−3°C
завтра: 2°C
Погода в Перми
−3°C
ночью−8°C
утром−7°C
завтра2°C
Подробно
 92,59
+0.0174
Курс USD ЦБ РФна 28 марта
92,5919
+0.0174
 100,27
−0.1417
Курс EUR ЦБ РФна 28 марта
100,2704
−0.1417
  • Я готовлюсь к ремонту. Вспоминаю жизнь. Что видел, где побывал. Неизвестно ведь, как дальше сложится. Трёшку отремонтировать – не поле перейти. Ремонт бывает больше дерева, дома и сына. На борьбу с дизайнерским талантом жены уходят лучшие годы. Многие успевают только кухню и комнаты. Ванную и коридор завещают детям. Другие трудятся до самого потопа, логично завершающего вообще все ремонты. Наводнение смывает избыточную красоту. Идущий следом за инфарктом альцгеймер приучает человека любить мир какой он есть - с потёками, искрящей проводкой и пузырями на обоях.

    У меня за дизайн отвечает Даша. Я повстречал её на курорте. Она была простой красавицей и жила на даче без удобств. Я же был горячим сантехником. Даша пригласила меня оценить возможность унитаза. Чудного воздуха и вида из окна ей было мало. Я составил симпатичную смету, но наши чувства вспыхнули не сразу. Даша избегала заводить домашних сантехников. И вообще, экономила до последнего. Она нашла бесплатный унитаз. Прямо у себя на балконе, среди лопаты, мангала, лыж, костюма химзащиты и других необходимых горожанам вещей. Я усомнился в достоинствах бесплатного горшка, предложил купить новый. Лишь благодаря летнему спросу на мужчин с руками я остался тогда другом. С тех пор все Дашины покупки кажутся мне удивительно удачными.

    Показать скрытый текст
    Тот унитаз оказался чистым арт-объектом. Во всех его проекциях была асимметрия. Он будто подтаял на жаре, а потом снова замёрз. Сальвадор Дали с удовольствием написал бы с него портрет часов или яичницы. И у него были нереальные запросы. Я носил бачки на выбор, ни один не подошёл. Его технологические отверстия были неповторимы как отпечаток пальца. Ночью я вынес его на помойку. Утром купил нового, попроще.

    Даша не заметила подмены. Она в лицо различает только котиков и воображаемых соперниц. Окрылённая успехом, она купила винтажный душевой поддон. Я докупил стенки, душ и сифон. Неугомонная Даша нашла два больших шурупа. К ним я приделал раковину, канализацию, смеситель и электрическую плиту. Тогда Даша принесла крепкую кисточку с нежным ворсом. Она погладила меня по щеке как бы спрашивая – как насчёт обоев, клея и шпатлёвки? Тут я не выдержал. Пригласил её в ресторан, где и признался – шпатлёвки не будет. Но сама Даша мне всё ещё нравится.
    Прошло пять лет. Мы переехали в Ригу. Дарья ходит по квартире, рисует схемы и эскизы. В речи её опасно зачастили слова "прованский стиль", "шведский дизайн", "эклектика" и "хочу занавески". В качестве профилактики я рассказываю про писателя Фёдорова. Он только подумал слово "ремонт" и сразу поплатился.

    Фёдоров жил на первом этаже. У него потёк унитаз. Можно было как в детстве, отремонтировать всё изолентой и пластилином. Но Фёдоров возгордился, вызвал мастера. Он рассчитывал уложиться в десять евро. Пересадка органов в мире унитазов столько стоит. Пришёл сантехник, глянул цыганским глазом. Фёдором показался ему достаточно богатым лопухом. Поэтому предложено было менять унитаз целиком. Чтобы на века. Фёдоров как в гипнозе – кивнул.

    Сантехник обнял фарфорового брата и рванул. Что-то хрустнуло. Специалист сказал специальный термин на строительном арго. Приблизительный перевод - "вот незадача, труба треснула". Тоненькая щель побежала по чугуну в сторону кухни. Пришлось разбирать часть стены и шкафчики. Сантехник снова пришёл, заменил стояк от верхних соседей до подвала. Чёрные разводы на потолке это не говно, а чугунная пыль, успокоил он. Зато теперь точно навек. Четыре наречия подряд - настоящий кошмар, подумал Фёдоров. Писатель тогда ещё плохо разбирался в кошмарах. Он сбил гвоздями мебель и размазал грязь по потолку, чтоб было равномерно. И уехал на дачу, дописывать роман. Тем временем, вечность закончилась. Новая труба самовольно рассоединилась. Вода побежала по потолку, обрушила штукатурку, закоротила проводку, перекрасила обои и вздула полы. Квартира вернулась в первый день творения, отмотав за пару часов все пять тысяч семьсот лет. И только дух неприятный носился над тёмной водой. Возвратившийся Фёдоров трижды выходил в коридор, осматривал номер на двери. Он не хотел верить глазам и запахам.

    Писатель занял денег. Выбросил мебель, полы и холодильник. Он хотел бы выбросить весь дом, но не смог поднять. Скоро в его жилище разбили свои шатры пёстрые племена электриков и штукатуров. Фёдоров записывал в блокнот их волшебные истории. В его творчестве появился мат. А феи и эльфы наоборот, пропали.
    В детстве он бесконечно мог смотреть на огонь и воду. Повзрослев, открыл для себя сокурсницу Катю. Прыгала ли Катя по дивану голая, бежала ли ночью по нужде – в ней всегда соединялись и блеск огня, и шум воды, и отличные ноги. Фёдоров считал Катю лучшим зрелищем до самой зрелости, когда повстречал бригаду мастеров под управлением Васи Журавлёва. Уступая Кате в ногах, штукатуры брали своё драматизмом и творческой фантазией. Падение со стропил молотков и целых людей наперегонки, опрокидывание вёдер с краской, обед белыми от пыли гамбургерами, просверливание сапога вместе с пальцем – бесконечность сюжетных ходов просто завораживала. Фёдоров жалел, когда деньги кончились и мастеров пришлось выгнать. Гонорары на три романа вперёд закончились, и писатель вынужден был остановиться.

    Однажды ночью, в кровати, вдыхая запах олифы и свежего ацетона, Фёдоров почувствовал воду на щеках. На ощупь как слёзы, но текли они с потолка. У верхнего соседа сорвало кран. Сам сосед улетел в Индонезию и возвращаться не хотел. Злой Фёдоров перекрыл воду всему дому. Равнодушные жильцы открыли её снова. Тогда Фёдоров забаррикадировался в подвале. Заточенной хоккейной клюшкой он отгонял иссыхающих соседей. Вместо воды он раздавал входящим телефонный номер автора потопа.

    Не знаю, почему тот человек из верхней квартиры не выбросил в море свой телефон. Видимо, хранил в нём деньги, адрес гостиницы, билеты на самолёт, навигатор, курс валют, новости и смешные фото, без которых не мог дышать. Доступа ко всему этому разнообразию всё равно не было. Двести соседей звонили без пауз, разными голосами, уговаривали вернуться на Родину. И вот вам пример величия русского языка. Под действием одних только слов человек бросил Бали, океан и двадцать оплаченных завтраков. И вернулся в Москву, где с большой вероятностью мог получить в торец. Более жестокого примера ностальгии я не знаю.

    Ту квартиру на первом этаже Фёдоров высушил и продал. Теперь живёт на даче. Туалет свободного падения он считает пиком торжества цивилизации. Египетские пирамиды, для сравнения, просто груды камней.

    Я описал Даше все муки Фёдорова. Я был красноречив и метафоричен, сыпал гиперболами и аллегориями. Даже жестикулировал, лишь бы ремонт не начинать. Даша сказала – хорошо всё-таки, что мы живём на верхнем этаже. Но всё равно, нам нужна дача. И вздохнула. Из моих поучительных притч она какие хочет выводы, такие и делает.

    Слава Сэ. Хозяйственное
    Скрыть текст

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • - Мне надо знать, что думают о нас писатели Мадагаскара!

    Наши читатели – они молодцы. Чего им только не надо знать.
    - Какие писатели?
    - Любые. Например, Рабеманандзара.
    - Рабе? – восхищаюсь я.
    - Манандзара, - подтверждает она. – Или Рабеаривелу. И какие они при этом употребляют идиомы.

    Мысль о том, что где-то на Мадагаскаре сидит человек по имени Рабеаривелу и думает обо мне, вызывает во мне всплеск неконтролируемой национальной гордости. А что до идиом, то ничего страшного, это мы и сами не дураки.
    - Нет, ничего они о нас не пишут! – разочаровывает меня читательница, отвлекаясь от каталога. – Они, я смотрю, вообще не пишут прозой! Столько книг – и только поэзия. Вот, смотрите – одни стихи! Где-то под звуки там-тамов, а где-то – так.

    Господи, какой волшебный остров. Одни стихи.
    Хотя, под звуки там-тамов о нас должно бы хорошо думаться, так что, зря они не, я считаю.

    ***
    - Мне нужен сборник рассказов.
    - Отлично. А автор?..
    - О. Арманннн, - говорит она, закатывая глаза и щеголяя назальным «н». Мне так и слышится: «шарманннн» - и лорнет к глазам, этаким небрежным движением, с оттопыренным мизинчиком.
    - Это точно фамилия? Не имя?
    - Ой. Имя, - конфузится она.
    - А фамилия?
    - А фамилию... я как-то не спросила.
    «Ах, милая, до того ль нам было?» - читается в её глазах сквозь воображаемый лорнет.

    ***
    И почту тоже люблю проверять по утрам
    «Продлите мне книги, а то я сама к вам приду!» Вот это правильная формулировка, учитесь, магистры.
    «Скажите, а вы пускаете в библиотеку без высшего образование, а если пускаете, то через что?» Написать честно «через кошачью дверцу» я не решилась, пусть думает, что хочет, а гусары пусть не подсказывают.
    «Хочу прийти к вам на концерт, но так, чтоб не через читальные залы и книг не видеть!» Должно быть, запойный и в завязке. Мне, помнится, в детстве дедушка тоже говорил: «Ты для начала попробуй хотя бы недельку не читать, а там – втянешься». А я только смеялась: дедушка, какую дичь ты говоришь! Может, мне ещё и не дышать?

    ***
    - Ну, что, электрика вызывали сегодня?
    - Вызывали. Не пришёл.
    - Значит, неправильно вызывали!

    При вызове электрика важно очень тщательно чертить пентаграмму и правильно ставить свечи по углам. А то так начнёшь вызывать электрика, а явится инженер по технике безопасности. Увидит свечи – и всё, кердык.

    © Сестра Нибенимеда

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Из семи заготовленных на лето платьев Даша успела выгулять четыре. Я предложил надевать одно на другое, но ей интересней дуться на погоду, чем достигать целей рационально.

    Лето здесь унизительно короткое. Какой-то вжик. Как вы провели свой вжик? Надел сандалии, посетил магазин, принёс клубники, съел. Всё. А по документам оно длится три месяца! Бюрократизм и волокита даже в климате.

    Зато зима у нас двойная, с дополнительным льдом. На заметку квантовым физикам: холодная грязь замедляет ход времени лучше, чем скорость и масса. Наш февраль длится до полугода, как срок за хулиганство. А ноябрь мог мы в одиночку превратить всю Африку в ледяное болото, заодно принудив тутси и хуту к миру. Наш климат ужасно миротворческий. Жаль, мы не умеем его экспортировать.

    Тайный, истинный наш герб - батарея отопления. Предложи балтийской женщине сблизиться, она засунет тебе под свитер свои ледяные ноги. Её главная мечта - пройтись в коротком платье, не боясь обморожений. Из американской фантастики подсмотрено.

    В выигрышном положении находятся дачники. У них остаются зримые улики - помидоры в банках, варенье с надписью "ЧёрСмор 2015" и радикулит. У меня, для сравнения, от лета только селфи, где незнакомые дыни в купальниках танцуют с противным на вид мной. Довольно жалкое воздаяние за бесконечную зиму.

    Однажды я сниму домик в деревне. Устрою идеальное лето. Чехов подробно описывает технологию. 90 раз купание в открытых водоёмах, черешня трижды в день, шашлык четырежды, беседы о поэзии с симпатичными дачницами по мере их отлова сачком и на удочку. Комаров и слепней у Чехова нет. Не знаю, как он этого добился, потом перечту внимательней.
    Показать скрытый текст
    У меня уже готова стопка длинных романов, читать под яблоней. Завтракать мы будем на террасе, даже если дождь или торнадо. Мы будем ходить на озеро шумным коллективом. Слева от нас проляжет Шишкин, справа – Левитан. Мы научимся отличать чабрец от лопуха. А попав в грозу, станем весело отпрыгивать от молний.

    Дачный аппетит, в отличие от городского, не перебить кефиром. Он усиливается от всего. Встал со стула - проголодался. Посмотрел в окно - там коровы своим видом напоминают о хорошей отбивной. Деревенский жор живуч, как споры сибирской язвы. Против него следует применять картошку с укропом, салат из курицы с луком, телячий бок, помидоры-огурцы-сметану. Все эти лекарства надо намазать друг на друга и проглотить не жуя. Не бойтесь растолстеть, там сплошные витамины. Второй полдник и третий ужин на даче считаются средством поддержания беседы, а не тяжёлым пороком, как в городе. На закате уместны чай с ветчиной, называемые условно настольными играми и вечера романсов с бутербродами. И всё это в приятной компании Любови Андреевны, Шарлотты Ивановны, Дуняши и малознакомого мужчины, чьё происхождение никому не известно.

    Приятные компании на даче родятся из воздуха, как комары и одуванчики. Сначала дачники волнуются, вдруг никто не приедет. Дачники наводят порядок, готовят лучшие рецепты. К июлю выясняется, гости очень неприхотливы и крайне общительны. Они жрут любое - сырое, несолёное, без хлеба. Они не уезжают даже если их тяжело обидеть. Даже стрихнин не в силах разрушить настоящую дачную дружбу.

    Моя знакомая Ирина купила избу в деревне. И тут же у неё нашлось много друзей. Куда больше, чем можно было вообразить. Многих так и не удалось вспомнить, кто это. Калитка работала на износ, как двери в метро. Входящие сталкивались с выходящими, некоторые гости при этом знакомились. Ира многозначительно ограничила порции, но поток не иссяк. Наоборот, стал толще. Гости везли еду с собой, ночевали повсюду и даже делали ремонт под себя. Некоторые принимали Иру за свою и делали замечания, что нельзя жить на чужой даче столько времени без пауз. Эта история очень воодушевляет. Домик в деревне лечит от одиночества лучше хомячков и канареек. Если всё правильно организовать, самый куцый август покажется бесконечным.

    Мои дети не читали Чехова и не знают зачем в году зима. Свежий воздух и витамины они скачивают из интернета. Я возил детей на озеро без вай-фая и с тех пор считаюсь Торквемадой. Поскольку сами дети в счастье не разбираются, их приходится принуждать. С Машей было проще. У одноклассницы нашлась бабушка в нешуточной деревне. Маша согласилась осмотреть дикий скот и крестьянство. Машу кусали экологически чистые блохи, а пьяные трактористы для неё пахали геометрические прямые линии - сначала поле, потом болото, лес и речку. Всё это - не просыпаясь. Удивительные люди. Благодаря им, никогда в мире не будет перепроизводства продуктов. Однажды, её воспоминания о лете превратятся в мечту о даче. Пока же Маша просит поскорей вырвать её из лап природы.

    Ляле купили путёвку в лагерь. Когда не сработали ни слёзы, ни притворный аппендицит, Ляля взяла клятву спасти её, как только возникнет реальная опасность. Она обещала продержаться хотя бы до ужина. Обвешанная средствами жизнеобеспечения, с комплектом трусов на все случаи жизни, Ляля пошла в отряд. Так это у них называется. Вожатая встретила её улыбкой людоеда.

    Я не сразу уехал. Сел в ресторане неподалёку. Это не ближний лагерь, а помощь хороша, когда мгновенна. Ждал, ждал - ничего. Видимо, дочь выросла и сама справляется с людоедами. Это немного грустно.

    Как только Ляля вошла, в неё тут же влюбился Денис. Сбегать до окончания любви глупо. На вечерней дискотеке Ляля получила четыре приглашения на танец, но Денис проявил себя как настоящий боксёр. Целый королевский бал с дуэлями получился. На ужин подали макароны по-флотски, удивительно вкусные. Ляля съела три порции, что составило 3 % её веса. Дома я пытался повторить это волшебное блюдо, ничего не вышло. Какие-то общепитовские принципы ускользают. Быть может, слишком чисто мою посуду и сразу вкус не тот.
    Во второй день лагеря разучивали танец для дискотеки, не хотелось пропустить фурор. Потом, ночью вызывали дух Сергея Есенина. Поэт не явился, но и без него было страшно, как и планировалось. Жизнь в лагере оказалась возможна. Ледовитый океан в этом смысле всё-таки хуже.
    На третий день устроили "зарницу" с деревянными автоматами. Ляле в бою отдавили палец ноги. Пришлось бинтовать. Подходили другие дети, спрашивали о переживаемой боли. Уезжать домой на пике популярности втройне глупо, Ляля снова осталась. Тем более, вечером жгли костёр, пекли картошку по технологиям каменного века. У картофеля-фри появился реальный конкурент.

    На шестой день приехал я. С проверкой. Подозрительно всё тихо, мне показалось. Времени общаться не было. Ляля забрала фрукты, поцеловала и поскакала назад. Взрослая такая, незнакомая. Потом, за день до окончания срока вдруг звонит. Приезжай говорит, забирай срочно. В машине призналась: в день прощания все реветь будут, я этого не переношу. Вернусь домой, сама поплачу. Мне кажется, это очень по-взрослому. Я сам всегда реву без свидетелей, благодаря чему и прослыл эмоционально зрелым человеком.

    У меня было много планов на Лялино детство. Чапаева посмотреть. Поймать щуку или головастика, хотя бы. Прыгнуть с тарзанки мимо озера, но не убиться, а заявить себя отцом с хорошим чувством юмора. Найти, в конце концов, этот проклятый боровик. Но Лялино детство короткое оказалось. Вжик – и всё. Оглянулась и пошла.

    © Слава Сэ. 1 сент.
    Скрыть текст

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Показать скрытый текст
    Лето тихо скончалось, и осень, учтивая душеприказчица, собиралась убрать жизнь под надежный замок — пока за ней не явится весна. Эта печальная и сентиментальная аллегория за окном вполне устраивала Эллен Бауэрс, которая рано утром в кухне своего домика готовила завтрак мужу, Генри. Был обычный вторник. Генри принимал холодный душ по другую сторону тонкой стены — и отчаянно фыркал, приплясывал и похлопывал себя по голому телу.
    Эллен была жизнерадостная миниатюрная блондинка чуть за тридцать, и даже простецкий халатик ее не портил. Она любила жизнь почти всегда, но сейчас в этой любви преобладало некое чувство, напоминающее заключительные тремоло церковного органа. Сегодня утром ей открылось, что ее муж (хороший человек, что уже само по себе здорово) скоро станет богатым и знаменитым.
    Ничего подобного она не ждала, ни о чем таком не помышляла; ее вполне устраивала та малость, какой она владела, да еще невинные приключения духа, например, размышления об осени, которые вообще давались даром. Генри никак нельзя было назвать удачливым дельцом — на этот счет в семье царила полная ясность.
    Он тоже не требовал от жизни многого и обладал даром лудить, чинить, что-то мастерить — всевозможные материалы и механизмы в его руках оживали, как по мановению волшебной палочки. Правда, все его чудеса были мелкого масштаба, а работал он лаборантом в компании «Акусти-джем», которая занималась производством слуховых аппаратов. Хозяева ценили Генри, но высоко оплачивать его труд не собирались. Приличных доходов Эллен с Генри и не ждали и успокаивали себя тем, что получать деньги за игру в бирюльки — это вообще большая честь и даже роскошь. На том и сошлись.
    Да вот только сошлись ли, размышляла Эллен, глядя на жестяную коробочку и провод с наушником, лежавшие перед ней на столе. Устройство напоминало обычный слуховой аппарат, но являло собой современное чудо, под стать Ниагарскому водопаду или сфинксу. Генри тайком соорудил его во время обеденных перерывов и вчера вечером принес домой. Незадолго до отхода ко сну Эллен посетило вдохновение, и она нарекла коробочку «Конфидо» — в этом слове уютно совмещались конфиденциальный разговор и кличка любимой собаки.
    — Что человеку на самом деле нужно — почти больше еды? — с напускной скромностью спросил Генри, первый раз показывая жене свое изобретение. Несмотря на крупный рост и грубоватую внешность, обычно он бывал робок, словно обитатель леса, но тут в нем что-то изменилось, появилась какая-то искра, голос стал зычным. — Как думаешь?
    — Счастье, Генри?
    — Ясное дело, счастье. А где ключ к счастью?
    — Вера в Господа? Ясное будущее, Генри? Здоровье, мой дорогой?
    — Какое желание ты видишь в глазах любого прохожего на улице, куда ни посмотри?
    — Ну, говори сам, Генри, я сдаюсь, — беспомощно вымолвила Эллен.
    — Человеку нужен собеседник! Который его понимает! Вот и все. — Генри поднял со стола Конфидо и махнул им у себя над головой. — Это он и есть.
    Скрыть текст

    И вот сейчас, на следующее утро, Эллен отвернулась от окна и робко вставила наушник от Конфидо в ухо. Плоскую металлическую коробочку она прицепила под блузку, проводок упрятала в волосах. В ухе что-то застрекотало, зажужжало — будто рядом расположился назойливый комар.
    Она застенчиво прокашлялась, хотя ничего говорить вслух не собиралась, просто, взвесив мысли, подумала:
    — Какой ты приятный сюрприз, Конфидо.
    — Если и есть человек, который заслуживает перемен к лучшему, так это ты, Эллен, — прошептал Конфидо ей в ухо. Голос был металлический и даже пронзительный — так звучит голос ребенка, когда тот говорит через расческу, обернутую папиросной бумагой. — Тебе столько пришлось перенести, должно и на твоем пути встретиться что-то хорошее.
    — О-хххх, — подумала Эллен, в мыслях занижая чрезмерно высокую оценку. — Какие уж такие испытания выпали на мою долю? На самом деле путь был и приятный, и легкий.
    — Это только с виду, — возразил Конфидо. — А ведь ты во многом себе отказывала.
    — Ну, в чем уж таком…
    — Ладно, ладно, — согласился Конфидо. — Я тебя понимаю. Но это ведь между нами, а такие вещи надо иногда доставать наружу. Полезно для здоровья. Домишко у вас дрянной, живете в тесноте, твоя душа от этого страдает, и тебе прекрасно это известно, бедная ты моя. И потом женщина ведь переживает, что ее муж начисто лишен честолюбия — значит, он ее не слишком любит. Если бы он только знал, каких сил тебе стоит всегда быть веселой, делать вид, будто все замечательно…
    — Ну, подожди, — слабо воспротивилась Эллен.
    — Бедняжка, твоему кораблю давно пора зайти в уютную гавань. Лучше поздно, чем никогда.
    — Да я особенно и не противилась, — мысленно продолжала упорствовать Эллен. — Генри потому и счастлив, что его не мучает честолюбие, а если счастлив муж, значит, счастливы жена и дети.
    — Все равно женщине никуда не деться от мысли, что любовь мужа измеряется его честолюбием, — заявил Конфидо. — Так что ты заслужила этот горшок золота на краю радуги.
    — Тут я полностью согласна, — сказала Эллен.
    — Я же на твоей стороне, — тепло произнес Конфидо.
    Показать скрытый текст
    В кухню уверенной походкой вошел Генри, грубоватое лицо порозовело от контакта с шершавым полотенцем. Он хорошо выспался и предстал перед женой в новом обличье: Генри-учредитель, Генри-предприниматель, готовый поднять себя к звездам за собственные подтяжки.
    — Любезные господа! — заговорил он с воодушевлением. — Ставлю вас в известность, что через две недели я покидаю компанию «Акусти-джем», чтобы заняться собственным бизнесом и вести собственные исследования. Искренне ваш… — Он заключил Эллен в объятия и принялся раскачивать ее взад-вперед, держа в большущих руках. — Ага! Ты уже пошепталась с новым дружком, верно?
    Эллен вспыхнула и быстро выключила Конфидо.
    — Какая жуткая штуковина, Генри. Просто бросает в дрожь. Она слышит мои мысли и отвечает на них.
    — Вот я и говорю — конец одиночеству! — сказал Генри.
    — Прямо какое-то волшебство.
    — Вся наша вселенная — волшебство, — торжественно заметил Генри. — Эйнштейн первый тебе об этом скажет. Я всего лишь наткнулся на фокус, который лежал и ждал: когда же меня кто-нибудь подберет? Открытия почти всегда делаются случайно, на этот раз счастливчиком оказался я — Генри Бауэрс.
    Эллен захлопала в ладоши.
    — Генри, об этом когда-нибудь кино снимут!
    — А русские заявят, что первыми изобрели они. — Генри засмеялся. — Да на здоровье. Я буду великодушен. Пожалуйста — поделю рынок с ними. Миллиард долларов от продаж в Америке меня вполне устроит.
    — Угу. — Эллен, забывшись от восторга, вдруг представила, что про ее знаменитого мужа сняли фильм, а исполнитель главной роли здорово смахивает на Авраама Линкольна. Взору ее предстал простодушный отмеченный Богом работяга, в поношенной одежде, он что-то мурлычет себе под нос и колдует над крошечным микрофоном, который позволит ему улавливать едва слышимые шумы в человеческом ухе. А на втором плане сидят коллеги, они играют в карты и посмеиваются над ним — вот, мол, нечего делать, вкалывает в свой обеденный перерыв. Потом он помещает микрофон себе в ухо, соединяет его с усилителем и громкоговорителем — и с удивлением слышит первый шепот Конфидо:
    — Здесь, Генри, ты ничего не добьешься, — так сказал Конфидо в первой, не доведенной до ума версии. — В «Акусти-джем» могут пробиться только любители пудрить мозги да кататься за чужой счет. Ты каждый день делаешь дело — а зарплату повышают другим! Пора тебе поумнеть. Да ты в десять раз расторопнее любого в лаборатории! Это несправедливо.
    Что Генри сделал дальше? Отсоединил микрофон от громкоговорителя и подключил его к слуховому аппарату. На наушнике закрепил микрофончик, чтобы было чем улавливать голосок, не важно, откуда доносящийся, а для усиления подключил слуховой аппарат. И вот в дрожащих руках Генри оказался Конфидо — лучший друг для всех и каждого, готовый к выходу на рынок.
    — Это я без шуток, — заверил Эллен новый Генри. — Миллиард в чистом виде! Прибыль с одного Конфидо — шесть долларов. А теперь умножь на всех жителей США — мужчин, женщин и детей!
    — Хотелось бы знать, откуда голос, — заметила Эллен. — А то как-то непонятно. — На миг ей стало слегка не по себе.
    Генри отмахнулся от ее вопроса и сел завтракать.
    — Уши как-то прицеплены к мозгам, — объяснил он с полным ртом. — Ну, это мы как-нибудь выясним. Сейчас главное, вывести Конфидо на рынок — и начать жить, а не просто существовать.
    — Может, это мы? — спросила Эллен. — Голос — это мы сами?
    Генри пожал плечами.
    — Едва ли это голос Бога, навряд ли это «Голос Америки». Давай спросим у самого Конфидо? Я оставлю его дома, проведешь время в приятном обществе.
    — Генри… разве мы с тобой просто существуем?
    — Если верить Конфидо — да. — Генри поднялся и поцеловал жену.
    — Скорее всего он прав, — рассеянно пробормотала она.
    — А вот теперь, клянусь Богом, мы начнем жить! — воскликнул Генри. — Мы это вполне заслужили. Конфидо так и сказал.

    В состоянии легкого транса Эллен накормила детей и отправила их в школу. Она на мгновение очнулась, когда ее восьмилетний сын Пол крикнул, едва вошел в набитый битком школьный автобус:
    — Эй! Мой папа сказал, что теперь мы будем богаче Креза!
    Автобусная дверь, лязгнув, захлопнулась за ним и его семилетней сестрой, и Эллен вернулась в состояние неопределенности. Она покачивалась в кресле-качалке возле кухонного стола, одолеваемая противоречивыми чувствами. В голове царил сумбур, единственным смотровым оконцем в мир был Конфидо, который расположился возле банки с джемом, в окружении не вымытой после завтрака посуды.
    Зазвонил телефон. Генри только что добрался до работы.
    — Как дела? — спросил он бодрым тоном.
    — Как обычно. Я только что посадила детей в автобус.
    — Я имею в виду, как идет первый день с Конфидо?
    — Я его еще не включала, Генри.
    — Ну, ты уж им займись. Поучаствуй в коммерческом проекте. К ужину надеюсь получить подробный отчет.
    — Генри… ты с работы уже ушел?
    — Нет еще, по одной простой причине — не добрался до пишущей машинки. — Он засмеялся. — Человек в моем положении не уходит просто так. Он должен написать заявление.
    — Генри, может, стоит несколько дней подождать?
    — Зачем? — поразился Генри. — Моя позиция — куй железо, пока горячо.
    — На всякий случай, Генри. Я тебя прошу.
    — А чего бояться? Наша штуковина работает как часы. Это будет похлеще телевидения с психоанализом, вместе взятых. А у них предприятие вполне доходное. Так что не беспокойся. — В голосе зазвучало легкое раздражение. — Включи Конфидо и ни о чем не беспокойся. Он для этого и создан.
    — Просто хотелось бы знать о нем побольше.
    — Ну да, ну да, — сказал Генри с несвойственным ему нетерпением. — Ладно, ладно, хорошо. До вечера.
    Эллен повесила трубку в расстроенных чувствах — у мужа душевный подъем, а она со своими сомнениями. Рассердившись на себя, она тут же решила активно проявить преданность Генри и его изобретению — нацепила Конфидо, сунула в ухо наушник и занялась домашними делами.
    «Кто ты все-таки такой? — подумала она. — Что вообще такое Конфидо?»
    — Для тебя я — способ разбогатеть, — ответил Конфидо. Как поняла Эллен, ничего другого сообщать о себе он не собирался. В течение дня она задавала этот вопрос несколько раз, и всякий раз Конфидо от ответа уклонялся, обычно переводя разговор на деньги — мол, на них можно купить счастье, что бы кто ни говорил.
    — Как сказал Кин Хаббард, — проверещал Конфидо, — бедность не порок, а зря.
    Эллен хихикнула, хотя слышала эту цитату раньше.
    — Послушай, ты… — начала она. Все ее споры с Конфидо носили исключительно безобидный характер. Говоря о вещах, которые Эллен казались неприятными и неуместными, Конфидо умел сделать так, что она против своей воли с ним отчасти соглашалась.
    — Миссис Бауэрс, Эллен, — раздался голос с улицы. Это была миссис Финк, соседка Бауэрсов, ее подъездная дорожка шла как раз мимо бауэрсовской спальни. Сейчас миссис Финк остановила свою новую машину как раз у Эллен под окном.
    Эллен перегнулась через подоконник.
    — Ого, — воскликнула она. — Вы чудесно выглядите. Новое платье? Прекрасно подходит к вашему цвету лица. Многим женщинам оранжевое не идет.
    — Идет только тем, у кого цвет лица — колбасный, — прокомментировал Конфидо.
    — И прическа новая. Мне очень нравится. Для овального лица — то, что нужно.
    — Как заплесневелая купальная шапочка, — уточнил Конфидо.
    — Я еду в город — подумала, может, вам что-нибудь нужно? — осведомилась миссис Финк.
    — Спасибо, вы очень любезны, — сказала Эллен.
    — А мы-то думали, что она хотела похвастаться перед нами своей новой тачкой, новыми шмотками и новой укладкой, — добавил Конфидо.
    — Я решила, надо привести себя в порядок — Джордж пригласил меня пообедать в «Бронзовом зале», — пояснила миссис Финк.
    — Правильно, должен же человек хоть иногда отвлекаться от своей секретарши — пусть даже на собственную жену, — заметил Конфидо. — Надо временами брать отпуск друг от друга — это помогает сохранить и укрепить чувство.
    — Вы не одна, дорогая? — спросила миссис Финк. — Я вас от чего-то отрываю?
    — Что? — с отсутствующим видом пробормотала Эллен. — Не одна? Нет, я одна.
    — Мне показалось, вы к кому-то или к чему-то прислушивались.
    — Правда? — удивилась Эллен. — Странно. Это вы что-то такое вообразили.
    — У нее воображение, как у тыквы, — вставил Конфидо.
    — Ладно, я помчалась, — сказала миссис Финк, врубая мощный двигатель.
    — Ничего странного, что вы пытаетесь удрать от себя, — сказал Конфидо. — Только от себя не убежишь, даже на «бьюике».
    — Пока, — попрощалась Эллен. — Она очень милая, — мысленно сообщила она Конфидо. — Не знаю, зачем ты о ней столько гадостей наговорил.
    — Ха-аа, — проворчал Конфидо. — Да весь смысл ее жизни: дать другим женщинам понять, что красная цена им — два цента.
    — Хорошо, допустим даже, что это так, — примирительно сказала Эллен, — но у бедняжки за душой ничего другого нет, и вообще она безобидная.
    — Безобидная? — переспросил Конфидо. — Она безобидная, ее мошенник муж тоже безобидный и тоже бедняжка, все вокруг безобидные. Вот ты пришла к этому великодушному выводу — а что остается себе? Какие мысли ты оставляешь для себя?
    — Я больше не хочу тебя слушать, — сказала Эллен и потянулась к наушнику.
    — Почему? — спросил Конфидо. — Мы же прекрасно проводим время. — Он хохотнул. — Слушай, вот уж эти старые ханжи и склочницы, вроде ее величества мадам Финк, лопнут от зависти, когда вам для разнообразия улыбнется удача. А? Увидят, что, в конце концов, победа приходит к честным и порядочным людям.
    — К честным и порядочным?
    — К вам с Генри, Господи Боже, — объяснил Конфидо. — Вот к кому. К кому же еще?
    Рука Эллен прервала движение к наушнику. Потом снова поднялась, но уже без угрозы, а просто взять веник.
    — А насчет мистера Финка и его секретарши — это грязные сплетни, — подумала она.
    — Да? — поразился Конфидо. — Между прочим, дыма без огня…
    — И никакой он не мошенник.
    — Посмотри в эти бегающие, тусклые голубые глазки, на эти жирные губы, созданные для сигар, — говоришь, не мошенник?
    — Ладно, — подумала Эллен. — Хватит. Ведь нет абсолютно никаких доказательств…
    — В тихом омуте черти водятся, — сообщил Конфидо. Некоторое время он молчал. — Это я не только про Финков. Весь ваш квартал — тихий омут. Честное слово, кто-то должен обо всем этом книгу написать. Начать хотя бы с угла — Крамеры. Посмотришь на нее — тишайшее, благовоспитанное создание…

    — Мама! Мама! — позвал ее сын несколько часов спустя. — Мама! Ты заболела? Мама!
    — Теперь на очереди — Фицгиббонсы, — продолжал откровенничать Конфидо. — Этот бедненький, высохший коротышка-подкаблучник…
    — Мама! — снова крикнул Пол.
    — Ой! — воскликнула Эллен, открывая глаза. — Ты меня напугал. А почему вы не в школе? — Она сидела в кухонном кресле-качалке, слегка одурманенная.
    — Так уже четвертый час, мама. А ты не знала?
    — Господи, уже так поздно? День пролетел, а я и не заметила.
    — Мама, а можно мне послушать? Можно, я послушаю Конфидо?
    — Это не для детей, — возразила Эллен в легком замешательстве. — Так что нельзя. Конфидо — только для взрослых.
    — А посмотреть на него можно?
    Собрав волю в кулак, Эллен отцепила Конфидо от блузки, вынула наушник из уха и положила на стол.
    — Вот, пожалуйста. Смотреть тут особенно не на что.
    — Надо же, вот так просто лежит миллиард долларов, — негромко произнес Пол. — А с виду и не скажешь. Целый миллиард! — Он с большой степенью достоверности копировал вчерашнее поведение отца. — А мотоцикл мне купите?
    — Всему свое время, Пол, — сказала Эллен.
    — А почему ты до сих пор в халате? — поинтересовалась ее дочь.
    — Как раз собиралась переодеться, — пояснила Эллен.
    Она зашла в спальню — в голове все бурлило от подробностей скандала в семье соседей, о котором она что-то давно слышала, но сейчас Конфидо оживил воспоминания и украсил их живописными деталями, — и тут из кухни донеслись пронзительные вопли.
    Она кинулась в кухню и застала там плачущую Сюзан, а рядом Пола — он покраснел, но вид у него был дерзкий. Из уха торчал наушник от Конфидо.
    — Пол! — закричала Эллен.
    — А мне плевать, — заявил Пол. — Я рад, что послушал. Теперь хоть знаю правду — знаю великую тайну.
    — Он меня толкнул, — прорыдала Сюзан.
    — А мне Конфидо велел, — сообщил Пол.
    — Пол, — заговорила Эллен, охваченная ужасом, — о какой тайне ты говоришь? О какой тайне, милый?
    — Я не твой сын, — сказал он угрюмо.
    — Конечно, мой!
    — Конфидо сказал, что не твой, — повторил Пол. — Он сказал, что я приемный. Что ты любишь только Сюзан, а мне достаются объедки.
    — Пол, дорогой мой. Это просто неправда. Клянусь тебе. И я не представляю, что ты имеешь в виду под объедками…
    — Конфидо говорит, что это как раз и есть правда, — упрямо повторил Пол.
    Эллен оперлась о кухонный стол и потерла виски руками. Вдруг она подалась вперед и выхватила Конфидо из рук Пола.
    — Дай сюда этого мерзавца! — велела она. Зажав Конфидо в руке, она решительно вышла на задний дворик.

    — Эй! — вскричал Генри, отбивая лихую чечетку перед входной дверью. Шляпу он, в совершенно не свойственной ему манере, ловко швырнул в направлении вешалки. — Угадайте, кто пришел? Кормилец — вот кто!
    В пролете кухонной двери появилась Эллен и улыбнулась ему вялой улыбкой.
    — Здравствуй.
    — Вот молодец, — поприветствовал жену Генри. — У меня для тебя отличные новости. Сегодня великий день! Я больше не работаю! Красота! Они готовы взять меня обратно, когда я только захочу, да вряд ли они такого счастья дождутся.
    — Угу, — буркнула Эллен.
    — На Бога надейся, а сам не плошай, — сказал Генри. — Перед тобой человек, свободный, как ветер.
    — Ага, — хмыкнула Эллен.
    Слева и справа от нее появились Пол и Сюзан и безрадостно уставились на отца.
    — В чем дело? — спросил Генри. — Я куда пришел — в похоронное бюро?
    — Мама его похоронила, папа, — хрипло объявил Пол. — Похоронила Конфидо.
    — Правда похоронила, — добавила Сюзан, сама себе удивляясь. — Под гортензией.
    — Генри, я не могла поступить иначе, — сказала Эллен в отчаянии, обнимая мужа обеими руками. — Либо он — либо мы.
    Генри оттолкнул ее.
    — Похоронила, — пробормотал он, покачивая головой. — Похоронила? Если не нравится — можно просто выключить.
    Он медленно прошел через дом на задний дворик, домочадцы наблюдали за ним в оцепенении. Никого ни о чем не спрашивая, Генри направился прямо к могиле под кустами.
    Он раскопал могилку, извлек на поверхность Конфидо, носовым платком стер с него грязь и сунул наушник в ухо — вскинул голову и стал слушать.
    — Все нормально, все хорошо, — сказал он негромко. Потом повернулся к Эллен: — Что такое на тебя нашло?
    — Что он сказал? — спросила Эллен. — Что он тебе сказал, Генри?
    Он вздохнул, весь вид его говорил о жуткой усталости.
    — Сказал, что если на нем не наживемся мы, потом это сделает кто-нибудь другой.
    — Пусть наживаются, — согласилась Эллен.
    — Но почему? — Генри с вызовом посмотрел на нее, однако его решимость быстро растворилась, и он отвел глаза в сторону.
    — Если ты говорил с Конфидо, сам знаешь почему, — сказала Эллен. — Ведь знаешь?
    Генри опустил глаза.
    — А ведь как это можно продать! — пробормотал он. — Господи, как это можно продать!
    — Генри, это прямая телефонная связь с худшим, что в нас есть, — сказала Эллен и разрыдалась. — Такую штуку нельзя давать никому, Генри, никому! Этот голосок и так звучит достаточно громко.
    Над двором нависла осенняя тишина, приглушенная преющими листьями… ее нарушал только легкий шелест — это Генри что-то насвистывал сквозь зубы.
    — Да, — сказал он наконец. — Знаю.
    Он вынул Конфидо из уха и снова аккуратно положил в могилку. Пнул ногой землю, засыпая покойника.
    — Что он сказал напоследок, папа? — спросил Пол. Генри печально ухмыльнулся.
    — «Еще увидимся, дурачина. Еще увидимся».

    К.Воннегут Конфидо
    Скрыть текст

    "Все заканчивается на этом свете, рано или поздно" ©

  • Живёшь и знаешь, что кого-то нет (пусть даже только для тебя нет). Но всё время убеждаешь себя, что есть.
    То ли ты обманываешь время, то ли оно тебя…

    Я прохожу мимо прилавка и вижу стопку тетрадок, и останавливаюсь от неожиданности, ещё даже не вполне осознанной в первый момент. Обычные тетрадки, тонкие – на 12 листов, в зеленоватых таких обложках, как давным-давно в начальной школе (по три копейки). Сто лет таких не видела!

    И у меня огромный соблазн открыть одну из них и убедиться, что там есть промокашка (ну глупо так, да), серо-розовая промокашка, сразу между обложкой и первой страницей.
    И я уже заношу руку над этой стопкой. Но внутри меня вдруг что-то такое делают с сердцем (что они там с ним делают, господи?)… и пространство становится жидким и вязким.

    Живёшь и знаешь, что кого-то нет... как нет промокашки между обложкой и первой страницей.
    Но вдруг она там есть?
    И я ничего не трогаю - я прохожу мимо.
    Когда кого-то нет, представь, что он где-то между. Между прошлым и настоящим, настоящим и будущим. Просто знай, что он где-то есть. И не надо себе ничего доказывать…

    © Елена Касьян

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • и вот что я хотела сказать
    самое больное – это не города, которые мы оставляем за спиной, не улицы, по которым нам уже не пройтись, не деревья, которым не под нашими окнами облетать, не звезды, до которых нам не дотянуться

    это не полусгнившая калитка с насквозь проржавевшей щеколдой – сто лет назад эту щеколду выковал твой прапрадед-кузнец Василий – человек суровый и несгибаемый, но бесконечно, бесконечно тобой любимый,
    ты возьмешь ее с собой – на память, и по глупости, по непростительной глупости оставишь в ручной клади, ее отберут у тебя неусыпные аэропортовские Аргусы – невзирая на твои мольбы,
    и выкинут туда, где по закону времени этой щеколде и место, по закону времени, но не по закону твоего сердца, это не древняя посуда прабабушки – медная, с неровными краями, латаная-перелатаная, дремлющая в мотках паутины, если внимательно приглядеться, можно рассмотреть чеканную надпись, что тянется по ее жалко-кривому боку: «Анатолия Тер-Мовсеси Ананян, 1897 год»
    никому больше не приготовить в этой посуде похиндз – традиционную кашу из толченого жареного зерна – с солью, с растопленным до темного дымка сливочным маслом но, если крепко зажмуриться, на секунду можно увидеть, как прабабушка размешивает ее деревянной ложкой,
    она совсем маленькая, худенькая, длинные косы по плечам,
    и в ней столько любви, сколько тебе никогда не объять, но единственное, что тебе позволено сейчас, – хранить ее образ в сердце до той поры, пока там, на пороге иного мира, она не встретит тебя и не скажет – отныне ты всегда с нами, дочка

    и вот что я хотела сказать
    самое больное, что города умирают ровно в тот день, когда мы их покидаем – на время или навсегда,
    они затворяются на все засовы, захламляются – пылью и пеплом, обращаются в марево, в мираж,
    мы мчимся назад – блудными сыновьями и дочерьми – вприпрыжку, вприскочку, наперегонки со своим сердцем
    туда, где давно уже никого нет
    слишком долго мы взрослели
    слишком долго учились отделять зерна от плевел
    самое больное – невозможность обнять тех, кто не смог тебя дождаться

    © Наринэ Абгарян. С неба упали три яблока.

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Ёлки, какие предновогодние дни! Вчера весь день в небесах мыли окна, сняв предварительно все до одной занавески. Какой блеск, какое сияние. Утром солнце, вечером звёзды – какого вам ещё снега, господа? В окнах – золотые огни и морозные искры, и позолоченный конструктивизм выглядит, как наспех раскрашенная от руки картонная ёлочная игрушка.

    Из подсобки выходит дворник, красивый, как Чингиз-хан, и смотрит, что бы такое ему подмести своей метлой. А подметать решительно нечего – асфальт сух и строг, ни снега, ни грязи, ни реагентов. Дворник косится на гостиничного кота, тот предупреждающе выгибает спину. Дворник задумчиво улыбается, делая вид, что ни о чём таком криминальном не думал, потом садится на метлу верхом и скачет по тротуару, не теряя достоинства и отбивая ритм костяшками пальцев о совок.

    Была бы дворничиха – непременно бы взлетела, но мужчинам нельзя, их удел – скакать куда-то в дальнюю даль с гиканьем и ритмичными ударами в боевой щит.

    ***

    Вечером город какой-то совершенно виртуальный: огненные контуры домов, картонные контуры фонарей, жёлтые гирлянды висят без всякой опоры на невидимых ёлках, с неба сыплется даже не конфетти, а мелкая призрачная пыль, которой наполняют рождественские стеклянные пузыри. На Ордынке некоторые из фасадов закрыты полотнищами с небрежно намалёванными окнами, подъездами и плоскими кривыми колоннами, и эти-то фальшивые стены уже сплошь расписаны граффити и уклеены объявлениями о сдаче то ли настоящих, то ли нарисованных квартир. Занятно, что на нарисованных окнах объявлений нет, их лепят только на нарисованные стены. Нынешний мир очень трепетно относится к своему виртуальному образу, и, видит бог, это не просто так.

    ***
    Толстый дяденька, остановившись возле уличной ёлки, задирает голову, сопит и говорит не то неразличимому в темноте телефону, не то самому себе:
    - Ну, что. В принципе, я рад.

    Наверное, я с чистой совестью могу сказать о себе то же самое.
    И вообще, самое лучшее и наиболее часто повторяющееся моё ощущение от предновогодних дней, это - тишина, чьи-то свежие следы на свежем снегу, ты идёшь в «Перекрёсток» за бутылкой "Либфрауенмильх", а кругом – утомлённый, умиротворённый, не очень трезвый, но какой-то очень хороший мир и в человецах благоволение. Где-то рядом сияет нечто расплывчатое и разноцветное, что-то неуверенно врёт реклама на дальнем доме с красивым именем «Титаник», а в самом доме тепло светятся окна, и кажется, что сквозь стеклопакеты просачивается запах салата и тушёного мяса с горошком.

    © Сестра Нибенимеда

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Есть проблемы, которые известны всем, то есть очевидно существуют. Страдающий ими имеет право на свое страдание. А есть проблемы, которые не определены и не признаны, поэтому в обществе их как будто нет.

    "Скажите, в каком возрасте начинается удовольствие от ребенка?", - волнуется растерянная мама двухмесячного сына. Годовалого. Трехлетнего. Пятилетнего. "Скажите, когда я перестану так страшно от него уставать?","Скажите, когда прекращается непрерывное напряжение, пока ребенок не спит?", "Скажите, все это когда-нибудь пройдет?"

    Когда Венди появилась на свет, родители долго совещались, как им быть - то ли оставить ее, то ли кому-нибудь отдать.

    - Я очень устаю от Катерины , - рассказывает М. с грустной складочкой на лбу. - Её нетрудно кормить, купать, укладывать. Но мне дико скучно. Целыми днями я маюсь и жду, когда придет муж и меня отпустит. Потом убегаю к компьютеру и реву.

    Пеппи была еще крошечной девочкой, лежала в коляске и так ужасно кричала, что никто не решался к ней подойти.

    - Мне повезло с Давидом! - гордится А. - Он спокойный, веселый, удобный. При этом я совершенно не понимаю, что с ним делать. Повозились на кровати, попыхтели, покричали как сова. Две минуты прошло. Походили по комнате, посмотрели в окно, пожужжали пчелой. Еще две минуты. Пощекотали пятку, сфотографировали носик. Десять секунд…

    — Вот у тебя, мама, есть папа; и Боссе с Бетан тоже всегда вместе. А у меня — у меня никого нет!..

    - Антон меня просто бесит, - удрученно признается К. - Он медленно ест, плохо растет, редко улыбается, косолапит. И ничего не запоминает! Я терпеть не могу показывать пальцем и сто раз повторять: "Это - кошка". А уж игра в ку-ку...

    (Рыдания на галерке. О, вечный родительский бич - игра в ку-ку…)

    Джейн, и Майкл, и Джон, и Барбара Бэнкс (не говоря уже об их маме) нуждаются в самой лучше няньке с самым маленьким жалованьем, и немедленно!

    Симптомы бывают разные - скука, напряжение, усталость, раздражение, злость. Мама изматывается от общения с ребенком, "вынимается" до дна, все время мечтает куда-нибудь деться. И тут же чувство вины накрывает бедную маму: раз мне не нравится проводить время с собственным ребенком, я — плохая мать.

    (Чувство вины - ультимативный спутник современного родительства. Не удалось хотя бы раз почувствовать себя негодной матерью - считай, зря рожала).

    Показать скрытый текст
    Однако, размышляет мама из-под чувства вины, дети есть не только у меня. Зачем-то же люди их заводят! Вряд ли только ради вечного напряжения, тоски и беспокойства. А не пойти ли мне к подружкам или в интернет? С оптимистичным вопросом: "Когда все это изменится?" или пессимистичным "Это когда-нибудь изменится вообще?".

    К сожалению, поскольку проблемы формально не существует, окружающие сразу начинают ее отменять.

    - Не печалься, ты просто устала. Начнешь высыпаться - все изменится.
    (Ребенку четыре года, с двух он перестал просыпаться по ночам. Зато начал спорить с каждым словом).

    - У тебя послеродовая депрессия! Так она и выглядит, быстро к психиатру!
    (У одной женщины послеродовая депрессия длилась двадцать восемь лет. Значит ли это, что дело было именно в ней?)

    - Все нормально, все так живут. Привыкнешь.
    (Если бы все так жили, человечество перестало бы размножаться).

    - У меня тоже так иногда бывает! Увидишь, скоро это пройдет!
    (Вот эти - именно те, у кого "так" не бывает никогда).

    Для родителей, у которых от природы все иначе, подобной сложности в принципе не существует (поэтому ее навскидку так легко разрешить). А те, кого годами укачивает в той же лодке, чаще молчат. Потому что стучащее в голове "не надо было заводить ребенка" озвучить нелегко, а главное - бессмысленно: отчаявшийся собеседник это уже сто раз сказал сам себе.
    Скрыть текст

    * * *
    Я не стану концентрироваться на вопросе, надо или не надо было заводить уже родившихся детей. Ребенок - не самоцель родительского воплощения, а просто еще один человек. Рановато думать, нужна ли миру личность, которой на момент раздумий сравнялось четыре года. А главное - даже решив для себя "напрасно я завела Адама", никакая мама не сможет родить его обратно.

    При этом, многосерийная драма «Рожденные обратно» день за днем разворачивается в многих семьях. Главную роль в ней играют измученные родители, не получающие от детей ни малейшего удовольствия (две минуты с утра и поцелуи в ванночке не в счет), уставшие до слез, измученные чувством вины, а главное — не понимающие, что с ними происходит, почему именно с ними, и что тут делать вообще. Родить ребенка обратно, это ясно. Подарить его бабушке. Дождаться, пока он вырастет и уедет (всего каких-то двадцать лет). Сдохнуть. Все?

    Показать скрытый текст
    * * *
    Существует понятие "эмоциональное подключение": внутренняя потребность в чем-то или ком-то, удовольствие от его существования, ощущение его эмоциональной ценности, не требующей технических доказательств и дающей постоянный приток душевного тепла. Можно определить эмоциональное подключение как смысл или наполненность. Оно может возникать по отношению к профессии, животным, искусству, книгам, любому событию или явлению. У многих такое возникает по отношению к детям. Но, к сожалению, не у всех.

    В интернете бродит смешной текст, как надо готовиться к беременности. Там предлагают вешать на живот мешок с песком и каждый месяц досыпать в него килограмм, через девять месяцев снимать с себя каким-то интересным способом, а потом ночами ставить будильник, чтобы носить в темноте тот мешок на руках и петь ему колыбельные песни. Далее в том же духе, знающие люди плачут от смеха.

    С теорией все понятно. Вряд ли кто-нибудь всерьез соберется год просыпаться ночами к мешку с песком, а потом пожалуется, что сгоряча спустил его в мусоропровод — значит ли это, что ему опасно заводить детей?

    На практике, вне эмоционального подключения общение с ребенком дается тяжелее, чем таскание мешка. Мешок с песком не плачет по ночам, не сучит толстыми ножками и не похож на дедушку. А главное, мы ничего не обязаны чувствовать по отношению к нему.

    Слово «подключение» здесь не случайно. Люди, явления и процессы, к которым мы эмоционально подключены, являются для нас источником энергии и сил. А то, чем мы вынужденно занимаемся без подключения, больше вынимает силы, чем дает. И родители, которые жалуются на бесконечную усталость, чувство вины и ощущение бессмысленности от общения с детьми, на самом деле жалуются на отсутствие эмоционального подключения к своему ребенку.

    * * *
    Если ребенок и правда сложный, это отчасти объясняет отсутствие удовольствия — хотя еще неясно, где здесь курица, а где яйцо. Но ребенок может быть абсолютный душка. Здоровый, веселый, красивый, да ему пять месяцев, о чем вы говорите вообще. То есть все хорошо. Почему же тогда так плохо? Я урод? Или мне все это показалось? Ведь ни у кого такого нет!

    Проблема не в том, что так нельзя. Проблема в том, что так не бывает. Признания «мне не нравится мой ребенок», «меня раздражает мой ребенок», «я не чувствую радости от ребенка» автоматически означают в глазах окружающих, что кто-то здесь ненормален.

    Родители, живущие с ребенком вне эмоционального подключения, знают: им НЕ показалось. В их отношениях с ребенком нет и не было того, что считается в обществе неизбежной «нормой».

    Родители, счастливо живущие с ребенком внутри эмоционального подключения, знают: норма выглядит именно так. А как иначе? Оно же приходит само собой.

    Образуется твердая почва отсутствия диалога. За нормой стоят конкретные примеры, общественный договор, а заодно европейская литература. За отсутствием эмоционального подключения не стоит ничего, потому что его не бывает.

    Бывают только растерянные родители без этого самого подключения. Зато с детьми.

    * * *
    В этом месте мне важно определить несколько базисных вещей.

    Первое. Эмоциональное подключение к ребенку — отнюдь не гарантированная часть родительства. У кого-то оно есть. А у кого-то — нет.

    Возникает оно, действительно, само собой. Не возникает — тоже само собой. От характера, желания или поведения родителя это не зависит. От характера, желания или поведения ребенка - тоже.

    Эмоциональное подключение — не заслуга, а его отсутствие — не вина родителя или ребенка. Просто так бывает.

    Второе. Эмоциональное подключение и любовь — не одно и то же.

    Те, у кого оно есть, не видят разницы. Для них эмоциональное подключение течет из любви и в любовь впадает. А вот те, у кого его нет, прекрасно знают: можно очень сильно любить ребенка, быть готовым отдать за него жизнь и правую руку, вкладывать массу сил и денег, при этом брать сверхурочные и оплачивать няню, лишь бы не остаться с ним лишний день наедине.

    Подмена понятий в данном случае по-настоящему опасна: нелюбовь к ребенку в наши дни и считается, и ощущается неприемлемой. Чувство вины разъедает несчастных родителей, которые принимают отсутствие эмоционального подключения за отсутствие любви.

    На самом деле, с любовью у большинства родителей все в порядке. Любовь к ребенку как раз вполне является природным инстинктом — просто выражаться она может по-разному. Даже когда мне открыто говорят «я не люблю своего сына», я склонна переводить это как «мне очень тяжело добраться до моей любви к нему». А вот «тяжело добраться» как раз и связано с отсутствием подключения к ребенку — а значит, и со способностью ощутить любовь.

    Третье. Эмоции подключаются или не подключаются одновременно с появлением ребенка. В первый год еще возможны сдвиги: влияют гормоны, шок и недосып. Но в целом, то, что родитель получает в этом плане вместе с конкретным ребенком, то он по отношению к нему и имеет всю оставшуюся жизнь.

    Бесполезно ждать, когда все изменится. В этой точке само ничего не изменится.

    Четвертое. Эмоциональное подключение рождается заново вместе с каждым следующим ребенком. Отсутствие подключения к первому ребенку не предвещает отсутствия подключения ко второму. Равно как и наоборот.

    Заранее, к сожалению, предсказать ничего нельзя.

    Пятое. Отсутствие эмоционального подключения не означает, что родителю с этим ребенком никогда не будет хорошо.

    И тут самое время поговорить о том, как со всем этим быть. Как жить с ребенком, если автоматического к нему подключения не случилось? Если нельзя сказать, что его один вид вызывает улыбку, а мысль о нем — прилив душевного тепла? Если общение в лучшем случае немного напрягает, а в худшем - сильно раздражает? Что делать, чтобы жизнь стала хотя бы сносной, а лучше бы теплой, хорошей и простой?

    * * *
    Прежде всего, родителям стоит осознать, что с ними происходит, а чего при этом не происходит. Львиная доля отчаяния стоит на убежденности в своем уродстве. «Все люди как люди, а я холодильник». Но в том-то и дело, что среди людей немало таких «холодильников». А хорошими или плохими родителями их делает вовсе не накал страстей.

    Маленькому ребенку важно не что мы чувствуем, а как себя ведем. Родитель для него - тот, кто кормит, одевает, греет и защищает. От родителя требуется надежность, непреложность, устойчивость и тепло — и это вполне поведенческие параметры. Все остальное факультативно, к тому же меняется от века к веку.

    Нет смысла грызть себя из-за того, чего мы не в состоянии ощутить. Гораздо эффективней сосредоточиться на том, что мы можем в этой ситуации сделать.

    * * *
    Хорошее родительство вне эмоционального подключения обязательно включает две вещи: осознанность и справедливость. Осознанность означает понимание своих шагов и выбор реакций «от головы». А справедливость стоит на отказе от собственных отрицательных эмоций в качестве источника информации.

    Эмоция несет информацию, если она ситуативно обусловлена, то есть является следствием чего-то внешнего. Постоянно испытываемая эмоция перестает служить информацией, как перестает предсказывать погоду барометр, застрявший на делении «дождь».

    Если ребенок раздражает меня каждый час, значит, мой внутренний барометр сломался на отметке «раздражение», и по нему стало невозможно ориентироваться. И перед тем, как отреагировать, мне придется отфильтровать раздражение и рассмотреть ситуацию вне него. Это тяжело, но прежде всего потому, что я обычно уверен: раз меня что-то так раздражает, значит, кто-то в этом виноват.

    А в данном случае никто не виноват. Без эмоционального подключения очень тяжело растить детей, и наше раздражение — это, на самом деле, просто усталость. Постоянная и растущая с каждым днем. Поэтому, во-первых, стоит держать в голове, что и родитель у нас нормальный, и ребенок в порядке, просто нагрузка на обоих очень велика.

    И во-вторых, важно выстроить общение с ребенком таким образом, чтобы родитель в нем поменьше уставал. Только в этом случае у него появятся силы на справедливость, осознанность и прочую музыку сфер.

    * * *
    Перейдем к конкретике. Во-первых, нужно отделить необходимые занятия с ребенком от дополнительных. Каждый родитель может определить, что именно с его ребенком делать совершенно необходимо, причем именно ему, а чего можно не делать, хотя само по себе оно и неплохо. Обязательная программа должна быть постоянной, но короткой: три пункта, максимум пять. Ни с одним ребенком не критично делать сто двадцать пять вещей, а то бы дети, с которыми не делаются первые сто двадцать четыре, давно исчезли бы как вид.

    Маме Малыша важно, что именно она кормит его обедом. Готовит, накрывает, подает на стол — и смотрит потом, как Малыш ест. Муми-папе принципиально беседовать с юными о прошлом. Мадам Яновская учит Сашеньку хорошим манерам. Мистер и миссис Дарлинг ежевечерне заходят пожелать потомству спокойной ночи.

    Как именно эти приятные люди выбрали то, чем они неизменно занимаются с детьми? Очень просто: во-первых, они убеждены, что это необходимо. Во-вторых, конкретно на это они способны без особых мучений. Других критериев нет.

    Необходимое и приемлемое занятие с ребенком оставляет в родительской душе отчетливую галочку: «уф, сделал». Не слишком необходимое или чрезмерно мучительное оставляет без сил: «фу, отделался». При отсутствии эмоционального подключения занятия второго типа — непозволительная роскошь, и ведет она только к усталости и слезам.

    А главное, неприязнь к занятию поневоле распространяется на ребенка. Хотя он тут ни при чем, а мы имеем полное право ненавидеть сказки братьев Гримм. Пусть их читают те, кому это интересно: второй родитель, или бабушка, или домомучительница, или никто - все лучше, чем тоскливая маята от чтения вслух и его объекта.

    Дальше надо понять, что нам делать с ребенком нравится. Не «полезно», не «необходимо», а «приносит радость». Именно нам, ведь он-то разделит нашу радость, только дай. Смотреть сериалы? Гулять по торговому центру? Валяться в кровати? Ходить к подруге? Не может быть, чтобы не было ничего. В крайнем случае, есть то, что нам просто нравится делать, а ребенок рядом не мешает.

    Таким занятиям и стоит отдать большую часть времени, которое мы с ним проводим. Это время не станет блаженством, но перестанет быть издевательством. Кроме того, в нем появится смысл.

    * * *
    Собственно, это и есть главный ориентир в жизни с ребенком вне эмоционального подключения: осознанное нащупывание смысла. Каждый раз по-новой, каждый день заново. Смыслом может быть удовольствие ребенка, удовольствие родителя, польза, помощь, покупки, да хоть красивые фотографии. Главное — не результат, а ощущение: день прошел не зря.

    Смыслом не может быть «убить время» и «отделаться». Именно от бессмысленности мы больше всего устаем. Вещей, которые вызывают в нас тоскливое недоумение, с ребенком лучше просто не делать. Ну или делать по самому минимуму, без которого уже точно все умрут. Иначе время вместе превращается в постоянное наказание - и стоит ли удивляться, что родитель в итоге мается и вечно хочет увильнуть?

    * * *
    Отсутствие эмоционального подключения — не дефект психики, не ошибка восприятия и не душевная леность. Просто одна из разновидностей родительства, не самая приятная и не самая плохая. Но это ситуация, в которой любые сдвиги требуют осознанности и поиска смысла происходящего на каждом его этапе.

    Это нелегко и не станет легко с годами. Это не приведет к эмоциональному подключению. Это не обеспечит чудес из серии «в итоге всем будет даже лучше, чем тем, кому не нужны все эти ухищрения». Не будет. Но возникнет понимание происходящего и потихоньку придет ощущение общего смысла. Начнут мелькать моменты долгожданной чистой радости, явственней проявится любовь, а с годами подрастет и партнер в лице ребенка, внимательный и вдумчивый в отношениях. У него точно будут эти умения: он научится от нас.

    Ведь детство наших детей, при всей его широте и долготе, не главный период их жизни. А устойчивым взрослым отношениям, стоящим на внимании друг к другу, осознанности и справедливости, будет в итоге рад любой родитель. Как «подключенный», так и нет.

    * * *
    Знаете, у кого, к примеру, не было эмоционального подключения к детям? У Мэри Поппинс. Она вечно была занята своим, дети ей только мешали. Вот она и таскала их за собой туда-сюда.

    А знаете, у кого оно, среди прочих, было? У фрекен Бок. Которая страстно вкладывалась в ребенка, точнее, в тот его образ, который считала правильным.

    Так что не все решает именно подключение. Оно играет важную роль, без него тяжело живется, его нет в куда большем количестве семей, чем можно сходу предположить. Но все-таки необязательно всем этим семьям рожать детей обратно. Во-первых, это больно. Во-вторых, невозможно. А в-третьих, скучно. Лучше прожить подольше и проверить, что будет дальше.
    Скрыть текст

    © Виктория Райхер. Рожденные обратно: жизнь с детьми вне эмоционального подключения.
    Там ещё и комментарии от автора прекрасные.

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Бердские свекрови любят повторять, что Азинанц Мариам лучшая, второй такой нет. Стирает она аккуратно — в меру подсинит, в меру подкрахмалит, не пересушит. Прогладит тяжёлым угольным утюгом, сложит гладкими стопками, непременно переложит ситцевыми мешочками с сушёной лавандой. Поднимешь крышку бельевого сундука — а оттуда веет такой первозданной чистотой, что не то что находиться рядом, а смотреть совестно.

    Штопает Мариам так, что на ткани не разглядишь шва. Окна моет в трёх водах — мыльной, обычной и разбавленной винным уксусом. Полы натирает пчелиным воском, они потом бликуют, словно лужи в лунную ночь. Двор у нее всегда подметен, поленья в поленнице сложены ровными рядами — точно ячейки в сотах, дорожки в огороде вымощены речной галькой — кто в Берде печётся о красоте огородных дорожек? Только Мариам.

    Готовит она до того вкусно, что ешь и не наедаешься. Хлеб легкий, будто тесто не на муке замешивали, а на невесомом солнечном свете, закрутки пахнут летом, а гата, которую она намеренно придерживает в остывающей печи до ломкой корочки, тает во рту.

    — Хочешь быть настоящей хозяйкой — бери пример с Азинанц Мариам, — твердят бердские свекрови своим невесткам. Невестки обижаются, но молчат — кто осмелится сказать слово против Мариам? Она лучшая, второй такой нет. Невестки это знают наверняка.

    Раньше у Мариам была большая семья: муж, сыновья-погодки, пожилые свекровь со свёкром, старенькая бабушка. Раньше у неё было всё — каменный дом, огород с ухоженными дорожками — свекровь аж соседок водила, чтобы похвастаться. А ещё у неё был персиковый сад, на самой границе — в устье быстроногой горной реки. Урожай в том году выдался невиданный, семья уехала собирать, а Мариам осталась — варить сироп для персикового джема. Кто бы мог подумать, что война начинается стремительно и исподтишка, кто же мог это знать.

    Земли на границе отвоевали лишь к концу зимы. Растерзанные останки солдаты похоронили в персиковом саду. Мариам пришла туда, легла на могильный холмик и не вставала. Нашли её к утру, продрогшую до костей, с оледенелыми ресницами и губами. Выхаживали долго, выходили. К тому времени персиковый сад снова отбили, и он остался по ту сторону границы навсегда.

    Каждый день Мариам похож на другой, словно камни в чётках её старенькой бабушки — подмести двор, полить огород, растопить печь, замесить тесто, испечь хлеб или гату. Она делает всё тщательно, на совесть — окна моет в трёх водах, белье бережно крахмалит и гладит, непременно обкладывает сушёной лавандой — от вездесущей моли.
    У каждого своя правда. У Мариам она простая, проще не бывает: как бы ни болела душа и как бы ни плакало сердце, сохраняй в чистоте тот лоскут мира, что тебе доверен. Ведь ничего более для его спасения ты сделать не можешь.

    © Наринэ Абгарян. О спасении мира.

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Поехать согласилась только крыша…

    Показать скрытый текст
    Я всех умней, но это незаметно.

    Хотелось бы кому-нибудь хотеться…

    Гиппопотам – как много в этом звуке!

    Национальность у меня не очень…

    Не вас ли стриг безрукий парикмахер?

    Хотелось бы чуть-чуть всемирной славы…

    Больной, проснитесь! Вас уже вскрывают.

    “Ты действуй. Я посплю,” – сказала совесть.

    Да, я не пью, но я не пью не это.

    Всей правде обо мне прошу не верить.

    Забудь меня. Сожги мои расписки.

    Люблю тебя как брата. Но чужого.

    В кровати было весело и шумно…

    Контрольный выстрел мало что исправил…

    Напрасно я опять геройски гибну…

    Два дня не сплю, не ем уже три ночи…

    Упал кирпич на голову. К чему бы?

    Печальный взгляд… Вы не сексопатолог?

    И все б сбылось!… Но зазвонил будильник.

    Кругом такое!.. Хоть иди участвуй.

    Что исправлять! Меня уже родили…

    Твои б мозги да к моему диплому!..

    Верна троим. Но не предел и это.

    Я проверялcя. Вы больны не мною.

    Призвание – патологоанатом!

    Тефтеля – это вам не фунт изюма!

    Не хочешь исповедаться? Расколем!

    Я не умру! – Вот план на пятилетку.

    Хотелось бы увидеть Вас в одежде…

    Вы идиот?! Нет, нет, не отвечайте!..

    Я честь отдам, но большего не требуй…

    Теперь о вечном. Вечно ты поддатый!

    Какая прелесть! Это ваши ноги?

    Три раза отдалась. Один – удачно.

    Ребенок мой. Хотя подпорчен школой…

    При Брежневе и я была невинна…

    Вот это вот зарплата?! Не похожа…

    Да вы пьяны! Причем который месяц!

    Свое еврейство доказал наглядно…

    Хранила верность в силу обстоятельств…

    Нет, что вы, я не замуж, я по делу…

    Да бросьте: “врач, не врач…” Вы раздевайтесь!

    Как вы похожи! Прямо Ленин с Крупской!

    Приму-ка я лекарство напоследок…

    Люблю детей! В хорошем смысле слова.

    Я не целуюсь! Это отвлекает.

    Какая ночь! Пора предохраняться.

    При слабонервных я не раздеваюсь.

    Я замужем. Давно и безответно.

    Сегодня дел полно! Во-первых, завтрак…

    И в пятый раз… Так я ли всех прекрасней?

    А ты-то почему меня не хочешь?

    Любуйся мной. Правее… Вон оттуда.

    Не спи, а то запишут добровольцем.

    Когда умру, прошу – без ликованья…

    IQ хорош, но мог бы быть трехзначным…

    Разделась бы, но люди… и сугробы…

    Чего б еще разумного посеять?
    Скрыть текст


    Стихи пишу не в стол, а сразу в урну.

    Лень продолжать. Пусть будет одностишье…

    © Наталья Резник

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Показать скрытый текст
    Тяжелые шторы были задернуты по всей кухне, кроме маленького островка на подоконнике: там принимал солнечную ванну кустик анютиных глазок по кличке Клумба. Остальное пространство напоминало тенистый аквариум, в котором вяло шевелили плавниками две сонных рыбы. Этим утром рыб звали Анна и Эльза.

    - У меня есть булочки, - сказала я нейтральным тоном. Эмоции противопоказаны человеку, проспавшему три с половиной часа. - Теплые. Я зашла в пекарню.

    - Хочу булочку! - сказала Анна.
    - Хочу спать, - сказала Эльза.
    - Хочу удавиться, - призналась я.
    - О! - сказала Эльза.
    - Хочу булочку, - сказала Анна.
    - Ну да, - сказала Эльза. - А потом удавиться.
    - О! - сказала я.

    Это было начало прекрасного дня. Мы втроем собрались пойти в детский сад, чтобы провести там день рождения Роми для группы из тридцати пяти детей. Роми - младшая сестра Анны и лучшая подруга младшей сестры Эльзы, лучшей подруги Анны. Про Анну и Эльзу (тогда их еще звали Муся и Котяня, а в миру вообще-то зовут Таир и Михаль) я писала, например, здесь. Или здесь. Эти двое были отличным тандемом говорящих гномов, а спустя десять лет превратились в не менее роскошный тандем сознательных людей. К сожалению, с приходом сознательности уходит умение радоваться раннему утру. Подростки всегда недосыпают, им по статусу положено. А я в принципе не умею «досыпать», потому что в сутках двадцать четыре или сколько там часа, а дел гораздо больше.

    Праздник в детском саду был назначен на десять утра. К половине восьмого я отвела туда детей, зашла в за булочками и вернулась домой, где меня ждали будущие Анна и Эльза. День рождения, как вы уже догадались, был посвящен проклятию всех сознательных людей и восторгу всех несознательных, особенно Роми: мультфильму «Холодное сердце». Мы собирались нарядить старших девиц в костюмы героинь и рассказать детям сказку. Ничего сложного, небольшой дивертисмент на полчаса плюс торт - остальную программу готовила воспитательница. Святая женщина.

    Я сварила кофе и выложила булочки. Возникший запах несколько примирил Эльзу и Анну с реальностью, а меня — с существованием детских садов. Но я все еще предпочитала, чтобы все это происходило не со мной.

    - Надо придумать сказку, - напомнила Михаль. Она у нас самая ответственная, когда проснется.

    Со сказкой дела обстояли так. В садике принято приносить на день рождения торт и маленькие подарки-сюрпризы для всех детей. Детей, как уже было сказано, тридцать пять, поэтому сюрпризами редко бывают живые слонята или новые айфоны. Чаще крошечные упаковки цветного пластилина или ластики в форме карты Израиля. В моем случае все было сложней, потому что накануне я случайно купила тридцать пять драконов.

    (Сцену в магазине при оптовой закупке драконов, из них примерно трети — с одной головой, половины — с двумя, какого-то количества — с тремя и несколькими вообще без головы, мы оставим за кадром. Скажу только, что мне сделали скидку за тех, что без головы, продав за полцены тех, что с тремя).

    В отличие от упаковок живых слонят, драконов в детском коллективе нужно хоть чем-то оправдать. Можно, конечно, раздать всем детям про дракону и мрачно скомандовать: «Огонь!», но лучше приделать идеологическую базу. Хотя бы на уровне «этого дракона зовут Садист, он каждое утро чистит зубы».
    - Этого дракона зовут Садист? - заинтересовалась Эльза. - А как тогда зовут остальных?
    (Мазохист, Анархист, Фашист, Контрабандист, Анархо-синдикалист и так до тридцати пяти. Последним будет Эгоист).
    - Это меня зовут Садист, - призналась я. - Пейте лучше кофе.
    Скрыть текст

    - Надо придумать сказку, - напомнила Михаль.
    - Ладно, - я вздохнула. - Идея такая: сказка будет называться «Анна, Эльза и дракон». Или, лучше, «Анна, Эльза и дракониха». Мы разовьем вокруг драконихи какой-нибудь сюжет, а потом выдадим детям маленьких дракончиков в качестве финального аккорда.
    - Однажды, - мечтательно начала Таир, - у Эльзы была…
    - Депрессия, - подсказала Михаль.
    - Клиническая, - быстро вставила я.
    - А какие еще бывают? - заинтересовалась Таир.
    Я оживилась.
    - Психогенная, эндогенная, наследственная, послеродовая…
    - Хватит, - попросила Таир. - У Эльзы была просто депрессия.
    - Резистентная, - вспомнила я.
    - Это как? - заинтересовалась Михаль.
    - Это которая ничем не лечится.
    - Однажды у Эльзы была резистентная депрессия, - согласилась Таир. - И она пошла…
    - На крышу, - подсказала Михаль.
    - Где ее уже ждала Анна!
    - У которой была…
    - Мания. Она любила прыгать с крыши.
    - И часто она с нее прыгала?
    - Каждый день.
    - Это был первый этаж?
    - Нет, девятый!
    - А как же…
    - Мама, а мания резистентная бывает? Ты же говоришь, такое ничем не лечится. Значит, прыгать с девятого этажа тоже не помогает!
    - Однажды у Анны была резистентная мания, и она каждый день прыгала с девятого этажа. А у Эльзы была резистентная депрессия, и она каждый день…
    - Прыгала с девятого этажа?
    - Не угадали! Отказывалась залезать на крышу!
    - А Анна ее уговаривала, уговаривала, уговаривала…
    - Так вот почему у Эльзы была депрессия. Ее достала Анна.

    В этом месте я поняла, что пора брать сюжет в свои руки.

    - Так. Хватит. Однажды Анна и Эльза пошли гулять! И в густом лесу встретили дракониху. Она там…
    - Лежала, - подсказала Михаль.
    - Болела? - уточнила Таир.
    - Отдыхала! - отрезала я. - Потому что у нее было тридцать пять детей. И в какой-то момент…
    - Началась депрессия, - понимающе продолжила Таир.
    - Резистентная, - с готовностью вставила Михаль и взяла последнюю булочку.

    Мы уважительно помолчали. Дракониха — мать тридцати пяти детей, с резистентной депрессией лежащая в лесу, произвела впечатление на всех.

    - Её детей, - мечтательно завела Михаль, - звали Садист, Мазохист, Фашист, Анархист, Эгоист…
    - А что такое «анархо-синдикалист»? - спросила Таир.
    - А который час? - спросила я.
    - А когда мы будем сочинять сказку? - спросила Михаль.

    Показать скрытый текст
    Кустик анютиных глазок по кличке Клумба не спросил ничего. Он стоял в единственном на всю кухню солнечном пятне и ему было тепло.

    * * *
    Дети встретили нас восторженно. Не каждый день к ним приходят настоящие Анна и Эльза с мешком драконов и депрессией.

    - Жили-были Анна и Эльза, - начала я голосом очень доброй бабушки, способной без колебаний убить любого, кто ее прервет. - И у них была… кхм… очень хорошая жизнь. Однажды они пошли гулять. В густой, светлый, радостный лиственный лес!

    Спектакль покатился своим чередом. Анна и Эльза, подобрев после булочек и отсмеявшись в объятьях коллективного бессознательного, были на высоте. Дети смотрели как завороженные. Дракониха, благодарная Анне и Эльзе за чудесное спасение и волшебное излечение (не спрашивайте, это была импровизация), улетела на год и вернулась в компании тридцати пяти потомков. У части потомков была одна голова, у некоторых — две, у прочих три. Безголовых я оставила дома.
    - Видите? - торжествующе заявила дракониха. - Я больше не одинока! Все эти малютки — мои!
    - А как их зовут? - крикнул кто-то из детей.
    Дракониха неожиданно поперхнулась и отчетливо всхлипнула. Рядом с ней Эльза кусала губы. Я в поисках идей оглянулась на Анну, но у Анны, похоже, началась депрессия. Она отвернулась к стене.
    - Имена вы им придумаете сами, - нашлась дракониха. - Это очень красивые маленькие дракончики. Благодаря им, у меня теперь постоянно…
    Депрессия Анны достигла резистентной стадии. Эльза выглядела так, будто собиралась прыгнуть с крыши. Сама дракониха крепилась исключительно в силу многолетней привычки держать лицо.
    - У меня, - со значением произнесла она. - Постоянно. Очень. Хорошее. Настроение!!! А мои дети летают по миру и всем приносят удачу. Кто хочет маленького дракончика на удачу?

    Хотели все.

    * * *
    Роми осталась в полном восторге от дня рожденья. Детям очень понравилась сказка и ее мужественные героини. Воспитательница горячо благодарила за прекрасные сорок минут, которые смогла целиком промолчать. Ей я тоже подарила малютку-дракончика на удачу. Принцессы также получили по дракончику, а последний достался мне. Всем хватило.

    И только мы с Анной и Эльзой знали, что наиболее интересные моменты в сказку не вошли. Самым веселым в ней было не выступать в красивых платьях, а обсуждать виды депрессии в полутемной кухне. Если мы хотим, чтобы нас когда-либо еще допустили к детям, никто не должен про это узнать.

    Правда, знает кустик анютиных глазок по кличке Клумба. Но он молчит. На всякий случай, я поставила дракончика рядом с ним.
    Скрыть текст

    © Виктория Райхер. Анна и Эльза идут к психиатру

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Сегодня 400 лет со дня смерти Шекспира.

    Сонет 66

    Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж
    Достоинство, что просит подаянья,
    Над простотой глумящуюся ложь,
    Ничтожество в роскошном одеянье,

    И совершенству ложный приговор,
    И девственность, поруганную грубо,
    И неуместной почести позор,
    И мощь в плену у немощи беззубой

    И прямоту, что глупостью слывет,
    И глупость в маске мудреца, пророка,
    И вдохновения зажатый рот,
    И праведность на службе у порока.

    Все мерзостно, что вижу я вокруг,
    Но как тебя покинуть, милый друг!

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • №2881 Ответ Шекспиру на сонет №66
    **********************************
    Среди чумы не рады пиру,
    Не разорвать порочный круг.
    Хотелось мне сказать Шекспиру,
    Не покидай меня мой друг!
    :-)

  • -Отче!- обратился человек к демиургу.- Ты меня за что из рая-то выгнал?
    -Ну-у, во-первых...
    -За то что я яблоко съел, верно?
    -Допустим. И что?
    -Это ведь было Древо Познания, так? Значит, я теперь, типа, умный?
    -Более-менее.
    -Ну вот и объясни это ей!
    Человек подтолкнул вперёд женщину. Женщина мило захлопала ресницами.
    -А что именно я должен ей объяснить?- спросил демиург.
    -Да что я всегда прав! Я же яблоко съел? Съел! Значит, знаю, что хорошо, а что плохо!
    -Ты сколько яблок съел?- поинтересовался демиург.
    -Одно. Зато самое крупное!
    -А на дереве этих яблок было сколько?
    -До фига и больше.
    -Значит, тебе доступна лишь одна грань познания. А ты, девочка, сколько яблок съела?
    -Ой, я не считала!- хихикнула женщина.- Семь или восемь...яблоки же полезны для фигуры! И ещё от его яблока тоже откусила, а чего оно такое большое и красивое!
    -Ну и как тебе? Столько точек зрения в одной голове - сама не путаешься?
    -Справляюсь как-то.
    Демиург посмотрел на мужчину, который стоял насупившись и надув губы. И вновь перевёл взгляд на женщину.
    -Но ты же согласна, что его яблоко, даже надкушенное, всё-равно крупнее любого твоего?- спросил он, нахмурив брови и незаметно подмигивая. - Ты понимаешь, что мужчина всегда прав?
    -А то!- хмыкнула женщина и подмигнула в ответ.

    P.S. Когда успокоенный мужчина отошёл достаточно далеко и не мог подслушать, демиург шёпотом поинтересовался у женщины:
    -А ты много откусила от его яблока?
    -Чуть больше половины,- ответила женщина и хихикнула.

    © Бормор. Интеллект.

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • 50 лет назад, 7 мая 1966 года не стало великого польского сатирика и мастера афоризмов, партизана-антифашиста и боевого офицера Станислава Ежи Леца.

    * Анекдоты о сумасшедших, рассказанные ими самими, внушают беспокойство — слишком уж разумны.
    * Ах, если бы иметь столько слушающих, сколько подслушивающих!
    * Безвыходным мы называем положение, выход из которого нам не нравится.
    * Болото иногда производит впечатление глубины.
    * Большинство имеет определённое мировоззрение, которое определено меньшинством.
    * Бывает, что есть, куда воткнуть, но нет контакта.
    * Бывает, что не хочется жить, но это еще не значит, что хочется не жить
    * В борьбе между сердцем и головой в конце концов побеждает желудок.
    * В действительности всё не так, как на самом деле.
    Показать скрытый текст
    * Верю ли я в Бога? Почему-то об этом спрашивают всегда люди, а Он — никогда.
    * В стране лилипутов разрешается смотреть на главу государства только через увеличительное стекло.
    * Во всем виноваты евреи — это их Бог нас создал.
    * В опасные времена не уходи в себя. Там тебя легче всего найти.
    * Воскресать могут только мертвые. Живым - труднее.
    * Время неподвижно, это мы движемся в нем не туда.
    * Всегда найдутся эскимосы, которые выработают для жителей Конго правила, как вести себя во время жары.
    * Всё-таки в дерьме что-то есть, миллионы мух не могут ошибаться.
    * Где запрещено смеяться, там, как правило, и плакать нельзя.
    * Гораздо лучше — не верить в человека, а быть уверенным в нем.
    * Граница между светом и тенью — ты.
    * Дна нет. Просто глубже не пускают.
    * Если кричат: «Да здравствует прогресс!», всегда справляйся: «Прогресс чего?»
    * Если не можешь изменить ситуацию — измени свое отношение к ней.
    * Если смотришь на мир прищурившись, легче скрыть слезы.
    * Если убрать из истории всю ложь, то это не значит, что останется только правда. В результате может вообще ничего не остаться.
    * Жаль, что в рай надо ехать на катафалке!
    * Жизнь — вредная штука. От нее все умирают.
    * Иногда надо замолчать, чтобы тебя выслушали.
    * Как видно, в аду есть и вход, и выход, коль скоро можно пройти через ад.
    * Когда кричат: «Да здравствует!» — это значит только, что ещё терпят.
    * Когда сплетни стареют, они становятся мифами.
    * Когда я думал, что уже достиг самого дна, снизу постучали.
    * Крыша над головой часто не позволяет людям расти.
    * Лавры иногда пускают корни в голову.
    * Любая вонь, борющаяся с вентилятором, склонна считать себя Дон-Кихотом.
    * Любовь к Родине не знает границ.
    * Мечта рабов: рынок, где можно было бы покупать себе господ.
    * Многие из опередивших свой век вынуждены были ожидать его не в самых удобных помещениях.
    * Надо иметь много терпения, чтобы научиться быть терпеливым.
    * Настоящий враг никогда тебя не бросит.
    * Не влезай в душу ближнего ногами, даже если ты вытер их.
    * Недостаточно просто сказать — я существую — надо быть.
    * Не ждите слишком много от конца света.
    * Не звени ключами от тайн.
    * Незнание закона не освобождает от ответственности. Зато знание — запросто.
    * Некоторые были выше других на голову, которую им отрубили.
    * Некоторые не видят разницы между онанизмом и «верностью себе».
    * Неосуществившиеся дела нередко вызывают катастрофическое отсутствие последствий.
    * Не отворачиваться от действительности? Как будто действительность не окружает нас со всех сторон.
    * Не теряйте голову! А вдруг жизнь захочет вас по ней погладить?
    * Ну, хорошо… Пробьёшь ты головою стенку… И что ты будешь делать в соседней камере?
    * Одиночество, как ты перенаселено!
    * Окно в мир можно закрыть газетой.
    * Он обладал знанием, но не оплодотворил его.
    * Он? Обладатель энциклопедического невежества.
    * Отнес глупость мастеру: «Нельзя ли переделать на мудрость?». Мастер ответил: «Ещё и останется».
    * Первое условие бессмертия — смерть.
    * Подумай, прежде чем подумать!
    * Подумать только! На огне, который Прометей украл у богов, сожгли Джордано Бруно.
    * Пословицы противоречат одна другой. В этом, собственно, и заключается народная мудрость.
    * Раздвоение личности есть тяжелое психическое заболевание, так как сводит бесчисленное множество существ, на которые обычно разбит человек, к жалким двум.
    * Разделяет не пропасть, а разница уровней.
    * Свободу симулировать нельзя.
    * Слепого фанатика по глазам видно.
    * Так тесно прижались друг к другу, что для чувств не осталось места.
    * Творите о себе мифы. Боги начинали только так.
    * Те, кто надел на глаза шоры, должны помнить, что в комплект входят ещё узда и кнут.
    * Техника дойдет до такого совершенства, что человек сможет обойтись без себя.
    * То, что он умер, еще не доказывает, что он жил.
    * Трудность жизни: даже глупость надо сначала сделать.
    * У каждого века есть свое средневековье.
    * Цени слово. Каждое может быть твоим последним.
    * Чаще всего выход там, где был вход.
    * Человеческая жизнь коротка — пропускная способность мира ограничена.
    * Чем хрупче доводы, тем тверже точка зрения.
    * Чтобы быть собой, нужно быть кем-то.
    * Чтобы добраться до источника, надо плыть против течения.
    * Я знал человека до такой степени необразованного, что ему приходилось самому выдумывать цитаты из классиков.
    Скрыть текст

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Показать скрытый текст
    В жару я спасаюсь нытьем и черешней. Точнее, нытьем, черешней и красотой.

    Летом во мне просыпается фруктовый сноб, и я хожу пешком в дорогой фруктовый магазин, где круглый год есть все. Зимой там тоже есть черешня, но продается поштучно. А летом лежит горой. Каждая ягодка — эстетическое совершенство. Пробовать необязательно, на вкус они все одинаковые. Можно просто стоять и смотреть.

    В этом магазине не то что бы продукты особо дорогие - просто, видимо, в цену включены входные билеты. Ярмарка фруктового тщеславия: дыня кичится, арбуз выпендривается. Лоснятся толстые персики, как щеки у Красной Шапочки. Нектарины такие, что их не то что хочется купить, на них хочется жениться. Я сегодня женилась на пятерых. Потом подумала, что нектарины мне, в общем, не нужны, и добавила к ним шестого. Или шестую? Какого рода нектарин? Красота не имеет пола. Запах от этих нектаринов можно есть, он вполне осязаем и оседает сладостью на губах. Наклонись и нюхай, запомни, возьми с собой. В жару все равно невозможно носить ничего тяжелее запаха.

    Иду обратно, рядом скользит полуголый мальчик. То ли опаздывает в университет, то ли стянул что-то с прилавка и теперь убегает, то ли террорист. Но мальчик красив настолько, что впору бежать за ним, чтобы еще посмотреть. Тоже совершенство, как нектарин. Так же лоснится, только очень торопится. Слишком жарко так торопиться. Проще бросить на землю нектарин, пусть катится, а я за ним пойду.

    Неспешно идет сквозь жару беременная женщина, покачивается, вздыхает, очень ей тяжело. Все-таки жизнь неумолима. Она прет напролом, раздирая все на своем пути. Когда рожать, кого рожать, от кого рожать, эти наши интеллигентские штучки. Сила жизни — в умении проламывать асфальт. Все остальное можно догнать и съесть, как нектарин. Но, если от него останутся косточки...

    * * *
    По какой-то ссылке вышла на фотографии шведской королевской семьи на национальном празднике. Там на трибуне вместе с родителями королевские внуки — белокурая девочка-наследница и ее крошечный младший брат. Смеются, машут лапками многотысячной толпе.

    Потом они на концерте, к ним подходят актеры и музыканты. Им вручают подарки, с ними фотографируется дирижер и солисты хора, их поздравляют, в их честь поют отдельную песню. День бесконечный, программа большая. Девочка поскучнела, мальчик заснул на руках.

    Родиться принцем означает, что у тебя всегда будет место в первом ряду. И что ты никуда не сможешь оттуда уйти.

    * * *
    Приятель жалуется — слушай, мне сорок лет. С утра у меня мигрень, вечерами болит спина. На глазах очки, на зубах коронки, в обуви ортопедические стельки. От сухомятки запор, от жирного гастрит, от вина изжога. Без таблетки из дома не выйдешь, без крема на пляже не позагораешь, без сна вообще не жилец. Но я же, вроде, здоровый человек!

    Ну да, говорю. Ты и есть здоровый человек. Так выглядит здоровье. Потому что болезнь выглядит совсем не так.

    Или вот: работаешь без конца, деньги тратишь исключительно на детей. Питаешься дома, не в ресторанах, носишь хлопок, расслабляешься на диване. По доходам уверенно входишь в средний класс и даже кое-где из него выходишь. Почему же в итоге у тебя накоплений — раз в год, вывернув все карманы, отвезти семью к ближайшему морю, туда самолетом, обратно пешком? Ты же, вроде, богатый?

    Ну да, именно так и выглядит богатство. Бедность выглядит не так.

    У меня же прекрасные легкие дети! Почему же они непослушные, шумные, не гении в математике, и в комнате у них постоянно бардак?

    Все просто: так и ведут себя прекрасные легкие дети. Тяжелые дети ведут себя совсем иначе.

    Но у меня же хорошее воспитание, хорошее настроение! Хорошая жизнь, хорошая голова. Почему же… Все верно. Хорошее тело, хорошее лето. То, что у нас есть — это оно и есть. Когда оно больше не будет хорошим? Когда его не будет.

    А вот еще: я же, вроде, быстрый! Почему же все у меня занимает столько времени? Любые процессы, все изменения? Да и само понимание?

    Все просто: «столько времени» - это и есть «быстро». Медленно — это гораздо дольше.

    А как же жизнь? Она же короткая, получается?

    Нет. Она длинная. Очень длинная: семьдесят, восемьдесят лет. И за них ты успеешь то, что успеешь. Так и выглядит длинная жизнь. Короткая жизнь — это совсем другое.

    Еду после работы мимо парка, где по аллее каждый вечер ковыляют два старичка. Я их знаю лет двадцать, они были красивы, как бывают красивы породистые немолодые люди. Они были веселыми, боевыми, ездили заграницу, собирали картины, смеялись моим анекдотам. Сейчас как будто уменьшились вдвое. Старушка согнулась, старик опирается на костыли. Меня не узнали. Волочат ноги, три шага в пять минут.

    Так выглядит счастье. Несчастье выглядит не так.
    Скрыть текст


    * * *
    Родиться человеком означает, что у тебя всегда будет место в первом ряду. И что ты никуда не сможешь оттуда уйти. До тех пор, пока от тебя не останутся косточки.

    Не ной. Потом из них прорастет черешня.

    © Виктория Райхер. Нытьём и черешней

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • "К вопросу о роли детали в структуре прозы"

    Кинозал, в котором вы вместе грызли кедрач
    И ссыпали к тебе в карман скорлупу орехов.
    О деталь, какой позавидовал бы и врач,
    Садовод при пенсне, таганрогский выходец Чехов!

    Думал выбросить. И велик ли груз - скорлупа!
    На троллейбусной остановке имелась урна,
    Но потом позабыл, потому что любовь слепа
    И беспамятна, выражаясь литературно.

    Через долгое время, в кармане пятак ища,
    Неизвестно куда и чёрт-те зачем заехав,
    В старой куртке, уже истончившейся до плаща,
    Ты наткнёшься рукою на горстку бывших орехов.

    Так и будешь стоять, неестественно прям и нем,
    Отворачиваясь от встречных, глотая слёзы...
    Что ты скажешь тогда, потешавшийся надо всем,
    В том числе и над ролью детали в структуре прозы?

    © Дмитрий Быков

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Показать скрытый текст
    Проснувшись окончательно, никакого облегчения я не ощутил. Я лежал в темной комнате и смотрел на потолок с квадратным пятном света от прожектора, освещающего платную стоянку внизу под домом, слушал шумы ранних машин на шоссе и с тоской думал о том, что вот такие длинные унылые кошмары принялись за меня совсем недавно, всего два или три года назад, а раньше снились больше бабы. Видимо, это уже наваливалась на меня настоящая старость, не временные провалы в апатию, а новое, стационарное состояние, из которого уже не будет мне возврата.
    Ныло правое колено, ныло под ложечкой, ныло левое предплечье, все у меня ныло, и оттого еще больше было жалко себя. Во время таких вот приступов предрассветного упадка сил, которые случались со мной теперь все чаще и чаще, я с неизбежностью начинал думать о бесперспективности своей: не было впереди более ничего, на все оставшиеся годы не было впереди ничего такого, ради чего стоило бы превозмогать себя и вставать, тащиться в туалет и воевать с неисправным бачком, затем лезть под душ уже без всякой надежды обрести хотя бы подобие былой бодрости, затем приниматься за завтрак… И мало того что противно было думать о еде: раньше после еды ожидала меня сигарета, о которой я начинал думать, едва продрав глаза, а теперь вот и этого у меня нет…
    Ничего у меня теперь нет. Ну, напишу я этот сценарий, ну, примут его, и влезет в мою жизнь молодой, энергичный и непременно глупый режиссер и станет почтительно и в то же время с наглостью поучать меня, что кино имеет свой язык, что в кино главное – образы, а не слова, и непременно станет он щеголять доморощенными афоризмами, вроде: «Ни кадра на родной земле» или «Сойдет за мировоззрение»… Какое мне дело до него, до его мелких карьерных хлопот, когда мне наперед известно, что фильм получится дерьмовый и что на студийном просмотре я буду мучительно бороться с желанием встать и объявить: снимите мое имя с титров…
    И дурак я, что этим занимаюсь, давно уже знаю, что заниматься этим мне не следует, но видно, как был я изначально торговцем псиной, так им и остался, и никогда теперь уже не стану никем другим, напиши я еще хоть сто «Современных сказок», потому что откуда мне знать: может быть, и Синяя Папка, тихая моя гордость, непонятная надежда моя, – тоже никакая не баранина, а та же псина, только с другой живодерни…
    Ну, ладно, предположим даже, что это баранина, парная, первый сорт. Ну и что? Никогда при жизни моей не будет это опубликовано, потому что не вижу я на своем горизонте ни единого издателя, которому можно было бы втолковать, что видения мои являют ценность хотя бы еще для десятка человек в мире, кроме меня самого. После же смерти моей…
    Да, после смерти автора у нас зачастую публикуют довольно странные его произведения, словно смерть очищает их от зыбких двусмысленностей, ненужных аллюзий и коварных подтекстов. Будто неуправляемые ассоциации умирают вместе с автором. Может быть, может быть. Но мне-то что до этого? Я уже давно не пылкий юноша, уже давно миновали времена, когда я каждым новым сочинением своим мыслил осчастливить или, по крайности, просветить человечество. Я давным-давно перестал понимать, зачем я пишу. Славы мне хватает той, какая у меня есть, как бы сомнительна она ни была, эта моя слава. Деньги добывать проще халтурою, чем честным писательским трудом. А так называемых радостей творчества я так ни разу в жизни и не удостоился. Что же за всем этим остается? Читатель? Но ведь я ничего о нем не знаю. Это просто очень много незнакомых и совершенно посторонних мне людей. Почему меня должно заботить отношение ко мне незнакомых и посторонних людей? Я ведь прекрасно сознаю: исчезни я сейчас, и никто из них этого бы не заметил. Более того, не было бы меня вовсе или останься я штабным переводчиком, тоже ничего, ну ничегошеньки в их жизни бы не изменилось ни к лучшему, ни к худшему.
    Да что там Сорокин Эф А? Вот сейчас утро. Кто сейчас в десятимиллионной Москве, проснувшись, вспомнил о Толстом Эль Эн? Кроме разве школьников, не приготовивших урока по «Войне и миру»… Потрясатель душ. Владыка умов. Зеркало русской революции. Может, и побежал он из Ясной Поляны потому именно, что пришла ему к концу жизни вот эта, такая простенькая и такая мертвящая мысль.
    А ведь он был верующий человек, подумал вдруг я. Ему было легче, гораздо легче. Мы-то знаем твердо: нет ничего ДО и нет ничего ПОСЛЕ. Привычная тоска овладела мною. Между двумя НИЧТО проскакивает слабенькая искра, вот и все наше существование. И нет ни наград нам, ни возмездий в предстоящем НИЧТО, и нет никакой надежды, что искорка эта когда-то и где-то проскочит снова. И в отчаянии мы придумываем искорке смысл, мы втолковываем друг другу, что искорка искорке рознь, что одни действительно угасают бесследно, а другие зажигают гигантские пожары идей и деяний, и первые, следовательно, заслуживают только презрительной жалости, а другие есть пример для всяческого подражания, если хочешь ты, чтобы жизнь твоя имела смысл.
    И так велика и мощна эйфория молодости, что простенькая приманка эта действует безотказно на каждого юнца, если он вообще задумывается над такими предметами, и, только перевалив через некую вершину, пустившись неудержимо под уклон, человек начинает понимать, что все это – лишь слова, бессмысленные слова поддержки и утешения, с которыми обращаются к соседям, потерявшим почву под ногами. А в действительности, построил ты государство или построил дачу из ворованного материала, к делу это не относится, ибо есть лишь НИЧТО ДО и НИЧТО ПОСЛЕ, и жизнь твоя имеет смысл лишь до тех пор, пока ты не осознал это до конца…
    Скрыть текст


    Склонность к такого рода мрачным логическим умопостроениям появилась у меня тоже сравнительно недавно. И есть она, по-моему, предвестник если не самого старческого маразма, то, во всяком случае, старческой импотенции. В широком смысле этого слова, разумеется. Сначала такие приступы меня даже пугали: я поспешно прибегал к испытанному средству от всех скорбей, душевных и физических, опрокидывал стакан спиртного, и спустя несколько минут привычный образ искры, возжигающей пламень, – пусть даже небольшой, местного значения, – вновь обретал для меня убедительность неколебимого социального постулата. Затем, когда такие погружения в пучину вселенской тоски стали привычными, я перестал пугаться и правильно сделал, ибо пучина тоски, как выяснилось, имела дно, оттолкнувшись от коего, я неминуемо всплывал на поверхность.
    Тут все дело было в том, что мрачная логика пучины годилась только для абстрактного мира деяний общечеловеческих, в то время как каждая конкретная жизнь состоит вовсе не из деяний, к которым только и применимо понятие смысла, а из горестей и радостей, больших и малых, сиюминутных и протяженных, чисто личных и связанных с социальными катаклизмами. И как бы много горестей ни наваливалось на человека единовременно, всегда у него в запасе остается что-нибудь для согрева души.
    Внуки у него остаются, близнецы, драчуны-бандиты чумазые, Петька и Сашка, и ни с чем не сравнимое умилительное удовольствие доставлять им радость. Дочь у него остается, Катька-неудачница, перед которой постоянно чувствуешь вину, а за что – непонятно: наверное, за то, что она твоя, плоть от плоти, в тебя пошла и характером, и судьбой. И водочка под соленые грузди в Клубе… Банально, я понимаю, – водочка; так ведь и все радости банальны! А безответственный, вполпьяна, треп в Клубе, это что, не банально? А беспричинный восторг, когда летом выйдешь в одних трусах спозаранку в лоджию, и синее небо, и пустынное еще шоссе, и розовые стены домов напротив, и уже длинные синеватые тени тянутся через пустырь, и воробьи галдят в пышно-зеленых зарослях на пустыре? Тоже банально, однако никогда не надоедает…
    Бывают, конечно, деятели, для которых все радости и горести воплощаются именно в деяниях. Их хлебом не корми, а дай порох открыть, Валдайские горы походом форсировать или какое другое кровопролитие совершить. Ну и пусть их. А мы – люди маленькие. С нас и воробьев по утрам предовольно. И вот что: не забыть бы сегодня хоть коробку шоколада для близнецов купить. Или игрушки…

    Стругацкие А.и Б Хромая судьба ©

    "Все заканчивается на этом свете, рано или поздно" ©

  • Бабочка по законам аэродинамики летать не может.
    Ангелина Евгеньевна приближается к супермаркету.
    В одной руке у нее кошелка, в другой тележка,
    В третьей сумка на колёсиках по имени Дарья.
    Подмышкой авоська и кошелек.

    Толик просит курочку, Борик - курточку,
    Наташа - яблок, сыра и сельдерея.
    Степан Антонович ест только постное, Маргарита Васильевна любит копченое,
    Вася жует что дали, главное - много,
    Мама четвертый год не встает с постели.

    Ангелина Евгеньевна бросается в очередь.
    У нее давление двести сорок на восемьдесят.
    У нее приливы, нервы и недержание. Наташа хочет новые сапоги,
    А еще собаку. Собаку еще куда же!
    С ней надо гулять, а кто это будет делать.

    Во дворе уже месяц стройка, в природе осень.
    Ангелина Евгеньевна отоваривается в молочном отделе.
    Новые сапоги стоят столько же, сколько осень,
    Стройка, собака, куртка и курица, вместе взятые.
    Гомеопат запретил курить. А она никогда не курила.

    В этот момент появляется добрая фея.
    Машет палочкой и говорит приветливо:
    - Ангелина Евгеньевна, какое твое желание? Загадай любое, я все исполню немедленно.
    Нет, она говорит не так. Она говорит:
    - Гелечка! Ты моя быстрая ласточка, любимая девочка. Я куплю тебе воздушный шарик и кофточку, мы поедем кататься на карусели.
    И улыбается, как в шестьдесят девятом году.

    Ангелина Евгеньевна садится на пол супермаркета,
    Трясет косичками, отчаянно брызжет слезами
    И кричит:
    - Купи мне куклу в зеленой шляпе! Куклу за восемь рублей и пятнадцать копеек!
    Добрая фея склоняется в белом халате. Укол, корвалол, попейте водички, адрес?
    Ангелина Евгеньевна забыла адрес. Улица Кирова, а помимо? Город какой?

    А город - тот самый, все очень просто. Он стоит за дверью, в него не стоит очередь.
    Ангелина Евгеньевна выдыхает. Встает, благодарит окружающих, глотает лекарство, выходит из магазина.
    Несет кошелку, авоську, куртку, катит Дарью. В Дарье курица, сыр, сметана, сельдерей, сапоги, селедка.
    Отдельно в коробке - кукла в зеленой шляпе.
    Бабочка по законам аэродинамики летать не может.
    Но она летает.

    © Виктория Райхер

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • С точки зрения осени, мир – это стылый ветер,
    метаморфоза жёлудя
    и пестрота зонтов…
    Это тебе показалось, что ты не один на свете.
    Просто принять обратное ты ещё не готов.

    Ты ещё просыпаешься в той же холодной комнате,
    в том же холодном городе, где засыпал всегда.
    Только не вспоминай её,
    только не вспоминай её.
    С точки зрения вечности, год – это ерунда.

    Наглый осенний ветер ловко сбивает жёлуди.
    Выдумай что угодно, сам себя обмани,
    будто её и не было,
    не было вовсе, господи…
    Просто к утру отчаянно что-то в груди саднит.

    Можно сверять пространство, меряя ночь шагами,
    переболеть простудой
    и нарыдаться всласть.
    Где-то (допустим, где-то) мир населён лишь вами.
    С точки зрения жизни – вам туда не попасть.

    © Елена Касьян. Сентябрь 2011

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • к сырости осенней
    вовсе не готов
    не сварил глинтвейна
    не купил котов
    © Шел

    осень наступила
    на душе коты
    а недавно спину
    мне скребла блин ты
    © man

    осень наступила
    я ей буйно рад
    доктор мне пропишет
    новый препарат
    © Ирина Шахова

    осень наступает
    дождик за окном
    антидепрессанты
    омномномномном
    © макс колесник

    небо стало серым
    холодно дожди
    потянулись в дурку
    боги и вожди
    © Идиот

    серый дождик каплет
    прямо на стекло
    время пить боржоми
    раз и истекло
    © her-z muzz Ноль

    пожелтели листья
    отцвела фасоль
    потому что осень
    потому что боль
    © Хиор

    я на антресоли
    положу загар
    и достану бледный
    синий аватар
    © Шел

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Она надевает чулки, и наступает осень;
    сплошной капроновый дождь вокруг.
    И чем больше асфальт вне себя от оспин,
    тем юбка длинней и острей каблук.
    Теперь только двум колоннам белеть в исподнем
    неловко. И голый портик зарос. С любой
    точки зрения, меньше одним Господним
    Летом, особенно — в нем с тобой.
    Теперь если слышится шорох, то — звук ухода
    войск безразлично откуда, знамен трепло.
    Но, видно, суставы от клавиш, что ждут бемоля,
    себя отличить не в силах, треща в хряще.
    И в форточку с шумом врывается воздух с моря
    — оттуда, где нет ничего вообще.

    17 сентября 1993

    © Иосиф Бродский

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Помнишь, по небу скользил самолёт,
    А по волнам - пароходик.
    Все говорили, что это пройдёт,
    А ничего не проходит.
    Я заживала, почти зажила,
    Не онемела - и ладно.
    Кажется, целая вечность прошла.
    Целая вечность, мой славный.

    Чёрные ветви на белом снегу,
    Оттепель - редкая милость.
    Я даже выплакать всё не могу,
    Что без тебя накопилось.
    Я этот город насквозь прожила,
    Столько души износила.
    Кажется, целая вечность прошла.
    Целая вечность, мой милый.

    Все говорили, что это пройдёт,
    А ничего не проходит.
    Просто по небу скользит самолёт,
    А по волнам - пароходик,
    Жёлтый троллейбус бежит до угла,
    Катится красный трамвайчик.
    Кажется, целая вечность прошла.
    Целая вечность, мой мальчик.

    © Елена Касьян. 2010

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Он шёл напрямик
    И, пытаясь связать
    Всё то, что обычно не свяжешь,
    Заглядывал поздним прохожим в глаза…

    И думал,
    Как вечером скажет:

    Ты спой мне тихонько
    Про тонкую нить,
    Про самое важное в главном,
    Про красный трамвай,
    Про возможность простить,
    Про всё, что мне нравится…
    Ладно?

    Про старый скворечник,
    Про странную жизнь,
    Про сны,
    И, конечно, про чудо…

    ~~~~~~~~~~

    Держись, моя девочка, только держись.
    Конечно, ты будешь.

    Ты - будешь.

    © Юрий Макашёв

    Я не сдурела, я вообще такая. ©

  • Но со временем совсем особый, новый вид греха и соблазна стал отягощать его жизнь все чаще и чаще. То не было сильное, страстное движение, порыв или мятеж помышлений, скорее совсем напротив. Почти неприметное чувство это он на первых порах сносил легко, не испытывая никаких терзаний или нехватки чего-то: это было какое-то вялое, сонное, безразличное расположение духа, которое можно было обозначить лишь отрицательно, некое таяние, убывание и в конце концов поднос отсутствие радость. Все это походила на дни, когда и солнце не светит, и дождь не льет, а небо затянуто и словно тихо погружается в самое себя, какое-то серое и все же не черное, в воздухе духота, однако не та, что несет с собой грозу. Вот такие-то дни и настали теперь для стареющего Иосифа; все меньше ему удавалось отличить утро от вечера, праздники от будней, часы подъема от часов упадка, жизнь тянулась, над вей висела усталость и безразличие. Пришла старость, думал он с печалью. А печаль овладевала им потому, что он ожидал: приближение старости и постепенное угасание страстей сделает его жизнь просветленной и легкой, станет еще одним шагом к желанной гармонии и зрелой умиротворенности, а старость разочаровывала и обманывала его, ибо не приносила с собой ничего, кроме этой вялой, серой, безрадостной пустоты, этого чувства неисцелимого пресыщения. Он пресытился всем: самим существованием, тем, что дышал, сном по ночам, жизнью в своей пещере на краю небольшого оазиса, вечной сменой дня и ночи, чередованием путников и паломников на ослах и на верблюдах, а более всего теми людьми, которые приходили ради него самого -- этими глупыми и напуганными и притом полными такой детской веры людьми, которым необходимо было поведать ему свою жизнь, грехи и страхи, свои соблазны и самообвинения. Порой ему казалось: вот в оазисе сочится маленький родник, собирает свои воды в ямке, выложенной камнями, бежит по траве ручейком, затем изливается в песок пустыни, и вот он уже иссяк и умер, -- так и все эти исповеди, перечисления грехов, жизнеописания, эти терзания совести, и большие и малые, тяжкие и пустые, стекаются в его ухо дюжинами, сотнями, все новые и новые. Но его ухо не было мертво, как песок пустыни, оно было живым и неспособно вечно впитывать, глотать и поглощать; он чувствовал, что устал, его силы употребили во зло, он пресыщен, он жаждет, чтобы эти потоки и всплески речей, забот, обвинений, самобичеваний наконец прекратились бы, чтобы место этого неиссякаемого струения заступили покой, смерть, тишина. Да, он желал конца, он устал, он был сыт по горло, жизнь его поблекла и обесценилась, и дошло до того, что Иосиф временами испытывал соблазн положить конец подобному существованию, покарать себя, вычеркнуть из списка живых, как это сделал, повесившись, Иуда Предатель. И если в первые годы монашеской жизни дьявол пытался заронить ему в душу образы и грезы мирской похоти, то теперь он досаждал ему мыслями о самоуничтожении, так что Иосиф стал приглядываться к каждому суку, не подойдет ли он, чтобы на нем повеситься, и к каждой скале, достаточно ли она высока и крута, чтобы броситься с нее. Он противостоял искушению, он боролся, он не поддавался, однако днем и ночью он жил в огне ненависти к себе и жажды смерти, жизнь казалась ему невыносимой и ненавистной.

    Герман Гессе - Игра в бисер (из жизнеописания "Исповедник")

    "Все заканчивается на этом свете, рано или поздно" ©

Записей на странице:

Перейти в форум

Модераторы: