но все равно нашла. Спасибо своему ученику, Сашке. Упертый парень. Большим человеком будет. Уехал из деревни к своему дяде, он у него большой чин, как выяснилось. Он-то и помог ей найти брата. Спустя столько-то лет. И вот теперь она комкала бумажку с адресом и плакала, усевшись прямо на ступеньки. Прижимая к себе старую обезьянку, которую достала из сумки.

    Хотела Славику показать для достоверности, это ж его любимая игрушка-то была. Она ей так нравилась, вместе с братиком спать этого Чуню укладывали. Он по очереди ночевал то в его, то в ее кроватке. Только в тот, роковой день, когда отец ушел из дома и забрал с собой Славика, Чуня с ней был. Наверное, брат потом по нему скучал. Не успела отдать. Может, вернуться? Раз ее знать не хочет, вдруг Чуню возьмет? Но в ушах до сих пор звучали слова:

    - Убирайтесь отсюда! Приходит чужая тетка через 25 лет и говорит, что моя сестра! Пожить хорошо решила за чужой счет?

    Хотя она же ему и документы показала, и фотографии. Только все равно захлопнул дверь.

    Женщина вышла на улицу. Был октябрь, но солнышко светило сильно. Опустилась на скамейку. Платочек достала, начала лицо вытирать. И тут увидела сапожки. Красные, с бантиками. И белые колготки.

    Подняла глаза. Девочка. Пальто тоже красное. И шапочка. Золотистые локоны. И большие зеленые глаза. Где она их видела недавно? В сердце кольнуло. Не может быть!

    - Обезьянка. Как ее зовут, тетя? - спросила девочка.

    - Чуня, - улыбнулась она.

    - А вас как зовут?

    - А меня - тетя Липа.

    - Липа? Как дерево? - рассмеялась малышка.

    - Липа - это Олимпиада! - ответила она.

    - У нас у старших классов олимпиады есть. По математике и прочее. Какое у вас имя интересное! И у обезьянки тоже, - продолжала девчушка.

    Дети. Общительные, живые, непосредственные. Добрые. Сердца наружу. Как нам, взрослым, сохранить в себе вот эту детскую наивность и радость каждого дня? Может, были бы мы детьми, сразу бы признали со Славиком друг друга. А взрослыми стали - не нужны. Точнее, он мне очень нужен. А я ему - нет. Привык без меня. Пронеслось в голове у тети Липы.

    - Как тебя зовут, малышка? - спросила она девочку.

    - Глафира.

    Да, это его дочка. Племянница, значит. Назвал в честь мамы, которую не видел столько лет. Мамы, которая до последней минуты шептала его имя. Что же не приехал-то? Простить не смог? Только вот за что? Без вины виноватые они с мамой. Раз уж решил вычеркнуть из жизни мать и сестру, зачем дочку назвал так? Славик, Славик... Но любовь рвалась наружу. И желание прижать к себе этого красивого ребенка, родного по крови было таким сильным! Только что сказать? Напугает еще. Сидит посторонняя тетка, еще обниматься полезет. Тетя Липа просто молилась про себя, чтобы девочка Глафира побыла еще, не уходила. А она постарается запомнить каждую черточку милого личика, чтобы вспоминать потом. И когда приедет домой, сходит к маме на погост. И расскажет, какая внучка у нее куколка, не налюбуешься! И зовут также.

    - Тетя! Вы почему такая грустная? Хотите конфет? - Глафира расстегнула портфель и высыпала на колени тете Липе разноцветный ворох.

    Та поблагодарила. Дрожащими руками стала фантик разворачивать. А девочка рассказывала, что сегодня у них уроков меньше было. И они на экскурсию пошли. Вот тут закончили, недалеко. И поэтому она не стала ждать папу, а сама дошла. И что она с папой и мамой на речку поедет. Уток кормить. А сегодня на уроке писали про пап.

    - Я рассказала, что мой папа Слава самый лучший! И храбрый! - произнесла Глафира.

    - Конечно, храбрый. Твой папа, когда ему всего пять лет было, за котенком в воду полез. Ладно хоть, взрослые рядом были. Вымок весь, но зато плавать научился! - смахнула слезу тетя Липа.

    - А откуда вы знаете? Вы знаете папу? Так пойдемте к нам в гости! - и девочка схватила тетю Липу за руку.

    Та на минуту задержала маленькую теплую ручку в своей.

    - Пойду я, Глашенька. Поезд у меня. Ты угостила меня конфетками, спасибо. А вот это возьми. Пусть у тебя будет. Так правильно! Хотя у тебя, наверное, очень много красивых игрушек. А обезьянка старенькая уже. Ей много лет, - прошептала тетя Липа.

    - Нет! Мне нравится! Я возьму Чуню, если вам не жаль. До свидания, тетя Липа! - и девочка, помахав, исчезла в подъезде.

    - Прощай, солнышко! - одними губами сказала тетя Липа.

    Больше всего на свете, до боли, до крика, ей сейчас хотелось очутиться рядом с братом и его семьей. Обнять всех. Не спускать с рук эту девочку, свою племянницу. Попросить разрешить ей когда-нибудь приезжать. Потому что никого кроме них у нее нет. Одна совсем.

    Тяжело вздохнув, женщина побрела на вокзал.

    Глафира постучалась. Папа открыл быстро, поцеловал. Девочка взглянула на него. Волосы взъерошенные, в проеме мама стоит.

    - Иди, ручки мой и за стол! - ответил отец.

    - А утки? Поедем кормить? - не отставала она.

    - Да, позже. Иди, доча!

    Только Глафира, не включая воду, стала слушать к дверей.

    - Слава! Ты глупость сделал! Эта женщина на самом деле могла быть твоей сестрой! Ты же сам столько лет мучился. Все думал: прощать-не прощать. Искать - не искать. Твой отец был очень деспотичным человеком. Что, если и правда, не было никакой измены? Как тебе потом люди сказали. И не виновата твоя мать была. Он же просто забрал тебя, увез. Вычеркнул ее из жизни. И сестру твою, раз сказали, что она не его дочь. Слава! Ну не было ДНК тогда, можно же по-человечески было все решить! Или сейчас сделать, с этой женщиной. С чего ты взял, что она пройдоха? - говорила мама Глафиры.

    - Однофамильцев полно. Фото можно просто спереть. Документы подделать. Это не доказательства! Больше она ничего не смогла сказать! Неужели не понятно? Я не бедный человек, небось, денег пришла попросить. Как в твоих любимых фильмах. Если бы она хотя бы еще что-то показала, рассказала, - откликнулся отец девочки.

    - Да когда ей было? Ты же сразу стал орать, ее выпихивать да двери захлопнул! Слава! А потом опять начнешь хмурый ходить, переживать, я ж тебя знаю! - вздохнула женщина.

    Он не успел ответить. Из ванной вышла дочка.

    - Папа! Не ссорьтесь. На вот тебе, Чуню! - и протянула отцу обезьянку.

    Все краски ушли с его лица и оно стало совсем белым. Сел на кресло. Взял игрушку. И вдруг заплакал.

    - Ты что, Слава? С тобой все в порядке? - тормошила его жена.

    - Глашенька! Ты где это взяла? - прошептал он.

    - У тети на лавочке. Она мне подарила. Я ей конфет, а она мне - Чуню. Папа, ты же храбрый, да? Ты в пять лет спас котенка и научился плавать! Мне тетя та сказала! - улыбнулась дочка.

    - Что же я натворил, - мужчина, не одеваясь, в одних носках выскочил за дверь.

    Там никого не было. Вернулся.

    - Глашенька! А та тетя, что тебе подарила обезьянку, куда она пошла, не знаешь? - погладил дочку по волосам.

    - На вокзал. Кто это, папа? - большие, зеленые, как у него глаза ждали ответа.

    - Это тетя твоя, Глашенька. Родная тетя. Я сейчас ее искать поеду. Простит, надеюсь. Что же я наделал, - он стал быстро одеваться.

    - Я с тобой поеду! - девочка принялась застегивать пальто.

    Тетя Липа стояла на вокзале. Поезд подошел. Высоко в небе парили птицы.

    - Прости, мама. Нашла я его. Только не удалось поговорить по душам. Но ничего. Главное - жив-здоров и все у него хорошо, - прошептала тетя Липа.

    Еще раз тоскливо взглянула в сторону. И сердце заколотилось от радости. По перрону бежала маленькая девочка в красном пальто. Женщина опустилась на колени, раскинула руки. Прижала ее к себе.

    - А я так и знала, что ты не простая тетя. Что ты моя! Пойдем уток кормить? - улыбнулась Глафира.

    Выпрямилась, девочку за руку держала. Он тоже подошел. Высокий, сильный. Ее брат.

    - Спасибо. Что девочку дал повидать напоследок. Можно я и тебя обниму, Славушка? - робко попросила.

    А он подняла ее на руки, закружил, опустил и прижал к себе со словами:

    - Извини меня. За те жестокие слова. Мы все исправим. Не признал вначале, сомневался. Я же тоже пробовал вас искать, маму, тебя. Но отец был против. Я и отступился. Столько лет зря прошло. Ничего, наверстаем, заново узнаем друг друга. Я вот сейчас думаю: друг отца во всем виноват, Николай. Он его так настраивал, что... Не виновата мама была, нутром чую. А из-за чужих пересудов разъехались, связь оборвали, жизнь себе сломали. И нам тоже. Пойдем домой, Липа. Как же я рад, что у меня есть ты, родной человек. Все можно исправить, если захотеть, правда? Пока мы живы, все!

    И они пошли по перрону вперед. Мужчина, женщина и девочка. Родные люди, которые больше никогда не потеряют друг друга.
    Скрыть текст

    Капитан Очевидность

  • Веселая история про мужское достоинство

    Показать скрытый текст
    Веселая история
    Рядом с нами находился гарнизонный госпиталь, на котором почему-то было написано «Военная гошпиталь». Так вот мы, местные пацаны, ходили туда, чтобы хоть как-то, в меру своих возможностей, если не утешить страждущих, то хотя бы отвлечь их от горестных мыслей. Читали им книжки, пели и плясали перед ними – кто на что был способен. У нас среди раненых, несмотря на разницу лет, были настоящие друзья, которые делились с нами самым сокровенным, изливали перед нами душу.
    Витек душу не изливал. Несчастье его было так велико, что для его выражения слов уже не хватало – оставалась лишь протяжная, выматывающая душу мольба о смерти.
    Витек был истребителем. Сбили его как-то по-дурацки. Выполнил задание и возвращался домой. Шел на малой высоте. Снизу вслепую били зенитки. Шальной снаряд попал в Витькину машину и разорвался у него под задницей. Как дотянул до своих, как сел, как его вытащили из машины – ничего не помнил. Пришел в сознание только на третий день на операционном столе. Сквозь тошнотную дурноту услышал противный звук – кусочек металла упал в таз.
    – Двадцать седьмой! – услышал он низкий женский голос. – Жопа как решето… – И через короткую паузу, раздумчиво: – А вот что с этим-то делать?.. Куда же он с таким пеньком? И морда у парня больно красивая… Тяжелых сегодня много?
    – Трое, Фира Израилевна, – это уже девчоночий голос, как отметил про себя Витек.
    – Скажи Василию Григорьевичу, – приказала Фира, – пусть сам их обработает. А я попробую пришить этому дураку его достоинство, там ведь не до конца перебито. Угораздило ж его… – И рассмеялась.
    А потом Витек лежал в палате и соображал, что же с ним произошло. До конца сообразить ему помогли товарищи по палате. Его историю ему рассказывали с веселым хохотом и похабными подробностями. Оборжавшись до слез, говорили, что один солдат пожертвовал Витьке часть своего достоинства: кровь-то ведь сдают, так почему же этим не поделиться! Вот Фира и пришила ему эту надставку. Так что с войны он вернется с припеком.

    Несмотря на разницу в возрасте, мы очень дружили с Витьком, и он мне, пацану, часто рассказывал о себе. Говорил, что есть у него невеста – самая красивая девчонка в районе. Показывал мне ее фотографию: смешное, курносое лицо. Но мне тоже казалось, что она действительно самая красивая на свете. Говорил, что у него есть тихая и добрая мама. А отца зарезал пьяный деревенский психопат. На Пасху напился и стал все крушить на своем пути. Витькин отец решил урезонить его по-хорошему. Тот и впрямь будто послушался. А потом вдруг ударил сзади Витькиного отца ножом. Да и попал точно между ребер в сердце. Отец сел на землю и тихо сказал:
    – Дурак же ты, Феденька… – И умер.
    Мать так и не вышла второй раз замуж. Не захотела, хоть и сватались многие. А по ночам Витек слышал, как она давилась слезами…
    Витек очень любил поговорить со мной. Я понимал, что ему нужен слушатель, который бы смог разделить с ним его боли и печали и не посмеялся бы над ними. Я был как раз таким слушателем.
    Витек не переставал говорить о своем идиотском ранении, о Фириной жалости, о невероятной по тем, а может и по сегодняшним временам операции. И очень волновался: как все будет, когда заживут его интимные раны. Однажды Витек сказал, что его собираются выписывать, но хрен-то он тронется с места, пока не убедится, что все у него в порядке. Я толком не соображал, о каком порядке идет речь, но понимал, что для Витька это важнее жизни.
    – А нет – застрелюсь к едрене-фене, – шептал он мне на ухо. – Чтоб я к Вере говном явился?! «Вальтер» у меня в клумбе закопан.
    Тогда у многих в госпитале было оружие. Его приматывали бинтами под кальсоны. Я первый по разговорам и слухам узнавал, когда будет «шмон», и всех предупреждал. Они быстро отбинтовывали свои «ТТ», «браунинги», «вальтеры», и я их в охапке, как дрова, уносил в сад и закапывал под яблоней. У меня там был тайник. А Витек свой «вальтер» закопал сам, и я знал, что он точно застрелится, если не будет «порядка».
    И вот как-то Витек отозвал меня в сторону и сказал, что Фира сама предложила ему убедиться, что не зря она возилась с ним целых три с половиной часа.
    – Я, говорит, – шептал мне Витек, – сама его вернула к жизни, сама и опробую. Договорился я с Фирой. Понял? Завтра, говорит, садись в общую очередь на прием и жди вызова. Во дает Фира!
    Фира Израилевна была огромной и красивой. Этакая огненно-рыжая валькирия. Как говорили о ней раненые, сначала в палату минут пять Фирина грудь входит, а уж потом она сама. Фира не стеснялась в выражениях. Говорила громко и гулко. Хирургом она была потрясающим.
    О чем она тогда с Витьком договорилась, я опять же толком не понял, но чувствовал, что это очень важно для него и что это – тайна для всех. Только мне доверил свою тайну Витек, и я должен держать язык за зубами.
    На следующий день я с трудом досидел в школе последний урок. В госпиталь бежал бегом. Поскорее хотелось узнать, как дела у моего. Очень мне не хотелось, чтобы он застрелился.
    В госпитале творилось что-то странное. Врачи бегали по коридорам и орали на раненых:
    – Прекратите ржать, немедленно прекратите ржать!
    – Пожалейте хоть сами себя! Швы у вас, у идиотов, разойдутся! Черт бы вас побрал!
    Громче всех грохотала Фира:
    – Молчать! Палец им покажи, коблам! Я вас заново сшивать не собираюсь. – Но сама, не выдержав, закатилась в припадке хохота: – Ох, вот дура! На свою голову… Ох! Ох! – И, схватившись за живот, убежала к себе.
    – Иди к своему – он там зубами всю подушку порвал, – сказал мне кто-то. – Ну, Фира! – И, лязгнув золотыми зубами, взвыл по-собачьи, замахал, как ребенок, руками. – Не могу! – И скрылся в сортире.
    Я вошел в палату. На кровати сидел серый Витька.
    – Ты что, Витек?
    – Пойдем, – сказал он. – Давай лучше в окно, а то они опять начнут…
    Мы вылезли в сад, сели на траву.
    – Понимаешь, Швейк (такое было у меня прозвище), я сделал, как уговорились. Сел со всеми в коридоре. Жду. Вызывает. «Ну, пришел, красавец? Давай проверим результаты усилий отечественной медицины. Раздевайся». Снял я пижаму за ширмой. «Выходи», – говорит. Вышел я, а она как распахнет халат, и вся голая. У меня аж горло перехватило. Я и не чувствую ничего, а она говорит: «Ну вот, Витюша, все у тебя в порядке, я после войны на тебе диссертацию защищу. Ну, счастливо! Невесте – привет». Запахнула халат, взяла меня за загривок, дала под зад, я и вылетел в коридор. Только я не заметил, что она мне пижаму на «хозяйство» повесила. Так я и дошел до палаты с пижамой на… А в коридоре-то народу полным-полно… Ну и началось! Сволочи!
    – Витек, да пусть ржут. Главное-то – все в порядке.
    Витька посмотрел на меня своими огромными голубыми глазами, упал навзничь в траву и зашелся в хохоте:
    – Ну, Фира! «Невесте – привет»! А пижаму-то… А я-то по всему коридору… С пижамой… А в коридоре-то полно… А?! А я с пижамой… Во кино!
    Через несколько дней Витька выписали. Провожать его высыпал весь госпиталь. Никто не смеялся, только улыбались. Витек бросил вещмешок в кузов грузовика и сам ловко запрыгнул в него. Машина тронулась. Вдруг Витек метнулся к кабине и забарабанил по ней:
    – Стой! Стой!
    Он смотрел куда-то вверх. Все повернули головы. В окне третьего этажа стояла огненная Фира и улыбалась. Витек уехал. В отпуск. По ранению.

    Лев Дуров
    Скрыть текст

    Счастливый случай бывает только у тех, кто ищет, хочет и ждет его появления.
    Ю.Никулин

  • Деревенщина
    Показать скрытый текст
    – А куда шапку ложить? – спросила Наташа.
    – Класть, – автоматически поправила её Галина, недоуменно глядя на сына.
    – Мама! – попытался защитить свою невесту сын, но Наташа сказала:
    – А чо? Пусть твоя мамка меня поправляет! У меня же дети, я должна говорить правильно!

    «Боже! «Ложить», «мамка», «дети»… Какие дети?» – пронеслось в голове у Галины – корректора с многолетним стажем.

    – Мама, Наташа в детском саду работает, – прояснил ситуацию сын.
    «Допрыгался… Догулялся… Вот и получай теперь. Какие девочки были! Валина дочка – переводчик. Олина – старший бухгалтер», – думала Галя.
    Галина с мужем предоставляли сыну полную свободу, и вот результат: деревенская девка окрутила мальчика. «Ну ничего, гены и здравый смысл возьмут своё», – успокаивала себя Галина.

    – Мам, а гречка где? – спросила Наташа у Гали через неделю после свадьбы (жили они поначалу у свёкров).
    – Наташа, называй меня, пожалуйста, по имени – отчеству, – строго сказала Галя.
    – Хорошо, Галина Александровна, – вздохнула Наташа.

    А через месяц приехала тётка Наташи, которая вырастила её после смерти матери (отца у Наташи никогда не было). Огурчиков привезла, варенья, сметанки… Пришлось стол накрывать.

    – Спой, Натаха, – попросила тётка, и Наташа спела.
    Звонкий, чистый голос поразил свекровь и несколько примирил её с происходящим.

    – Ладно, ехать надо, сваха, – сказала тётка. – Права была Натаха: хорошая ты, Галка, баба, хоть и интеллигентная! На свадьбе-то и поговорить толком не успели…

    Свекровь, ожидая, чем кончится весь этот нелепый фарс, наблюдала за семейной жизнью своего сына и с удивлением видела, как меняется её мальчик. Наташка с ним как с ребёнком –«миленький мой», «золотой мой», а он и рад стараться: и по дому начал что-то делать, и на дачу вместе с семьёй ездит, когда раньше только и слышали от него, что у него интеллектуальная работа, а для хозяйственных нужд есть специально обученные специалисты. «Молодец, Наташка! – говорил свёкор Галине. – Взяла нашего оболтуса в оборот».

    И друзья, с которыми раньше шатался бог знает где по барам, теперь приходили к ним в дом: Наташка стол накроет, накормит всех, посидит с ними.

    «Пусть лучше под нашим присмотром, – объясняла невестка свекрови свои действия. –Хотя скоро ему не до друзей будет!» Наташа усмехнулась и погладила живот.

    Ходила Наташка легко – свекровь радовалась: в их женском коллективе каких только страстей про беременных не рассказывали, а через девять месяцев родила дочку, потом через два года сына.

    – Ну как там твоя деревенщина? – спрашивали у Галины на работе.
    – Да нормальная девчонка, – сердито отвечала Галина, досадуя на себя за то, что, не разобравшись как следует, рассказывала всем о необразованной невестке.

    А так-то если посмотреть? У Вали дочка до сих пор принца ждёт, у Оли – развелась давно, а наша – и мать отличная, и хозяйка замечательная, и на работе ценят. Слышала Галина, когда внуков из сада забирала, как заведующая говорила одной из мамаш: «У Натальи Петровны группа не резиновая, всех детей к ней не устроишь!» А уколы ни одна медсестра так не сделает, как Наташка: «Потерпи, Галинсанна, потерпи, миленькая!» А ведь совсем не больно!

    Прошло пятнадцать лет. На очередной годовщине свадьбы сына радовались Галина со свёкром, глядя на сына с невесткой: внуки замечательные, своя квартира, а отношения – как в первые годы брака. И тётка Наташина здесь же, друзья сына, коллеги Наташи.

    – Спой, дочка, – обратилась свекровь к Наташе.
    – Сейчас вместе споём, золотой мой, ты нам музыку включИшь? – позвала она мужа.

    – ВключИшь, мама? – спросила она у свекрови.

    – ВключИшь, дочка, – улыбнулась свекровь.

    RinaRu
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

  • "Kак вкусно пахнет, Валя!"
    Показать скрытый текст
    "Вот кто меня тянул за язык. Шла бы себе и шла. Смолчала бы и жизнь моя пошла бы по-другому" - прислала мне Ленка СМС в 09:00 утра. Уровень драмы зашкаливал даже сквозь телефон и я резко проснулась.

    Лена - моя подруга детства. Она недолго жила в Тбилиси, мы вместе ходили в садик. Потом они переехали, но раз в пять лет она вырывалась на малую, горячо любимую родину и мы за несколько дней успевали обсудить пятилетку событий.

    В этой пятилетке Лена привезла на Чёрное море своего второго мужа, и мы планировали уболтаться после её морского безделья. Но тут такое СМС. Я судорожно набрала Лену, подругу надо было спасать.

    Ниже привожу коротко рассказ Ленки. Коротко, но прям дословно.

    В понедельник, в первый вечер, мы возвращались с Лёшей с пляжа. Была отличная погода и во дворе нашего гестхауса, который ты мне посоветовала, хозяева Нукри и Нино жарили шашлыки с друзьями. Проходя мимо мангала я уловила, обалдела и сказала "Какой аппетитный запах!". Это был провал Штирлица. Через час к нам в комнату постучался сын хозяев Никуша и молча протянул глубокую тарелку шашлыков. Было неудобно, но мы взяли и на ужин все съели. Нет, не съели - сожрали, потому что дико вкусно. С тем твоим красным полусухим.

    На следующий день я купила шоколадку, положила на тарелку и так её вернула.

    В среду вечером в дверь постучали и там опять стоял Никуша с блюдом горячего хачапури. "Мама просила передать, что шоколад был очень замечательным вкусным" грузинским русским сказал ребенок и ушёл. Тот хачапури лишил нас дара речи, это была амброзия.

    Но тарелку надо было возвращать. Покупать вторую шоколадку мне не позволили годы детства, проведенного в Тбилиси, да и Нино не повторялась в блюдах.

    На утро четверга мы планировали прогулку на пароходе, но я всё отменила и затеяла блины. Лёша сказал "Силы небесные, неужели я дождался блинов", но Лёша был ни при чём. Жарила два с половиной часа. Я так не старалась со времен собственной первой свадьбы. К двум часам дня я стояла у дверей кормильцев с горой тонких ажурных блинчиков. Нукри принял дар и галантно поклонился.

    Ну всё, думаю, так не стыдно. А то у людей гостеприимство, а мы шоколадку, позорище.

    На пятый день, когда в дверь вечером постучались, я чё-то напряглась. За дверью стоял Никуша, с улыбкой протягивая блюдо сервировочное 32 х 32 х 4 см, цвет слоновая кость изготовитель Италия, доверху наполненное розовыми персиками, лопающимся сахарным инжиром, блестящими сочными яблоками, орехами и лоснящимся черным виноградом. Аромат от блюда шел такой, что я на всякий случай взялась за косяк. Ужинать вечером мы не пошли, а легли смотреть Мимино и под Бубу, Фрунзика и белое сухое смолотили все фрукты.

    В субботу, вместо дельфинария, я, доверху наполненная вчерашними витаминами, начала изготавливать курник. Вспомнила уроки домоводства в школе и приступила. Лёша сказал, что многого обо мне не знал. Курник был готов ближе к обеду и лёг ровно на все блюдо. Несли его вдвоём. Хозяев не оказалось дома и мы передали его их старенькой бабушке. Бабушка приподняла бровь. Потом Лёша предложил сходить в бар, но я так устала, что осталась в номере пить вино и листать в Гугле рецепты пхали.

    На седьмой день мы вернулись с пляжа, а у ворот стоял Никуша. Увидев нас, он как-то официально подошёл и сказал "Мама и папа просят вас на минутку в 20:00 часов зайти" и убежал. Лёша сказал, что это неспроста и поинтересовался, как я думаю сколько тут стоит Хеннеси ИксО. Я сказала тут своего хенеси по горло, кто тут такое дарит ты что. Наверно надо пианино дарить. Или икону старинную. Или томик Шекспира с подписью самого Шекспира. В 20:00 я в вечернем платье и Лёша в туфлях стояли у дверей Нукри. Позвонили.. Стол был разложен на две комнаты, гостей сидело человек 40. На столах в три этажа стояло всё. Всё, что растет, дышит, мычит, блеет, пенится, колосится в Грузии. Нукри вскинул руки, распахнул улыбку, подошёл к нам и сказал: "Проходите дорогие гости, мы тут просто немного барашка зарезали, скромный обед, будем рады разделить с вами. Вы нас таким пирогом угостили, мы теперь ваши должники". "Лена, ещё раз сделаешь курник, я тебя убью", прошептал Лёша.

    Теперь во вторник мы едем к дедушке Вано на 80-летие, в четверг собираемся в Тбилиси у Анзора на годовщину свадьбы, а в декабре мы должны приехать на крещение маленького Зурико. Это обязательно.

    Мы перезнакомились со всей улицей, соседями и родственниками. Нас зовут пить кофе на первый этаж, потом завтракать на второй, потом играть в нарды в дом напротив. Вечером пить пиво во дворе и ужинать всем вместе.

    Это какой-то один огромный дом и в нём нескончаемый обед.

    Я не загорела, не посмотрела дельфинов.

    У меня в номере мука, яйца, дрожжи, четыре кило баранины и хмели-сунели. Бутылки с вином и чачей стоят даже в ванной. Я не сделала ни одного селфи и уже что-то понимаю по-грузински. Лёша поправился на три кг. и думает купить тут дом.

    Я просто сказала: "Kак вкусно пахнет, Валя!"
    ---------------------
    Валенина Семилет
    Скрыть текст

    Человек меньше всего похож на себя, когда говорит от своего имени.
    Дайте ему маску, и он расскажет всю правду.
    Оскар Уайльд

Записей на странице:

Перейти в форум

Модераторы: